Но я в Марспорте без Хильды, и у меня свидание с Флорой, с Флорой и ее телом, это значило: полные руки всего, что может быть мягким, ароматным и крепким; с Флорой и ее комнатами с низким тяготением, где будто плывешь в океане приправленной шампанским меренги…
Сигнал все продолжался и продолжался, и я не смел повесить трубку.
Ответ! Ответ!
Она ответила. Сказала:
– Это ты ?
– Конечно, сердечко, кто же еще?
– А множество. Из тех, что приходят .
– Всего лишь небольшое дело, милая.
– Какое дело? Пластон кому?
Я подумал, чему обязан этим упоминанием о пластоне.
Потом вспомнил. Когда-то я сказал ей, что торгую пластоном. В тот раз я привез ей в подарок пластоновую ночную сорочку. Воспоминания о ней вызвали у меня боль в таком месте, где мне не хотелось бы ощущать боль.
Я сказал:
– Послушай. Дай мне еще полчаса…
Глаза ее стали влажными.
– Я сижу тут одна…
– Я быстро. – Чтобы показать вам, в каком я был отчаянии, скажу, что раздумывал над путями, которые могли привести только к драгоценностям, хотя и ценой бреши в бюджете. А для проницательного взгляда Хильды это будет все равно что туманность Конская Голова на фоне Млечного Пути.
Она сказала:
– У меня было назначено свидание, и я его отменила.
Я возразил.
– Ты ведь сказала, что это «не очень важное свидание».
Она закричала:
– Неоченьважноесвидание! – Но именно так она сказала. Впрочем, если ты прав, в споре с женщиной это еще хуже. Разве я не знаю это? – Он мне обещал имение на Земле…
Она все продолжала говорить об этом имении на Земле. В Марспорте нет девушки, которая не ждала бы имения на Земле, а количество получивших такие имения можно пересчитать по шестым пальцам на руках. Но надежда вечно жива в груди человека, а у Флора для нее там много места.
Я пытался остановить ее. Бросал ей «сладких» и «деток», пока можно было подумать, что все пчелы на Земле забеременеют.
Никакого толку.
Наконец она сказала:
– И вот я сижу одна, и никого рядом, и как ты думаешь, что будет с моей репутацией?
Что ж, она права. Я чувствовал себя последним подонком в Галактике. Если станет известно, что она простаивает, начнут говорить, что она утратила хватку. А такие разговоры могут прикончить девушку.
Я вернулся в комнату ожидания. Стюард, стоявший у дверей, приветствовал меня.
Я посмотрел на троих промышленников и подумал, в каком порядке стал бы душить их до смерти, если бы получил соответствующий приказ. Первым, наверно, Харпонастера. У него тощая жилистая шея, ее легко охватить руками, а большие пальцы удобно лягут на кадык.
Это меня подбодрило, и я по привычке воскликнул:
– Здорово!
Это тут же привело их в действие. Ферруччи сказал:
– Здоровоносы пролили воду в снег.
Харпонастер, с тощей шеей, добавил:
– Неги и негры не станут опарировать котов.
Липски сказал:
– Котов, мотов, стукотов, готов.
– Готов пьяница пока.
– По как пройти в Чикаго?
– Го-ворите.
– Варите.
– Те.
Молчание.
Они смотрели на меня. Я смотрел на них. Они лишены эмоций, вернее, двое из них лишены, и ни о чем не думают. А время проходит.
Я смотрел на них и думал о Флоре. Мне пришло в голову, что я не могу потерять то, что уже потерял. Можно поговорить о ней.
Я сказал:
– Джентльмены, в этом городе есть девушка, имя которой я не стану упоминать, не желая ее скомпрометировать. Позвольте мне описать ее вам, джентльмены.
И я начал. Последние два часа настолько взвели меня, что в моем описании Флоры звучала поэзия, скрывающаяся в неведомом источнике мужской силы в глубинах моего подсознания.
Они сидели застыв, как будто слушали и даже почти не прерывали. В людях под влиянием спейсолина просыпается вежливость. Они молчат, пока говорит кто-то другой. Поэтому и говорят по очереди.
Конечно, временами я замолкал: слишком уж возбуждающая тема, и тогда кто-нибудь из них получал возможность вставить два-три слова, прежде сем я мог собраться с силами и продолжить.
– Пикник с шампанским и боли в ящике столетий.
– Круглые, как тысяча берегов.
– Высокий и перечный леопард.
Я заставлял их смолкнуть и продолжал.
– У этой молодой леди, джентльмены, – сказал я, – в квартире установка пониженного тяготения. Вы можете спросить, зачем это? Я расскажу вам, потому что если у вас не было случая провести вечер с лучшей девушкой Марспорта, вы и представить себе не можете…
Но я старался дать им такую возможность. Я говорил так, что они оказались там. Все это они запомнят, но я сомневался, что впоследствии кто-нибудь из них будет возражать. Наоборот, вероятно, спросят у меня номер телефона.
Я продолжал – с любовью, с тщательным описанием подробностей, с печалью в голосе, и тут громкоговоритель объявил о прибытии «Пожирателя пространства».
И все. Я громко сказал:
– Вставайте, джентльмены.
Они одновременно встали, посмотрели на дверь, двинулись к ней, и когда Ферруччи проходил мимо меня, я похлопал его по плечу и сказал:
– Не ты, гнусный мошенник, – и мой магнитный наручник сомкнулся вокруг его запястья, прежде чем он сумел перевести дыхание.
Ферруччи сопротивлялся, как демон. Он не был под влиянием спейсолина. Измененный спейсолин нашли в маленьких телесного цвета ампулах, прикрепленных с внутренней стороны к его бедрам, даже волосы поверх начесаны. Ничего не видно, можно только найти наощупь, да и то с помощью ножа.
Потом Рог Кринтон, улыбаясь и обезумев от облегчения, крепко ухватил меня за лацкан.
– Как ты это сделал? Что его выдало?
Я сказал, стараясь высвободиться:
– Один из них симулировал воздействие спейсолина. Я был в этом уверен. И я рассказал им… – тут я проявил осторожность. Подробности – не дело этого типа… – рассказал неприличные анекдоты, и двое из них никак не реагировали, значит, они под спейсолином. Но Ферруччи начал дышать быстрее, на лбу его появилась испарина. Я исполнял очень драматично, и он реагировал на это, значит он не под спейсолином. И когда все встали и направились к кораблю, я уже знал нашего человека и остановил его. А теперь не отпустишь ли меня?
Он выпустил меня, и я чуть не упал.
Я уже собирался уйти. Ноги мои без приказа рыли землю, но я повернулся.
– Эй, Рог, – сказал я, – можешь выписать мне чек на тысячу кредитов, так чтобы это не отразилось в записях – тех, что идут в Службу?
И только тут я понял, что он спятил от облегчения и благодарности, потому что он ответил:
– Конечно, Макс, конечно. Если хочешь, десять тысяч кредитов.
– Хочу, – сказал я. – Хочу. Хочу.
Он заполнил официальный чек Службы на десять тысяч кредитов – а это все равно что наличные в доброй половине Галактики. Он улыбался, отдавая мне чек, и можете представить себе, как я улыбался, получая его.
Как он собирался отчитываться, его дело. А для меня важно, что не нужно будет отчитываться перед Хильдой.
В последний раз я звоню из будки Флоре. Я не смел ждать, пока приду к ней. Дополнительные полчаса могут дать ей время уйти к кому-нибудь другому, если она еще не ушла.
Ответь. Ответь. От…
Она ответила, но одета была для выхода. Собирается уходить, и минуты через две я бы ее уже не застал.
– Я ухожу, – объявила она. – Некоторые мужчины умеют соблюдать приличия. И я не желаю больше тебя слышать. Не желаю тебя видеть. Вы мне сделаете большое одолжение, мистер Каквастам, если забудете номер моего телефона и никогда не будете осквернять…
Я ничего не сказал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Сигнал все продолжался и продолжался, и я не смел повесить трубку.
Ответ! Ответ!
Она ответила. Сказала:
– Это ты ?
– Конечно, сердечко, кто же еще?
– А множество. Из тех, что приходят .
– Всего лишь небольшое дело, милая.
– Какое дело? Пластон кому?
Я подумал, чему обязан этим упоминанием о пластоне.
Потом вспомнил. Когда-то я сказал ей, что торгую пластоном. В тот раз я привез ей в подарок пластоновую ночную сорочку. Воспоминания о ней вызвали у меня боль в таком месте, где мне не хотелось бы ощущать боль.
Я сказал:
– Послушай. Дай мне еще полчаса…
Глаза ее стали влажными.
– Я сижу тут одна…
– Я быстро. – Чтобы показать вам, в каком я был отчаянии, скажу, что раздумывал над путями, которые могли привести только к драгоценностям, хотя и ценой бреши в бюджете. А для проницательного взгляда Хильды это будет все равно что туманность Конская Голова на фоне Млечного Пути.
Она сказала:
– У меня было назначено свидание, и я его отменила.
Я возразил.
– Ты ведь сказала, что это «не очень важное свидание».
Она закричала:
– Неоченьважноесвидание! – Но именно так она сказала. Впрочем, если ты прав, в споре с женщиной это еще хуже. Разве я не знаю это? – Он мне обещал имение на Земле…
Она все продолжала говорить об этом имении на Земле. В Марспорте нет девушки, которая не ждала бы имения на Земле, а количество получивших такие имения можно пересчитать по шестым пальцам на руках. Но надежда вечно жива в груди человека, а у Флора для нее там много места.
Я пытался остановить ее. Бросал ей «сладких» и «деток», пока можно было подумать, что все пчелы на Земле забеременеют.
Никакого толку.
Наконец она сказала:
– И вот я сижу одна, и никого рядом, и как ты думаешь, что будет с моей репутацией?
Что ж, она права. Я чувствовал себя последним подонком в Галактике. Если станет известно, что она простаивает, начнут говорить, что она утратила хватку. А такие разговоры могут прикончить девушку.
Я вернулся в комнату ожидания. Стюард, стоявший у дверей, приветствовал меня.
Я посмотрел на троих промышленников и подумал, в каком порядке стал бы душить их до смерти, если бы получил соответствующий приказ. Первым, наверно, Харпонастера. У него тощая жилистая шея, ее легко охватить руками, а большие пальцы удобно лягут на кадык.
Это меня подбодрило, и я по привычке воскликнул:
– Здорово!
Это тут же привело их в действие. Ферруччи сказал:
– Здоровоносы пролили воду в снег.
Харпонастер, с тощей шеей, добавил:
– Неги и негры не станут опарировать котов.
Липски сказал:
– Котов, мотов, стукотов, готов.
– Готов пьяница пока.
– По как пройти в Чикаго?
– Го-ворите.
– Варите.
– Те.
Молчание.
Они смотрели на меня. Я смотрел на них. Они лишены эмоций, вернее, двое из них лишены, и ни о чем не думают. А время проходит.
Я смотрел на них и думал о Флоре. Мне пришло в голову, что я не могу потерять то, что уже потерял. Можно поговорить о ней.
Я сказал:
– Джентльмены, в этом городе есть девушка, имя которой я не стану упоминать, не желая ее скомпрометировать. Позвольте мне описать ее вам, джентльмены.
И я начал. Последние два часа настолько взвели меня, что в моем описании Флоры звучала поэзия, скрывающаяся в неведомом источнике мужской силы в глубинах моего подсознания.
Они сидели застыв, как будто слушали и даже почти не прерывали. В людях под влиянием спейсолина просыпается вежливость. Они молчат, пока говорит кто-то другой. Поэтому и говорят по очереди.
Конечно, временами я замолкал: слишком уж возбуждающая тема, и тогда кто-нибудь из них получал возможность вставить два-три слова, прежде сем я мог собраться с силами и продолжить.
– Пикник с шампанским и боли в ящике столетий.
– Круглые, как тысяча берегов.
– Высокий и перечный леопард.
Я заставлял их смолкнуть и продолжал.
– У этой молодой леди, джентльмены, – сказал я, – в квартире установка пониженного тяготения. Вы можете спросить, зачем это? Я расскажу вам, потому что если у вас не было случая провести вечер с лучшей девушкой Марспорта, вы и представить себе не можете…
Но я старался дать им такую возможность. Я говорил так, что они оказались там. Все это они запомнят, но я сомневался, что впоследствии кто-нибудь из них будет возражать. Наоборот, вероятно, спросят у меня номер телефона.
Я продолжал – с любовью, с тщательным описанием подробностей, с печалью в голосе, и тут громкоговоритель объявил о прибытии «Пожирателя пространства».
И все. Я громко сказал:
– Вставайте, джентльмены.
Они одновременно встали, посмотрели на дверь, двинулись к ней, и когда Ферруччи проходил мимо меня, я похлопал его по плечу и сказал:
– Не ты, гнусный мошенник, – и мой магнитный наручник сомкнулся вокруг его запястья, прежде чем он сумел перевести дыхание.
Ферруччи сопротивлялся, как демон. Он не был под влиянием спейсолина. Измененный спейсолин нашли в маленьких телесного цвета ампулах, прикрепленных с внутренней стороны к его бедрам, даже волосы поверх начесаны. Ничего не видно, можно только найти наощупь, да и то с помощью ножа.
Потом Рог Кринтон, улыбаясь и обезумев от облегчения, крепко ухватил меня за лацкан.
– Как ты это сделал? Что его выдало?
Я сказал, стараясь высвободиться:
– Один из них симулировал воздействие спейсолина. Я был в этом уверен. И я рассказал им… – тут я проявил осторожность. Подробности – не дело этого типа… – рассказал неприличные анекдоты, и двое из них никак не реагировали, значит, они под спейсолином. Но Ферруччи начал дышать быстрее, на лбу его появилась испарина. Я исполнял очень драматично, и он реагировал на это, значит он не под спейсолином. И когда все встали и направились к кораблю, я уже знал нашего человека и остановил его. А теперь не отпустишь ли меня?
Он выпустил меня, и я чуть не упал.
Я уже собирался уйти. Ноги мои без приказа рыли землю, но я повернулся.
– Эй, Рог, – сказал я, – можешь выписать мне чек на тысячу кредитов, так чтобы это не отразилось в записях – тех, что идут в Службу?
И только тут я понял, что он спятил от облегчения и благодарности, потому что он ответил:
– Конечно, Макс, конечно. Если хочешь, десять тысяч кредитов.
– Хочу, – сказал я. – Хочу. Хочу.
Он заполнил официальный чек Службы на десять тысяч кредитов – а это все равно что наличные в доброй половине Галактики. Он улыбался, отдавая мне чек, и можете представить себе, как я улыбался, получая его.
Как он собирался отчитываться, его дело. А для меня важно, что не нужно будет отчитываться перед Хильдой.
В последний раз я звоню из будки Флоре. Я не смел ждать, пока приду к ней. Дополнительные полчаса могут дать ей время уйти к кому-нибудь другому, если она еще не ушла.
Ответь. Ответь. От…
Она ответила, но одета была для выхода. Собирается уходить, и минуты через две я бы ее уже не застал.
– Я ухожу, – объявила она. – Некоторые мужчины умеют соблюдать приличия. И я не желаю больше тебя слышать. Не желаю тебя видеть. Вы мне сделаете большое одолжение, мистер Каквастам, если забудете номер моего телефона и никогда не будете осквернять…
Я ничего не сказал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51