Этого таланта у меня нет.
– Плохо, – сказал я и на этот раз не солгал.
– Поэтому я пришел к тебе как к юристу.
Я испустил умоляющий смешок.
– Я пришел к тебе, – продолжал он, – чтобы ты помог мне своим искаженным, лживым, пронырливым, бесчестным умом юриста.
Я внимательно выслушал этот неожиданный комплимент и ответил:
– Я вас тоже люблю, дядя Отто.
Он, должно быть, понял сарказм, потому что побагровел от гнева и заорал:
– Не будь таким обидчивым! Будь как я – терпеливым, все понимающим, добродушным, тупая башка! Кто говорит о тебе как о человеке? Как человек ты дубина, глупая копф! Но как юрист ты должен быть мошенником. Все это знают.
Я вздохнул. Меня предупреждали, что случаются неудачные дни.
– В чем заключается ваш новый эффект, дядя Отто? – спросил я.
Он ответил:
– Я могу уходить назад во времени и извлекать предметы из прошлого.
Я действовал быстро. Левой рукой достал из жилетного кармана часы и беспокойно посмотрел на них. Правой потянулся к телефону.
– Да, дядя, – сердечно сказал я, – я только что вспомнил об очень важном свидании, на которое уже опаздываю. Всегда рад вас видеть. Боюсь, что сейчас должен с вами попрощаться. Да, сэр, увидеться с вами – удовольствие6 большое удовольствие. Ну, до свиданья. Да, сэр…
Поднять телефонную трубку я не смог. Я ее поднимал, да, но руки дяди Отто прижимала ее книзу. И спорить невозможно. Я вам говорил, что дядя был в гейдельбергской команде борцов в 32 году?
Он мягко (для себя) взял меня за локоть, и я обнаружил, что стою. И тем самым экономлю силы.
– В мою лабораторию пошли, – сказал он.
И в его лабораторию мы пошли. И так как у меня не было ни ножа, ни желанию отрезать левую руку по плечо, я в его лабораторию пошел тоже…
Лаборатория моего дяди Отто вдоль по коридору и за углом в университетском здании. Со времени открытия эффекта Шлеммельмайера его освободили от всех занятий и предоставили самому себе. И лаборатория об этом свидетельствовала.
Я спросил:
– А вы ее не закрываете?
Он хитро взглянул на меня, сморщив нос.
– Она закрыта. С помощью реле Шлеммельмайера. Я думаю слово – и дверь открывается. Без этого никто не может зайти. Даже президент университета. Даже уборщик.
Я пришел в возбуждение.
– Дядя Отто! Мысленный замок может принести вам…
– Ха! Я должен продать патент, чтобы кто-нибудь разбогател? После прошлого вечера? Никогда. Я сам богатым стану.
Вот каков мой дядя Отто. Он не из тех, с кем приходится долго спорить, прежде чем они увидят свет. Ч ним вы знаете, что он никогда света не увидит.
Поэтому я сменил тему. Я сказал:
– А машина времени?
Дядя Отто на фут выше меня, на тридцать фунтов тяжелее и силен, как бык. Приходится ограничивать свое участие в споре, иначе посинеешь.
Я посинел соответственно.
Он сказал:
– Шшш!
Я его уже понял.
Он выпустил меня и сказал:
– Никто не знает о проекте Х. – И повторил подчеркнуто: – Проект Х. Понял?
Я кивнул. Говорить я не мог, гортань приходит в себя медленно.
Он сказал:
– Я не прошу тебя на слово мне верить. Я буду тебе демонстрировать.
Я старался держаться поближе к двери.
Он сказал:
– У тебя есть бумажка с твоим почерком?
Я порылся во внутреннем кармане жилета. Там у меня заметки для возможного письма возможного клиента когда-нибудь в будущем.
Дядя Отто сказал:
– Не показывай мне. Просто порви. На маленькие кусочки порви и кусочки в мензурку положи.
Я разорвал листок на сто двадцать восемь частей.
Он задумчиво посмотрел на них и начал нажимать кнопки на… ну, на машине. На ней толстая опаловая стеклянная пластинка, похожая на поднос дантиста.
Последовало ожидание. Он продолжал колдовать над машиной.
Потом сказал: «Ага!» и еще произнес странный звук, который я не могу передать.
Над стеклянным подносом, примерно в двух футах, появилось смутное изображение листка бумаги. Оно постепенно приобрело резкость, и… к чему тянуть? Это был мой листок. Мой почерк. Абсолютно четкий. Абсолютно законный.
– Можно его взять? – Я говорил хрипло – отчасти от удивления, отчасти из-за мягкого способа обращения моего дяди.
– Нет, – ответил он и провел сквозь него рукой. Бумага осталась нетронутой. Он сказал: – Это только изображение в фокусе четырехмерного параболоида. Второй фокус в прошлом, до того, как ты порвал листок.
Я тоже провел рукой. И ничего не почувствовал.
– Теперь смотри, – сказал он. Нажал кнопку на машине, и изображение листка исчезло. Потом он взял несколько листков бумаги из пачки, бросил их в пепельницу и поднес к ним горящую спичку. Потом выбросил пепел в раковину. Снова нажал кнопку, и бумага появилась, но с отличиями. Кое-где не хватало неровных кусков.
– Сгоревшие листы? – спросил я.
– Да. Машина должна проследить по времени гипервекторы молекул, на которые она сфокусирована. Допустим, некоторые молекулы рассеялись в воздухе – пф-ф-ф!
Я понял.
– Ну, если у вас пепел документа?
– Только молекулы этого пепла можно проследить.
– Но они будут так распределены, – заметил я, – что можно будет увидеть очертания всего документа.
– Гмм. Может быть.
Идея все более захватывала меня.
– Послушайте, дядя Отто. Знаете ли вы, сколько заплатит департамент полиции за такую машину? Да это будет такая помощь законным…
Я замолчал. Мне не понравилось, как он напрягся. вежливо спросил:
– Что вы сказали, дядя Отто?
Он проявил поразительное спокойствие. Реагировал только криком.
– Раз и навсегда, племянник. Все мои открытия отныне только я один использую. Сперва мне нужно начальный капитал получить. Капитал их другого источника, без моих идей продавания. После этого я фабрику по изготовлению флейт открываю. И потом, много спустя, ради прибыли времявекторную машину производить могу. Но сначала флейты. Прежде всего мои флейты. Вчера вечером я поклялся.
– Благодаря эгоизму мир великой музыки лишился. Неужели имя мое в истории как имя убийцы останется? Неужели эффект Шлеммельмайера – это способ мозги человеческие поджаривать? Или прекрасную музыку разуму приносить? Великую, удивительную, бессмертную музыку?
Правую руку он поднял ораторским жестом, левую держал за спиной. Стекла окон завибрировали от его слов.
Я быстро сказал:
– Дядя Отто, вас услышат.
– Тогда перестань кричать, – ответил он.
– Но послушайте, возразил я, – как вы собираетесь получить начальный капитал, если не хотите использовать свою машину?
– Я тебе еще не сказал. Я могу сделать изображение реальным. Что если изображение окажется ценным?
Звучит неплохо.
– Ну, например, какой-нибудь утраченный документ, рукопись, первое издание – такие вещи?
– НЕт. Есть ограничение. Два ограничения. Три ограничения.
Я подождал, пока он прекратит считать. Три, по-видимому, оказалось пределом.
– И что это за ограничения?
– Во-первых, предмет в настоящем должен находиться в фокусе, иначе я не смогу сфокусировать на нем в прошлом.
– То есть вы не можете получить из прошлого то, что сейчас не видите?
– Да.
– В таком случае препятствия номер два и три представляют чисто академический интерес. Но все же каковы они?
– Я могу переместить из прошлого только грамм материала.
Грамм! Тринадцатая часть унции!
– А в чем дело? Не хватает энергии?
Мой дядя Отто ответил нетерпеливо:
– Это универсальные экспоненциальные отношения.
1 2 3 4
– Плохо, – сказал я и на этот раз не солгал.
– Поэтому я пришел к тебе как к юристу.
Я испустил умоляющий смешок.
– Я пришел к тебе, – продолжал он, – чтобы ты помог мне своим искаженным, лживым, пронырливым, бесчестным умом юриста.
Я внимательно выслушал этот неожиданный комплимент и ответил:
– Я вас тоже люблю, дядя Отто.
Он, должно быть, понял сарказм, потому что побагровел от гнева и заорал:
– Не будь таким обидчивым! Будь как я – терпеливым, все понимающим, добродушным, тупая башка! Кто говорит о тебе как о человеке? Как человек ты дубина, глупая копф! Но как юрист ты должен быть мошенником. Все это знают.
Я вздохнул. Меня предупреждали, что случаются неудачные дни.
– В чем заключается ваш новый эффект, дядя Отто? – спросил я.
Он ответил:
– Я могу уходить назад во времени и извлекать предметы из прошлого.
Я действовал быстро. Левой рукой достал из жилетного кармана часы и беспокойно посмотрел на них. Правой потянулся к телефону.
– Да, дядя, – сердечно сказал я, – я только что вспомнил об очень важном свидании, на которое уже опаздываю. Всегда рад вас видеть. Боюсь, что сейчас должен с вами попрощаться. Да, сэр, увидеться с вами – удовольствие6 большое удовольствие. Ну, до свиданья. Да, сэр…
Поднять телефонную трубку я не смог. Я ее поднимал, да, но руки дяди Отто прижимала ее книзу. И спорить невозможно. Я вам говорил, что дядя был в гейдельбергской команде борцов в 32 году?
Он мягко (для себя) взял меня за локоть, и я обнаружил, что стою. И тем самым экономлю силы.
– В мою лабораторию пошли, – сказал он.
И в его лабораторию мы пошли. И так как у меня не было ни ножа, ни желанию отрезать левую руку по плечо, я в его лабораторию пошел тоже…
Лаборатория моего дяди Отто вдоль по коридору и за углом в университетском здании. Со времени открытия эффекта Шлеммельмайера его освободили от всех занятий и предоставили самому себе. И лаборатория об этом свидетельствовала.
Я спросил:
– А вы ее не закрываете?
Он хитро взглянул на меня, сморщив нос.
– Она закрыта. С помощью реле Шлеммельмайера. Я думаю слово – и дверь открывается. Без этого никто не может зайти. Даже президент университета. Даже уборщик.
Я пришел в возбуждение.
– Дядя Отто! Мысленный замок может принести вам…
– Ха! Я должен продать патент, чтобы кто-нибудь разбогател? После прошлого вечера? Никогда. Я сам богатым стану.
Вот каков мой дядя Отто. Он не из тех, с кем приходится долго спорить, прежде чем они увидят свет. Ч ним вы знаете, что он никогда света не увидит.
Поэтому я сменил тему. Я сказал:
– А машина времени?
Дядя Отто на фут выше меня, на тридцать фунтов тяжелее и силен, как бык. Приходится ограничивать свое участие в споре, иначе посинеешь.
Я посинел соответственно.
Он сказал:
– Шшш!
Я его уже понял.
Он выпустил меня и сказал:
– Никто не знает о проекте Х. – И повторил подчеркнуто: – Проект Х. Понял?
Я кивнул. Говорить я не мог, гортань приходит в себя медленно.
Он сказал:
– Я не прошу тебя на слово мне верить. Я буду тебе демонстрировать.
Я старался держаться поближе к двери.
Он сказал:
– У тебя есть бумажка с твоим почерком?
Я порылся во внутреннем кармане жилета. Там у меня заметки для возможного письма возможного клиента когда-нибудь в будущем.
Дядя Отто сказал:
– Не показывай мне. Просто порви. На маленькие кусочки порви и кусочки в мензурку положи.
Я разорвал листок на сто двадцать восемь частей.
Он задумчиво посмотрел на них и начал нажимать кнопки на… ну, на машине. На ней толстая опаловая стеклянная пластинка, похожая на поднос дантиста.
Последовало ожидание. Он продолжал колдовать над машиной.
Потом сказал: «Ага!» и еще произнес странный звук, который я не могу передать.
Над стеклянным подносом, примерно в двух футах, появилось смутное изображение листка бумаги. Оно постепенно приобрело резкость, и… к чему тянуть? Это был мой листок. Мой почерк. Абсолютно четкий. Абсолютно законный.
– Можно его взять? – Я говорил хрипло – отчасти от удивления, отчасти из-за мягкого способа обращения моего дяди.
– Нет, – ответил он и провел сквозь него рукой. Бумага осталась нетронутой. Он сказал: – Это только изображение в фокусе четырехмерного параболоида. Второй фокус в прошлом, до того, как ты порвал листок.
Я тоже провел рукой. И ничего не почувствовал.
– Теперь смотри, – сказал он. Нажал кнопку на машине, и изображение листка исчезло. Потом он взял несколько листков бумаги из пачки, бросил их в пепельницу и поднес к ним горящую спичку. Потом выбросил пепел в раковину. Снова нажал кнопку, и бумага появилась, но с отличиями. Кое-где не хватало неровных кусков.
– Сгоревшие листы? – спросил я.
– Да. Машина должна проследить по времени гипервекторы молекул, на которые она сфокусирована. Допустим, некоторые молекулы рассеялись в воздухе – пф-ф-ф!
Я понял.
– Ну, если у вас пепел документа?
– Только молекулы этого пепла можно проследить.
– Но они будут так распределены, – заметил я, – что можно будет увидеть очертания всего документа.
– Гмм. Может быть.
Идея все более захватывала меня.
– Послушайте, дядя Отто. Знаете ли вы, сколько заплатит департамент полиции за такую машину? Да это будет такая помощь законным…
Я замолчал. Мне не понравилось, как он напрягся. вежливо спросил:
– Что вы сказали, дядя Отто?
Он проявил поразительное спокойствие. Реагировал только криком.
– Раз и навсегда, племянник. Все мои открытия отныне только я один использую. Сперва мне нужно начальный капитал получить. Капитал их другого источника, без моих идей продавания. После этого я фабрику по изготовлению флейт открываю. И потом, много спустя, ради прибыли времявекторную машину производить могу. Но сначала флейты. Прежде всего мои флейты. Вчера вечером я поклялся.
– Благодаря эгоизму мир великой музыки лишился. Неужели имя мое в истории как имя убийцы останется? Неужели эффект Шлеммельмайера – это способ мозги человеческие поджаривать? Или прекрасную музыку разуму приносить? Великую, удивительную, бессмертную музыку?
Правую руку он поднял ораторским жестом, левую держал за спиной. Стекла окон завибрировали от его слов.
Я быстро сказал:
– Дядя Отто, вас услышат.
– Тогда перестань кричать, – ответил он.
– Но послушайте, возразил я, – как вы собираетесь получить начальный капитал, если не хотите использовать свою машину?
– Я тебе еще не сказал. Я могу сделать изображение реальным. Что если изображение окажется ценным?
Звучит неплохо.
– Ну, например, какой-нибудь утраченный документ, рукопись, первое издание – такие вещи?
– НЕт. Есть ограничение. Два ограничения. Три ограничения.
Я подождал, пока он прекратит считать. Три, по-видимому, оказалось пределом.
– И что это за ограничения?
– Во-первых, предмет в настоящем должен находиться в фокусе, иначе я не смогу сфокусировать на нем в прошлом.
– То есть вы не можете получить из прошлого то, что сейчас не видите?
– Да.
– В таком случае препятствия номер два и три представляют чисто академический интерес. Но все же каковы они?
– Я могу переместить из прошлого только грамм материала.
Грамм! Тринадцатая часть унции!
– А в чем дело? Не хватает энергии?
Мой дядя Отто ответил нетерпеливо:
– Это универсальные экспоненциальные отношения.
1 2 3 4