Позвонили в дверь, я пошел открывать, и там оказался хмырь печальней некуда, с длинным носом, который свисал книзу, и такими глазами, какие видишь повсюду, но только еще более испуганными. Весь бледный и взопрелый, он часто дышал и прижимал руку к сердцу, но не из-за каких-то там чувств, а потому что не всякое сердце мирится с семью этажами без лифта. Воротник пальто у него был поднят, а голова совсем без волос, как у большинства лысых. Шляпу он держал в руке, словно хотел показать, что она у него есть. Я понятия не имел, откуда он взялся, но мне никогда еще не встречался тип, настолько не уверенный в себе. Он дико глянул на меня, и я отплатил ему той же монетой, потому что клянусь вам: достаточно было хоть разок посмотреть на того типа, чтобы почувствовать, что все вокруг сейчас встанет на дыбы и набросится на тебя, а это и есть паника.
– Мадам Роза здесь живет?
В таких случаях всегда надо проявлять осторожность, потому что незнакомые люди не станут забираться на седьмой этаж, просто чтобы доставить вам удовольствие.
Я прикинулся недоумком, на что в своем возрасте имел полное право.
– Кто-кто?
– Мадам Роза.
Я призадумался. В таких случаях всегда надо сперва выиграть время.
– Это не я.
Он вздохнул, вытащил платок, вытер лоб, а потом проделал все это в обратном порядке.
– Я больной человек, – сказал он. – Я только что вышел из больницы, где провел одиннадцать лет. Я поднялся на седьмой этаж без разрешения врачей. Я пришел сюда, чтобы повидать перед смертью сына, это мое право, на это есть законы, даже у дикарей. Я хочу присесть на минутку, отдохнуть, повидать сына, и все. Это здесь? Я доверил своего сына мадам Розе одиннадцать лет назад, у меня даже есть расписка.
Он порылся в кармане пальто и протянул мне листок бумаги, засаленный до невозможности. Я прочел – это я сумел благодаря мосье Хамилю, которому обязан всем. Без него я был бы ничто. «Получено от мосье Кадира Юсефа пятьсот франков аванса на малолетнего Мухаммеда, мусульманского вероисповедания, седьмого октября 1956 года». Что ж, поначалу меня шарахнуло, но шел семидесятый год, я быстренько посчитал, получалось четырнадцать лет, это не мог быть я. У мадам Розы Мухаммедов перебывало, должно быть, видимо-невидимо – уж чего-чего, а этого добра в Бельвиле хватает.
– Подождите, я схожу посмотрю.
Я пошел к мадам Розе и сказал, что какой-то тип с подозрительной рожей приперся к нам выяснять, есть ли у него сын, и старуха перепугалась до смерти.
– Боже мой, Момо, да ведь у нас только ты да Мойше.
– Значит, это Мойше, – буркнул я, потому что если это не он, то, выходит, я. Вполне законная самозащита.
Мойше дрых себе рядом. Он дрых больше всех, кого я когда-нибудь знал из породы сурков.
– Наверное, мамашу собрался шантажировать, – сказала мадам Роза. – Ладно, посмотрим. Уж кого-кого, но не сводников же мне бояться. У меня все фальшивые бумаги в порядке. Зови его. Если станет зарываться, позовешь мосье Н’Да.
Я привел хмыря. У мадам Розы на трех оставшихся волосинах висели бигуди, она была накрашена и одета в свое японское кимоно, и когда этот субчик ее узрел, у него ноги подкосились, он так и осел на краешек стула, не в силах унять дрожь в коленях. Я видел, что мадам Роза тоже трясется, но при такой толщине трясение у нее не так заметно – попробуй-ка встряхнуть такую махину. Зато у нее карие глаза очень красивого цвета, надо только не обращать внимания на все остальное. Мосье Хмырь сидел, держа свою шляпу на коленях, на краешке стула напротив мадам Розы, царившей в кресле, а я примостился у окна, чтобы не особенно бросаться в глаза, потому что наперед никогда не знаешь. Я на него нисколько не был похож, на этого типа, но у меня в жизни золотое правило: никогда не рисковать. Тем более что он повернулся ко мне и внимательно меня осмотрел, словно искал собственный потерянный нос. Все молчали, потому что никто не хотел начинать, до того все перепугались. Я даже сходил за Мойше, потому что у хмыря действительно была расписка по всей форме, и что ни говори, а его полагалось отоварить.
– Так что вам угодно?
– Одиннадцать лет назад, мадам, я доверил вам своего сына, – выговорил хмырь, и ему, похоже, даже и говорить-то было трудно, он все никак не мог дух перевести. – Я не мог подать вам никаких признаков жизни раньше, меня заключили в больницу. У меня даже не было ни вашей фамилии, ни адреса, у меня все отобрали при госпитализации. Ваша расписка находилась у брата моей несчастной жены, которая трагически умерла, как вам, должно быть, небезызвестно. Меня выпустили только сегодня утром, и я пришел взглянуть на своего сына Мухаммеда. Я хочу сказать ему «здравствуй».
У мадам Розы голова в тот день варила как полагается, что нас и спасло.
Я увидел, что она побледнела, хотя для этого надо хорошо ее знать: она так накрасилась, что глаз различал только голубое и красное. Она нацепила очки, что шло ей как-никак лучше, чем ничего, и взглянула на расписку.
– Ну так и что же вы от меня хотите?
Хмырь едва не разрыдался.
– Мадам, я больной человек.
– Все больны, кто ж не болен, – смиренно проговорила мадам Роза и даже возвела глаза к небесам, словно благодаря их за это.
– Мадам, меня зовут Кадир Юсеф. Для санитаров Ю-ю. Одиннадцать лет я пробыл психическим после той трагедии во всех газетах, за которую я не несу абсолютно никакой ответственности.
Я вдруг вспомнил, как мадам Роза все выпытывала у доктора Каца, не психический ли и я тоже. Или с наследственностью. А в общем, плевать, то был не я. Мне десять лет, а не четырнадцать. Фигушки!
– Так как там звали вашего сына?
– Мухаммед.
Мадам Роза так впилась в него взглядом, что мне даже стало еще чуток страшнее.
– А имя матери вы, надеюсь, помните?
Тут мне показалось, что хмырь отдает концы. Он позеленел, челюсть у него отвисла, колени заходили ходуном, да еще и слезы появились.
– Мадам, вы прекрасно знаете, что я был невменяем. Это признанный и удостоверенный факт. Если моя рука и совершила убийство, то сам я тут ни при чем. Сифилиса у меня не нашли, хотя санитары и говорят, что арабы все до одного сифилитики. Я совершил это в момент безумия, упокой Господь ее душу. Я стал очень набожным. Я молюсь за ее душу каждый проходящий час. При том ремесле, каким она занималась, ей это необходимо. Я действовал в приступе ревности. Посудите сами, у нее было до двадцати выходов в день. В конце концов я до того взревновал, что убил ее, я это знаю. Но я был невменяем. Меня признали лучшие французские врачи. Я даже ничего потом не помнил. Я любил ее до безумия. Я жить без нее не мог.
Мадам Роза ухмыльнулась. Я никогда не видел, чтобы она так ухмылялась. Это было что-то… Нет, не сумею я вам это описать. От этого у меня аж спина заледенела.
– Само собой, вы не могли без нее жить, мосье Кадир. Айша из года в год приносила вам старыми сто тысяч кругляшей в день. Вы убили ее, потому что вам, видно, все было мало.
Хмырь издал тоненький крик и ударился в слезы. Я впервые видел, как плачет араб, не считая, конечно, самого себя. Мне его даже жалко стало, до того мне он был до фонаря.
Мадам Роза сразу смягчилась. Ей, должно быть, приятно было осадить голубчика. Дескать, смотрите, я еще женщина.
– Ну а кроме этого, все в порядке, мосье Кадир?
Хмырь утерся кулаком. Ему не хватало сил даже достать платок, до него было слишком далеко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43