Врет он небрежно, неряшливо, путается. Но ему прощается все. Его ложь — святая ложь.
— Здравствуйте, дорогая, — говорит он нежным голосом, целуя мадам Белополякину в пульс и подымая брови. — А у меня новость!
— Не секрет? — кокетливо спрашивает Белополякина.
— Что вы! Разве от вас могут быть какие-нибудь секреты! Впрочем, чепуха! Мне прислали из-за границы посылку.
— Ах! Что вы говорите!
— Представьте себе. Два английских костюма шевиотовых, пуловер, дюжину дамских шелковых чулок и потом… это… патефон «Электрода» с шестьюдесятью самыми модными пластинками.
— Вы шутите! — стонет мадам Белополякина.
— Нет, ей-богу. Я даже сам удивился. Сегодня утром получаю повестку с таможни. В повестке все вещи и перечислены.
— Вероятно, огромная пошлина!
— Пустяки! Рубля два-три. Два шестьдесят пять! Но я решил не брать.
— Почему же, почему?!
— Лень, знаете. Ехать куда-то в таможню. Волноваться. К чему?
— Это безумие! — кричит мадам Белополякина. — Да я бы, я… Нет, вы серьезно?
— Вполне. Но стоит ли об этом говорить. Ну посылка, ну патефон… Подумаешь!
Мадам Белополякина долго не может успокоиться.
Боберов напевает:
У нас, на Кубе
Ти-ри-рлм, ти-рл-рим…
Ах, Куба! Ах, Гаити, Таити, Коломбо, Валенсия! Мадам Белополякина сейчас же, на месте, готова дать палец на отсечение, чтобы побывать под этими пальмами, увидеть это море и потанцевать чарльстон при свете Южного Креста.
— Мне предлагают командировку в Париж, — говорит Боберов, зевая, — на восемь месяцев.
— Да что вы говорите! Не может быть!
— Ей-богу. На семь месяцев. Пятьсот долларов подъемных и по тысяче каждый месяц.
— Когда же?
— Да хоть завтра. Паспорт уже готов. А с визой чепуха — Константин Федорович позвонит по телефону Эрбету… В общем, все это чепуха!..
— Голубчик… Боберов… Но ведь это… это… сон, волшебный сон! Боже! Ведь вы счастливец!
— Ну, что вы, — морщится Боберов, — я хочу отказаться.
— Вы не сделаете этого! — кричит Белополякина. — Ведь подумайте! Ведь Париж! Понимаете, Париж! Гос-споди! Берлин! Заграница!
— Ну, Париж, ну, Берлин. Я не спорю, в такой поездке есть своеобразная прелесть. Но подумайте, дорогая, какие хлопоты! Носильщики! Такси! Гостиницы! Бр-р-р. При одной этой мысли у меня волосы встают дыбом.
Мадам Белополякина не находит слов.
— Да, совсем было забыл! — говорит Боберов. — Прямо умора. Коммерческий атташе одного знакомого посольства уезжает в годовой отпуск и предлагает мне на это время свой автомобиль, совершенна новый «ролс-ройс». Да я отказался.
— Гаража нет? — спрашивает Белополякина, тяжело дыша.
— Да нет. Гараж есть. И шофер есть. Но к чему мне автомобиль?
— Как к чему? А ездить!
— Э, дорогая! Какая это езда! Бензин воняет, трясет…
Ночью в постели мадам Белополякина грызет мужа. За бедность. За неумение устраиваться. За все.
Муж фыркает, как лошадь. Но не возражает.
Если бы ему рассказали, что жена его неграмотна, глупа, сварлива, неряшлива, что живет она в наши дни по ошибке — он ни за что бы не поверил.
1929
Энтузиаст
— Вы не знакомы? Это наш первый говорун, краса и гордость наших скромных семейных вечеров. Инженер. И какой! Мы зовем его энтузиастом. Хотите познакомиться?
С этими словами хозяин вечеринки указал мне на тощего гражданина в простых очках без оправы, который только что выпил рюмку водки и с гримасой отвращения пытался поймать вилкой скользкий грибок.
— Еще бы! — сказал я. — Что может быть приятнее знакомства с энтузиастом. Ведь нынче в энтузиастах большая потребность.
Нас познакомили.
— Наобородко! — сказал инженер, проглотив грибок. — По имени и отчеству Иван Альбертович. Впрочем, не люблю я этих имен и отчеств. Подхалимством отдает. Не правда ли?
— Пожалуй! — заметил я.
— Вот видите! Вы со мной согласны? Гораздо лучше и приятнее называть мало знакомого человека по фамилии: товарищ Наобородко, а хорошо знакомого по имени: товарищ Иван. Верно?
Я согласился и с этим.
Через пять минут мы с инженером Наобородко уже вели задушевную дружескую беседу, как будто бы были знакомы по крайней мере лет десять.
— Химия! — говорил Наобородко. — Великая вещь — химия! Сейчас, когда этому роду промышленности уделяется такое внимание, можно смело сказать, что химия — это наше будущее!
— А вы разве химик? — спросил я. — Мне казалось…
— Нет. По образованию я горняк, но служу в Химсиндикате. И, признаться, нисколько не жалею об этом. Известно ли вам, что без химии, черт распробери, не может обойтись ни одно производство! Химия — это… Нет, вы не знаете, что такое химия! — Лицо Наобородко осветилось восторженной улыбкой. — Я, видите ли, немножко энтузиаст химического дела, — скромно сказал он. — Сейчас мы заняты проектированием замечательного химического завода. И я весь горю этой работой. Но вам, вероятно, неинтересно слушать?
— Что вы! Напротив!
Мы проговорили с Наобородко весь вечер.
— Называйте меня просто товарищем Иваном. Не люблю я этих мелкобуржуазных отчеств, — сказал Наобородко, прощаясь.
«Да. Это человек, — думал я, возвращаясь домой. — С таким человеком наша химия будет процветать».
— Не узнаете? Забурели?
Я оглянулся. Предо мною стоял инженер Наобородко.
— Ба! Товарищ Иван. Рад вас видеть! Знаете, наша первая встреча произвела на меня большое впечатление. Я всю ночь не спал. Так вы говорите, ни одно производство не обойдется?
— Ни одно! — воскликнул Наобородко. — Во-первых, подвоз сырья. Во-вторых, вывоз продукции. Попробуйте обойдитесь!
— Простите, я не совсем вас понимаю. При чем тут подвоз и вывоз?
Наобородко расхохотался.
— Да что вы ребенок, что ли? Ведь даже младенцу известно, что ни одно производство не может обойтись без железнодорожного транспорта!
— Какого транспорта? Ведь вы говорили о Химсиндика…
— Не произносите при мне этого слова. Оно мне противно. Склочники сидят там, вот кто! Я перешел в НКПС.
— Но ведь неделю тому назад вы горели огнем энтузиазма. Вы проектировали…
— Я и сейчас проектирую. Постройку Убого-Свидригайловской ветки. Ах, транспорт, транспорт! Транспорт — это… Нет, вы не знаете, что такое транспорт. Я, видите ли, немножко энтузиаст железнодорожного дела. Но вам, вероятно, неинтересно слушать?
— Помилуйте, — пробормотал я, — что вы!..
Я попрощался.
Транспорт был в верных руках. Это было ясно.
Я встретил Наобородко в вагоне дачного поезда. Зимою, как известно, в дачных поездах народу мало, ехать скучно и всякая встреча радует.
— Вы в Москву? — спросил я.
— В нее. В матушку, — ответил он.
— Пыхтите?
Я загудел, подражая паровозу, и задвигал локтями.
— Ого-го!
Он радостно расхохотался.
— Ну, как ваша ветка? — спросил я. — В огне энтузиа…
— Вот вы шутите, — строго сказал он, — а я вам скажу совершенно серьезно. Вы срываете ветку, бросаете ее в огонь, она горит. Хорошо ли это?
— Какой же негодяй позволит себе сжигать целую ветку?
— Какой! Какой! Тысячи негодяев! Миллионы!
Наобородко вскочил со скамейки и схватил меня за воротник пальто.
— Рубят ветки! Рубят деревья! Жгут их, как варвары, как какие-то людоеды! И из-за чего. Из-за невежества. Ведь лесоистребление бессмысленно, жестоко, в то время когда есть такое чудесное топливо, как торф! Торф, торф! Знаете ли вы, что такое торф? Я проектирую сейчас грандиозные торфоразработки, которые…
— А транспорт?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
— Здравствуйте, дорогая, — говорит он нежным голосом, целуя мадам Белополякину в пульс и подымая брови. — А у меня новость!
— Не секрет? — кокетливо спрашивает Белополякина.
— Что вы! Разве от вас могут быть какие-нибудь секреты! Впрочем, чепуха! Мне прислали из-за границы посылку.
— Ах! Что вы говорите!
— Представьте себе. Два английских костюма шевиотовых, пуловер, дюжину дамских шелковых чулок и потом… это… патефон «Электрода» с шестьюдесятью самыми модными пластинками.
— Вы шутите! — стонет мадам Белополякина.
— Нет, ей-богу. Я даже сам удивился. Сегодня утром получаю повестку с таможни. В повестке все вещи и перечислены.
— Вероятно, огромная пошлина!
— Пустяки! Рубля два-три. Два шестьдесят пять! Но я решил не брать.
— Почему же, почему?!
— Лень, знаете. Ехать куда-то в таможню. Волноваться. К чему?
— Это безумие! — кричит мадам Белополякина. — Да я бы, я… Нет, вы серьезно?
— Вполне. Но стоит ли об этом говорить. Ну посылка, ну патефон… Подумаешь!
Мадам Белополякина долго не может успокоиться.
Боберов напевает:
У нас, на Кубе
Ти-ри-рлм, ти-рл-рим…
Ах, Куба! Ах, Гаити, Таити, Коломбо, Валенсия! Мадам Белополякина сейчас же, на месте, готова дать палец на отсечение, чтобы побывать под этими пальмами, увидеть это море и потанцевать чарльстон при свете Южного Креста.
— Мне предлагают командировку в Париж, — говорит Боберов, зевая, — на восемь месяцев.
— Да что вы говорите! Не может быть!
— Ей-богу. На семь месяцев. Пятьсот долларов подъемных и по тысяче каждый месяц.
— Когда же?
— Да хоть завтра. Паспорт уже готов. А с визой чепуха — Константин Федорович позвонит по телефону Эрбету… В общем, все это чепуха!..
— Голубчик… Боберов… Но ведь это… это… сон, волшебный сон! Боже! Ведь вы счастливец!
— Ну, что вы, — морщится Боберов, — я хочу отказаться.
— Вы не сделаете этого! — кричит Белополякина. — Ведь подумайте! Ведь Париж! Понимаете, Париж! Гос-споди! Берлин! Заграница!
— Ну, Париж, ну, Берлин. Я не спорю, в такой поездке есть своеобразная прелесть. Но подумайте, дорогая, какие хлопоты! Носильщики! Такси! Гостиницы! Бр-р-р. При одной этой мысли у меня волосы встают дыбом.
Мадам Белополякина не находит слов.
— Да, совсем было забыл! — говорит Боберов. — Прямо умора. Коммерческий атташе одного знакомого посольства уезжает в годовой отпуск и предлагает мне на это время свой автомобиль, совершенна новый «ролс-ройс». Да я отказался.
— Гаража нет? — спрашивает Белополякина, тяжело дыша.
— Да нет. Гараж есть. И шофер есть. Но к чему мне автомобиль?
— Как к чему? А ездить!
— Э, дорогая! Какая это езда! Бензин воняет, трясет…
Ночью в постели мадам Белополякина грызет мужа. За бедность. За неумение устраиваться. За все.
Муж фыркает, как лошадь. Но не возражает.
Если бы ему рассказали, что жена его неграмотна, глупа, сварлива, неряшлива, что живет она в наши дни по ошибке — он ни за что бы не поверил.
1929
Энтузиаст
— Вы не знакомы? Это наш первый говорун, краса и гордость наших скромных семейных вечеров. Инженер. И какой! Мы зовем его энтузиастом. Хотите познакомиться?
С этими словами хозяин вечеринки указал мне на тощего гражданина в простых очках без оправы, который только что выпил рюмку водки и с гримасой отвращения пытался поймать вилкой скользкий грибок.
— Еще бы! — сказал я. — Что может быть приятнее знакомства с энтузиастом. Ведь нынче в энтузиастах большая потребность.
Нас познакомили.
— Наобородко! — сказал инженер, проглотив грибок. — По имени и отчеству Иван Альбертович. Впрочем, не люблю я этих имен и отчеств. Подхалимством отдает. Не правда ли?
— Пожалуй! — заметил я.
— Вот видите! Вы со мной согласны? Гораздо лучше и приятнее называть мало знакомого человека по фамилии: товарищ Наобородко, а хорошо знакомого по имени: товарищ Иван. Верно?
Я согласился и с этим.
Через пять минут мы с инженером Наобородко уже вели задушевную дружескую беседу, как будто бы были знакомы по крайней мере лет десять.
— Химия! — говорил Наобородко. — Великая вещь — химия! Сейчас, когда этому роду промышленности уделяется такое внимание, можно смело сказать, что химия — это наше будущее!
— А вы разве химик? — спросил я. — Мне казалось…
— Нет. По образованию я горняк, но служу в Химсиндикате. И, признаться, нисколько не жалею об этом. Известно ли вам, что без химии, черт распробери, не может обойтись ни одно производство! Химия — это… Нет, вы не знаете, что такое химия! — Лицо Наобородко осветилось восторженной улыбкой. — Я, видите ли, немножко энтузиаст химического дела, — скромно сказал он. — Сейчас мы заняты проектированием замечательного химического завода. И я весь горю этой работой. Но вам, вероятно, неинтересно слушать?
— Что вы! Напротив!
Мы проговорили с Наобородко весь вечер.
— Называйте меня просто товарищем Иваном. Не люблю я этих мелкобуржуазных отчеств, — сказал Наобородко, прощаясь.
«Да. Это человек, — думал я, возвращаясь домой. — С таким человеком наша химия будет процветать».
— Не узнаете? Забурели?
Я оглянулся. Предо мною стоял инженер Наобородко.
— Ба! Товарищ Иван. Рад вас видеть! Знаете, наша первая встреча произвела на меня большое впечатление. Я всю ночь не спал. Так вы говорите, ни одно производство не обойдется?
— Ни одно! — воскликнул Наобородко. — Во-первых, подвоз сырья. Во-вторых, вывоз продукции. Попробуйте обойдитесь!
— Простите, я не совсем вас понимаю. При чем тут подвоз и вывоз?
Наобородко расхохотался.
— Да что вы ребенок, что ли? Ведь даже младенцу известно, что ни одно производство не может обойтись без железнодорожного транспорта!
— Какого транспорта? Ведь вы говорили о Химсиндика…
— Не произносите при мне этого слова. Оно мне противно. Склочники сидят там, вот кто! Я перешел в НКПС.
— Но ведь неделю тому назад вы горели огнем энтузиазма. Вы проектировали…
— Я и сейчас проектирую. Постройку Убого-Свидригайловской ветки. Ах, транспорт, транспорт! Транспорт — это… Нет, вы не знаете, что такое транспорт. Я, видите ли, немножко энтузиаст железнодорожного дела. Но вам, вероятно, неинтересно слушать?
— Помилуйте, — пробормотал я, — что вы!..
Я попрощался.
Транспорт был в верных руках. Это было ясно.
Я встретил Наобородко в вагоне дачного поезда. Зимою, как известно, в дачных поездах народу мало, ехать скучно и всякая встреча радует.
— Вы в Москву? — спросил я.
— В нее. В матушку, — ответил он.
— Пыхтите?
Я загудел, подражая паровозу, и задвигал локтями.
— Ого-го!
Он радостно расхохотался.
— Ну, как ваша ветка? — спросил я. — В огне энтузиа…
— Вот вы шутите, — строго сказал он, — а я вам скажу совершенно серьезно. Вы срываете ветку, бросаете ее в огонь, она горит. Хорошо ли это?
— Какой же негодяй позволит себе сжигать целую ветку?
— Какой! Какой! Тысячи негодяев! Миллионы!
Наобородко вскочил со скамейки и схватил меня за воротник пальто.
— Рубят ветки! Рубят деревья! Жгут их, как варвары, как какие-то людоеды! И из-за чего. Из-за невежества. Ведь лесоистребление бессмысленно, жестоко, в то время когда есть такое чудесное топливо, как торф! Торф, торф! Знаете ли вы, что такое торф? Я проектирую сейчас грандиозные торфоразработки, которые…
— А транспорт?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33