И так это вошло человеку в кровь, что отвыкнуть совсем нелегко. Приехал в Майдан-пек, а тут нет ни политики, ни общины, ни выборов, ни партий, горе да и только. Сколько раз, бывало, стукнет себя по лбу и глубоко вздохнет: «Не знаю, говорит, за каким дьяволом меня сюда прислали, что я тут буду делать. Люди как овечки. Неужели нельзя было прислать сюда кого-нибудь другого?!»
Вот так однажды сидят они с отцом Перой в беседке, стаканы с ракией поставили в таз с холодной водой, чтоб охладить, а сами разговаривают обо всем на свете. Отец Пера рассказывал начальнику о том, что нет ничего слаще, как утром натощак съесть солененький огурчик и запить ракией. «Это, говорит, лучше какого угодно ананаса». Затем начальник рассказывал батюшке, что у него была собака, которой только скажи «гоп» – и она перепрыгивает через два стула.
– Прекрасная собака, – соглашается батюшка и рассказывает капитану, что у него была жена, которая его бросила, влюбившись в какого-то фельдфебеля артиллериста, он погиб на войне, а попадья (и тому есть свидетели) будто бы сказала: «Есть еще на свете фельдфебели!» – и так далее и тому подобное.
Рассказывал он длинно и нудно. Начальник слушал, слушал, а потом, предоставив попу рассказывать дальше, задумался о чем-то совсем другом и, барабаня пальцами по столу, в мыслях унесся куда-то далеко, далеко. Но вот он, словно очнувшись от сна, прерывает отца Перу:
– Так ты говоришь, батюшка, народ здесь смирный, как овечки, а?
– Да, – отвечает батюшка.
– Да, – повторяет начальник, задумывается ненадолго и, отхлебнув глотка два, продолжает, – ну, а что ты скажешь, батюшка, насчет наших позиций на предстоящих выборах?
– Каких выборах? – удивляется батюшка.
– Ах, да, – вспоминает начальник, стукнув себя по лбу. – Я все забываю, что у вас…
Батюшка, молча поглаживая бороду, исподлобья наблюдает за ним.
– Ах, мать честная, – не унимается начальник, – неужели вы так никого и не выбираете?
– А кого нам выбирать? Депутата в Скупщину не посылаем, потому что не принадлежим ни к какому округу; общины нет, старосты тоже нет…
– Да это же остров… политический оазис! – кричит начальник полиции. – И за каким дьяволом меня сюда прислали – не понимаю!
Отец Пера не совсем понял, чего хочет господин начальник, однако смутился и замолчал.
Молчали оба довольно долго. Наконец, батюшка не выдержал и заговорил, но так, словно сомневался, стоит ли говорить или нет.
– Собственно, кое-кого и мы выбираем. Конечно, не бог весть что… Ну вот, скажем, каждый год в день святого Дмитрия мы выбираем это… пастуха, который пасет наше стадо, но…
– Как выбираете? – прервал начальник.
– Да так, просто – созовем людей, один скажет: «Давайте этого», мы скажем; «Давайте!» Ну и все. Это ведь не бог весть что…
– Пастуха? – снова переспросил начальник.
– Да!
Начальник засмеялся и махнул рукой, словно желая сказать: «Пустяки!», а выходя с батюшкой из беседки, чтобы пройтись, перевел разговор на другую тему.
Ходят они так, ходят, а начальник вдруг задумается, пробормочет: «Пастуха, пастуха!» – и махнет рукой, как прежде.
Разумеется, пастух Иона и не подозревал, что новый господин начальник думает о нем. Впрочем, какое ему до этого дело? Он честно и добросовестно исполняет свои обязанности, пасет чужое стадо, как свое собственное, со всеми живет хорошо, все его любят, и вот уже двенадцать лет подряд выбирают в пастухи. Придет день выборов, кто-нибудь заикнется о другом, люди потолкуют, поспорят немножко, а пастухом опять останется Иона.
Прошло несколько дней после того, как начальник и батюшка сидели в беседке, а несколько дней для Майдан-пека – это что один день. Ремесленники занимаются своим делом, отец Пера занимается своим делом, учитель занимается своим делом. И только начальник полиции нет-нет да и оторвется от своих дел, чтобы пройтись по канцелярии. Идет и бормочет про себя: «Пастух… Гм… Пастух…»
Наконец, однажды он звонит в колокольчик так же, как это сделал бы и любой другой начальник. Появляется жандарм, и он посылает его за лавочником Елисеем, тем самым, который был очень похож на прежнего господина начальника: так же брился и так же ходил больше в домашних туфлях, чем в сапогах. Смотришь, бывало, и не знаешь, то ли это лавочник Елисей, то ли господин начальник полиции.
Ну вот приходит Елисей, встречает его господин начальник, как встретил бы и всякого другого, закрывает дверь, предлагает кофе и начинает с ним шептаться. Затем позвонил и вызвал отца Перу и с ним тоже шептался. А потом, люди добрые, шептался он и с пекарем Станко, и с булочником Самойлой, прямо можно сказать, со многими шептался.
Не шептался, кажется, только с господином Драголюбом – учителем. Недаром по Майдан-пеку уже давно шла молва, будто новый господин начальник как-то косо смотрит на учителя Драголюба. Может быть, отец Пера что-нибудь про него насплетничал (ведь он, прости меня боже, от нечего делать любит посплетничать). Во всяком случае батюшка безусловно принял грех на свою душу, если сказал про учителя что-нибудь плохое, потому что он человек неплохой. Правда, он не любит толкаться среди людей, но свое дело знает. Целыми днями плетет корзины или собирает улиток и раковины и мастерит рамки для портретов, а то заберется в сад или в лес, ляжет на живот и читает часов пять-шесть подряд. В школе с детьми он разговаривает так, словно они ему родные, а не чужие. Даже наказывает их как-то по-своему, не палкой, а словами да уговорами. Впрочем, каков ни есть учитель, главное, что господин начальник с ним не шептался.
Мало-помалу приближался и день св. Дмитрия. Люди нет-нет да и заведут разговор: кого в этом году выберем пастухом. Оно бы можно, конечно, и вовсе не говорить об этом, что тут толковать, двенадцать лет Иона ходит в пастухах. Бывало, сойдутся люди на сбор, если есть за что, поругают Иону, а потом опять его же и изберут. О чем же тут особенно толковать-то, да еще заранее.
Это-то так, но теперь такого рода разговоры заводили пекарь Станко и булочник Самойло. Чего уж им вздумалось, бог их знает. Ну, поговорили бы и ладно, а то ведь ходят из дома в дом, секретничают, шепчутся, листочки какие-то в карманах таскают и людям их суют, а то, бог ты мой, как начнут на пло-шади кричать. И никак не разберешь, чего им нужно. Но вот однажды в кафане отец Пера поднял кулак и закричал: «Не хотим больше Иону, знаем мы, чей это кандидат!» Люди в кафане разволновались и долго об этом говорили. А лавочник Елисей опять бегал к ремесленникам, которые у него брали в долг, и рассказывал им о каких-то «агитаторах, которые вот уже двенадцать, лет злоупотребляют доверием народа», и тоже кричал: «Не хотим Иону!»
Чего уж им вздумалось, бог их знает! Мало того, отец Пера составил какой-то список, а булочник Станко показал его некоему Фердинанду (чему есть свидетели и сегодня) и будто при этом воскликнул: «Пусть народ скажет свое слово!»
А кроме того, и отец Пера, и Елисей, и Станко часто стали наведываться к господину начальнику, и, говорят, однажды Елисей просидел у господина начальника до двенадцати часов ночи. Но вот как-то раз все стало ясно. За день до дня св. Дмитрия, около полудня, когда прошел дождь и небо прояснилось, возле лавки Елисея стояли отец Пера, учитель господин Драголюб, бакалейщик Елисей, пекарь Станко, хозяин кафаны Янач и лесничий Иосиф, который ни разу в жизни не причесывался, и поэтому при первом взгляде на него можно было с уверенностью сказать, что он из леса, и еще несколько «граждан», как стал теперь говорить отец Пера.
1 2 3 4
Вот так однажды сидят они с отцом Перой в беседке, стаканы с ракией поставили в таз с холодной водой, чтоб охладить, а сами разговаривают обо всем на свете. Отец Пера рассказывал начальнику о том, что нет ничего слаще, как утром натощак съесть солененький огурчик и запить ракией. «Это, говорит, лучше какого угодно ананаса». Затем начальник рассказывал батюшке, что у него была собака, которой только скажи «гоп» – и она перепрыгивает через два стула.
– Прекрасная собака, – соглашается батюшка и рассказывает капитану, что у него была жена, которая его бросила, влюбившись в какого-то фельдфебеля артиллериста, он погиб на войне, а попадья (и тому есть свидетели) будто бы сказала: «Есть еще на свете фельдфебели!» – и так далее и тому подобное.
Рассказывал он длинно и нудно. Начальник слушал, слушал, а потом, предоставив попу рассказывать дальше, задумался о чем-то совсем другом и, барабаня пальцами по столу, в мыслях унесся куда-то далеко, далеко. Но вот он, словно очнувшись от сна, прерывает отца Перу:
– Так ты говоришь, батюшка, народ здесь смирный, как овечки, а?
– Да, – отвечает батюшка.
– Да, – повторяет начальник, задумывается ненадолго и, отхлебнув глотка два, продолжает, – ну, а что ты скажешь, батюшка, насчет наших позиций на предстоящих выборах?
– Каких выборах? – удивляется батюшка.
– Ах, да, – вспоминает начальник, стукнув себя по лбу. – Я все забываю, что у вас…
Батюшка, молча поглаживая бороду, исподлобья наблюдает за ним.
– Ах, мать честная, – не унимается начальник, – неужели вы так никого и не выбираете?
– А кого нам выбирать? Депутата в Скупщину не посылаем, потому что не принадлежим ни к какому округу; общины нет, старосты тоже нет…
– Да это же остров… политический оазис! – кричит начальник полиции. – И за каким дьяволом меня сюда прислали – не понимаю!
Отец Пера не совсем понял, чего хочет господин начальник, однако смутился и замолчал.
Молчали оба довольно долго. Наконец, батюшка не выдержал и заговорил, но так, словно сомневался, стоит ли говорить или нет.
– Собственно, кое-кого и мы выбираем. Конечно, не бог весть что… Ну вот, скажем, каждый год в день святого Дмитрия мы выбираем это… пастуха, который пасет наше стадо, но…
– Как выбираете? – прервал начальник.
– Да так, просто – созовем людей, один скажет: «Давайте этого», мы скажем; «Давайте!» Ну и все. Это ведь не бог весть что…
– Пастуха? – снова переспросил начальник.
– Да!
Начальник засмеялся и махнул рукой, словно желая сказать: «Пустяки!», а выходя с батюшкой из беседки, чтобы пройтись, перевел разговор на другую тему.
Ходят они так, ходят, а начальник вдруг задумается, пробормочет: «Пастуха, пастуха!» – и махнет рукой, как прежде.
Разумеется, пастух Иона и не подозревал, что новый господин начальник думает о нем. Впрочем, какое ему до этого дело? Он честно и добросовестно исполняет свои обязанности, пасет чужое стадо, как свое собственное, со всеми живет хорошо, все его любят, и вот уже двенадцать лет подряд выбирают в пастухи. Придет день выборов, кто-нибудь заикнется о другом, люди потолкуют, поспорят немножко, а пастухом опять останется Иона.
Прошло несколько дней после того, как начальник и батюшка сидели в беседке, а несколько дней для Майдан-пека – это что один день. Ремесленники занимаются своим делом, отец Пера занимается своим делом, учитель занимается своим делом. И только начальник полиции нет-нет да и оторвется от своих дел, чтобы пройтись по канцелярии. Идет и бормочет про себя: «Пастух… Гм… Пастух…»
Наконец, однажды он звонит в колокольчик так же, как это сделал бы и любой другой начальник. Появляется жандарм, и он посылает его за лавочником Елисеем, тем самым, который был очень похож на прежнего господина начальника: так же брился и так же ходил больше в домашних туфлях, чем в сапогах. Смотришь, бывало, и не знаешь, то ли это лавочник Елисей, то ли господин начальник полиции.
Ну вот приходит Елисей, встречает его господин начальник, как встретил бы и всякого другого, закрывает дверь, предлагает кофе и начинает с ним шептаться. Затем позвонил и вызвал отца Перу и с ним тоже шептался. А потом, люди добрые, шептался он и с пекарем Станко, и с булочником Самойлой, прямо можно сказать, со многими шептался.
Не шептался, кажется, только с господином Драголюбом – учителем. Недаром по Майдан-пеку уже давно шла молва, будто новый господин начальник как-то косо смотрит на учителя Драголюба. Может быть, отец Пера что-нибудь про него насплетничал (ведь он, прости меня боже, от нечего делать любит посплетничать). Во всяком случае батюшка безусловно принял грех на свою душу, если сказал про учителя что-нибудь плохое, потому что он человек неплохой. Правда, он не любит толкаться среди людей, но свое дело знает. Целыми днями плетет корзины или собирает улиток и раковины и мастерит рамки для портретов, а то заберется в сад или в лес, ляжет на живот и читает часов пять-шесть подряд. В школе с детьми он разговаривает так, словно они ему родные, а не чужие. Даже наказывает их как-то по-своему, не палкой, а словами да уговорами. Впрочем, каков ни есть учитель, главное, что господин начальник с ним не шептался.
Мало-помалу приближался и день св. Дмитрия. Люди нет-нет да и заведут разговор: кого в этом году выберем пастухом. Оно бы можно, конечно, и вовсе не говорить об этом, что тут толковать, двенадцать лет Иона ходит в пастухах. Бывало, сойдутся люди на сбор, если есть за что, поругают Иону, а потом опять его же и изберут. О чем же тут особенно толковать-то, да еще заранее.
Это-то так, но теперь такого рода разговоры заводили пекарь Станко и булочник Самойло. Чего уж им вздумалось, бог их знает. Ну, поговорили бы и ладно, а то ведь ходят из дома в дом, секретничают, шепчутся, листочки какие-то в карманах таскают и людям их суют, а то, бог ты мой, как начнут на пло-шади кричать. И никак не разберешь, чего им нужно. Но вот однажды в кафане отец Пера поднял кулак и закричал: «Не хотим больше Иону, знаем мы, чей это кандидат!» Люди в кафане разволновались и долго об этом говорили. А лавочник Елисей опять бегал к ремесленникам, которые у него брали в долг, и рассказывал им о каких-то «агитаторах, которые вот уже двенадцать, лет злоупотребляют доверием народа», и тоже кричал: «Не хотим Иону!»
Чего уж им вздумалось, бог их знает! Мало того, отец Пера составил какой-то список, а булочник Станко показал его некоему Фердинанду (чему есть свидетели и сегодня) и будто при этом воскликнул: «Пусть народ скажет свое слово!»
А кроме того, и отец Пера, и Елисей, и Станко часто стали наведываться к господину начальнику, и, говорят, однажды Елисей просидел у господина начальника до двенадцати часов ночи. Но вот как-то раз все стало ясно. За день до дня св. Дмитрия, около полудня, когда прошел дождь и небо прояснилось, возле лавки Елисея стояли отец Пера, учитель господин Драголюб, бакалейщик Елисей, пекарь Станко, хозяин кафаны Янач и лесничий Иосиф, который ни разу в жизни не причесывался, и поэтому при первом взгляде на него можно было с уверенностью сказать, что он из леса, и еще несколько «граждан», как стал теперь говорить отец Пера.
1 2 3 4