Однако, уязвленный до глубины души денисоновским «а вы-то почем знаете?», Хэллем взвизгнул:
– Я вам докажу, что знаю!
И он закусил удила. Теперь у него была одна задача – поскорее получить анализ металла в старой колбе, одна цель – стереть ироническую улыбку с узких губ Денисона, добиться, чтобы тот перестал презрительно морщить тонкий нос.
Денисон не забыл их стычки, потому что брошенная им фраза принесла Хэллему Нобелевскую премию, а его самого ввергла в пучину безвестности.
Откуда ему было знать (впрочем, тогда он все равно не придал бы этому ни малейшего значения), что Хэллем в полной мере обладал тем ожесточенным упрямством, в которое выливается страх посредственности уронить себя в собственных глазах, и что в данных обстоятельствах это упрямство окажется куда более действенным оружием, чем его – Денисона – блестящие способности?
Хэллем начал действовать немедленно. Он отнес металл в лабораторию масс-спектрографий. Для него, специалиста по радиохимии, это был самый естественный ход. Он знал там всех лаборантов, он работал с ними и к тому же был напорист. Напорист до такой степени, что ради своего металла заставил отложить куда более важные и первоочередные задания.
В конце концов спектрометрист объявил:
– Это не вольфрам.
Плоское сумрачное лицо Хэллема сморщилось в злорадной улыбке.
– Чудесненько. Так мы и скажем вашему хваленому Денисону. Мне нужна справка по форме…
– Погодите, доктор Хэллем. Я сказал, что это не вольфрам, но что это такое, я не знаю.
– Как так не знаете?
– Получается черт-те что! – Спектрометрист помолчал. – Этого просто не может быть. Отношение заряда к массе не лезет ни в какие ворота.
– В каком смысле?
– Чересчур велико. Не может этого быть, и все тут.
– Ну в таком случае, – начал Хэллем, и независимо от руководивших им побуждений продолжение этой фразы открыло ему дорогу к Нобелевской премии (причем, возможно, и с некоторым на то правом), – в таком случае определите частоту его характеристического рентгеновского излучения и рассчитайте заряд. Это будет лучше, чем сидеть сложа руки и твердить, будто что-то там «невозможно».
Когда спектрометрист несколько дней спустя вошел в кабинет Хэллема, на его лице были написаны растерянность и тревога. Но Хэллем не умел замечать настроения других людей и спросил только:
– Ну как, установили вы… – но тут в свою очередь встревожился, покосился через коридор на Денисона и поспешил закрыть свою дверь. – Значит, вы установили заряд ядра?
– Да, но таких не бывает.
– Ну тогда, Трейси, рассчитайте еще раз.
– Да я уже десять раз проверял и перепроверял! Все равно выходит чепуха.
– Если ваши измерения точны, значит, это так. И нечего спорить с фактами.
Трейси поскреб за ухом и сказал:
– Тут поспоришь! Если я приму это за факт, значит, вы мне дали плутоний сто восемьдесят шесть.
– Плутоний сто восемьдесят шесть? Что?! Плутоний… сто восемьдесят шесть???
– Заряд – плюс девяносто четыре. Масса – сто восемьдесят шесть.
– Но это же невозможно! Нет такого изотопа, И не может быть.
– А я что вам говорю? Но такой получается результат. – То есть в ядре не хватает пятидесяти с лишним нейтронов? Плутоний сто восемьдесят шесть получить невозможно. Нельзя сжать девяносто четыре протона в одно ядро со всего только девяносто двумя нейтронами – такое вещество не просуществует и триллионной доли секунды.
– А я что вам говорю, доктор Хэллем? – терпеливо повторил Трейси.
Тут Хэллем умолк и задумался. У него пропал вольфрам. Изотоп этого элемента – вольфрам-186 – устойчив. Ядро вольфрама-186 содержит семьдесят четыре протона и сто двенадцать нейтронов. Неужто каким-то чудом двадцать нейтронов превратились в двадцать протонов? Да нет, это невозможно.
– А как насчет радиоактивности? – спросил Хэллем, ощупью отыскивая дорогу из лабиринта.
– Я проверял, – ответил спектрометрист. – Он устойчив. Абсолютно.
– Тогда это не может быть плутоний сто восемьдесят шесть.
– Ну а я что говорю?
Хэллем сказал обессиленно:
– Ладно, давайте его сюда.
Оставшись один, он отупело уставился на колбу. Наиболее устойчивым изотопом плутония был нлутоний-240, но, для того чтобы девяносто четыре протона удерживались вместе и сохраняли хотя бы относительную устойчивость, требовалось сто сорок шесть нейтронов.
Так что же теперь делать? Проблема была явно ему не по зубам, и он уже раскаивался, что вообще ввязался в эту историю. В конце-то концов у него есть своя работа, а эта… эта загадка не имеет к нему никакого отношения. Трейси что-нибудь напутал, или масс-спектрометр начал врать, или…
Ну и что? Выбросить все это из головы, и конец!
Но на это Хэллем пойти не мог. Рано или поздно Денисон заглянет к нему и с мерзкой своей полуулыбочкой спросит про вольфрам. И что Хэллем ему ответит? «Да, это оказался не вольфрам, как я вам и говорил?» А Денисон скажет: «Ах так! Что же это такое?» Хэллем представил себе, какие насмешки посыплются на него, если он ответит: «Это плутоний сто восемьдесят шесть!» Да ни за что на свете! Он должен выяснить, что это такое. И выяснить сам. Совершенно очевидно, что доверять никому нельзя.
И вот примерно через две недели он ворвался в лабораторию к Трейси, прямо-таки задыхаясь от ярости.
– Э-эй! Вы же сказали мне, что эта штука не радиоактивна!
– Какая штука? – с недоумением спросил Трейси.
– А та, которую вы назвали плутонием сто восемьдесят шесть!
– Вот вы о чем! Ну да. Полнейшая устойчивость.
– В голове у вас полнейшая устойчивость! Если, по-вашему, это не радиоактивность, так идите в водопроводчики!
Трейси нахмурился.
– Ладно. Давайте проверим. – Через некоторое время он сказал: – Это надо же! Радиоактивна, черт! Самую чуточку – и все-таки не понимаю, как я мог проморгать в тот раз.
– Так как же я могу верить вашему бреду про плутоний сто восемьдесят шесть?
Хэллем был уже не в силах остановиться. Он не находил разгадки и воспринимал это как личное оскорбление. Тот, кто в первый раз подменил колбу или ее содержимое, либо вновь проделал свой фокус, либо изготовил неизвестный металл, специально чтобы выставить его дураком. В любом случае он готов был разнести мир вдребезги лишь бы добраться до сути дела, – и разнес бы, если бы мог.
Упрямство и злость подстегивали его, и он пошел прямо к Г. К. Кантровичу, незаурядной научной карьере которого предстояло оборваться менее чем через год. Заручиться помощью Кантровича было нелегко, но, раз начав, он доводил дело до конца.
И уже через два дня Кантрович влетел в кабинет Хэллема вне себя от возбуждения.
– Вы руками эту штуку трогали?
– Почти нет, – ответил Хэллем.
– Ну и не трогайте. Если у вас есть еще, так ни-ни. Она испускает позитроны.
– Что-что?
– И позитронов с такой высокой энергией я еще не видел. А радиоактивность вы занизили.
– Как занизил?
– И порядочно. Меня только одно смущает: при каждом новом измерении она оказывается чуть выше.
Глава шестая (продолжение )
Броновский нащупал во вместительном кармане своей куртки яблоко, вытащил его и задумчиво надкусил.
– Ну хорошо, ты побывал у Хэллема и тебя попросили выйти вон, как и следовало ожидать. Что дальше?
– Я еще не решил. Но в любом случае его жирный зад зачешется. Я ведь был у него прежде – один раз, когда только поступил сюда, когда верил, что он – великий человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73