он видел ее так близко и мог говорить с ней! Он и говорил, едва шевеля губами и боясь издать хоть один звук. Время от времени до нас доносились хрипы и сопение, какие бывают при простуде, - таков был шепот его нежности.
- Что я могу для тебя сделать? Что я могу сделать? - в отчаянии спрашивала Ленора.
- Громче! - сказал я ей. - Говорите громче и как можно ближе к уху.
Ленора повторяла и повторяла вопрос, но Кукоанеш, хоть и приблизил к ней ухо, ровно ничего так и не понял и ограничился тем, что пожал плечами и улыбнулся с безнадежной покорной печалью. Потом наклонился и поднял черную доску. С большим трудом удалось ему взять кусочек мела. Старательно и терпеливо, как ребенок, выводящий свои первые буквы, он нацарапал поперек доски: 'Хорошо'.
- В каком смысле хорошо? - закричал я. - Тебе стало спокойнее?.. Ты смотришь на мир иными глазами?.. Видишь то, что мы видеть не можем?..
На все вопросы, которые я прокричал что было сил и о смысле которых можно было, разумеется, догадаться, он отвечал улыбкой и задумчиво показывал мне на небо. Я возобновил вопросы:
- Скажи все-таки, что ты видишь, что чувствуешь, что ты понял?.. Скажи, существует ли
Бог и что надо делать, чтобы мы увидели Его тоже?.. Скажи, продолжается ли жизнь после смерти и как нам к ней приготовиться?.. Скажи нам что-нибудь! Научи нас!..
Кукоанеш ткнул пальцем в написанное на доске слово, восторженно воздел руки к небу и заговорил. Речам его отвечало в долинах эхо. Они были похожи на предвестие бури, шум листвы и скрип ветвей. Ленора в испуге прикрыла глаза, и все мы почувствовали себя совсем маленькими, какими считать себя не привыкли. Но во мне, несмотря на страх, жило желание все-таки до него дотянуться и узнать тайны, которые теперь открылись ему. Я подождал, пока он все выскажет, и написал на доске другой вопрос: 'Что там?' Я писал огромными буквами, чтобы ему было легче читать. Эуджену, казалось, несколько досаждала моя настойчивость, но он все-таки протянул раскрытую ладонь, чтобы ему положили кусок мела, и принялся за работу. Спустя несколько минут он показал мне: 'Все'. Он протянул руки к небу, потом указал на землю, горы, долины. С улыбкой он указал на меня, на Ленору, на шофера, похлопал ладонью по грузовику и рассмеялся. Мы втроем бессмысленно глядели на него. Видя нашу растерянность и непонимание, он отошел и отломил ветку от дерева. Потом очень старательно отщипнул от нее три зеленые веточки и протянул каждому из нас. Мы брали их с великим трепетом, понимая, словно во сне, что нам открывается великая тайна. И застыли с зелеными ветками в руках, глядя на него. Кукоанеш снова засмеялся, обрадовавшись необычному нашему послушанию. Он смеялся, а Ленора дрожала от страха, и он протянул руку, чтобы ее приласкать. Искушение было слишком велико, он не мог перед ним устоять. Медленно поднял ее на ладони, словно статуэтку, которой хотят полюбоваться и поднимают выше, чтобы хорошенько рассмотреть. Испуганная Ленора обеими руками вцепилась в его палец. (Как она мне потом говорила, больше всего она испугалась лица своего жениха, когда увидела его вблизи: ей показалось, будто рот готов ее проглотить, а глаза заворожить до смерти.) Будто не замечая испуга своей возлюбленной, Кукоанеш прижал ее к груди и принялся баюкать, как куклу. Но когда он наклонился к ней, душно одевая своей бородой, и хотел поцеловать, она вскрикнула и закрыла глаза. Мне показалось, что она лишилась чувств, - так она побледнела и так бессильно обвисло ее тело.
Кукоанеш все понял. Бережно положил ее на грузовик, откуда мы потом помогли ей спуститься, и махнул рукой, чтобы мы уезжали. Лицо его окаменело. Улыбка больше не оживляла глаз, не приоткрывала губ. Я прокричал ему, что привез инструменты, припасы, башмаки... Он не хотел слушать, а когда я, думая, что он не понял моих слов, принялся выгружать из грузовика вещи, он рассердился и показал, что выкинет все это в долину, если мы не заберем с собой. Последней моей попыткой были башмаки. Он сердито схватил их и закинул куда-то за рощу, только бы не видеть больше.
- Бесполезно, - прошептала Ленора. - Лучше всего уехать. Это конец.
Я помахал ему, показывая, что мы уезжаем, и он пожелал нам доброго пути, помахав в ответ. Солнце стояло над его головой, словно над вершиной горы.
В последний раз я видел его две недели спустя. Чего только не произошло за эти две недели: пресса подняла кампанию против врача, который позволил нашему приятелю убежать, против полиции, которая его не ищет; какой-то южноамериканский миллиардер со странностями предложил награду тому, кто его отыщет и доставит живым; в Бучеджи организовали карательные отряды, а потом распустили их, сообразив, что ни в чем не повинное человеческое существо нельзя преследовать, как дикого зверя, - все это достаточно свежо в памяти читателей, и нет необходимости излишне задерживаться на всем этом. Время от времени приходили слухи из Синаи и Предяла, что макрон-тропа видели неподалеку от родника или в лесу, но слухи эти были столь противоречивы, а подробности столь фантастичны (то он напоминал гору со множеством рук и глаз, то катал огромные скалы по долине, то поедал живьем буйвола и т. д. и т. п.), что широкая публика стала вообще сомневаться в его существовании. Единственными неоспоримыми свидетельствами обитания моего приятеля в горах Бучеджи и Пьятра-Крайюлуй были сломанные деревья и огромные следы в рощицах. Впрочем, по словам тех, кто настаивал, что и в самом деле его видел, он бродил только по ночам, а днем прятался в глухих ущельях. Никаких других следов он не оставлял. Палатка и все, что мы привезли, исчезло словно по волшебству. В ложбине, где мы его видели в последний раз и куда повалили толпы любопытных, поскольку шофер дал достаточно точные сведения журналистам, не было ничего, даже пепелища от костра...
Так вот, две недели спустя поздним вечером ехал я на машине со своим приятелем по дороге от Мороени к электрическому заводу в Добреш-ти. И когда проезжали санаторий Мороень, возле однога из поворотов, которых так много на этой дороге, нас остановила группа людей. В свете луны было видно, что их лица искажены страхом. Это были землекопы, возвращавшиеся с работы, все они крепко сжимали в руках лопаты и кирки, словно приготовились к безнадежной борьбе со смертью.
- Призрак, господа, призрак в лесу... - едва выговорил один из них.
- Мутит лес, однако, - прибавил другой. - Великан, каких никогда и не бывало. Дьявол, не иначе!
В этот миг лес как-то странно зашевелился, и целый поток камней и камешков обрушился на дорогу. Мы и вовсе застыли. Люди сгрудились возле машины, подняв кирки. А между деревьями, согнувшись пополам, точно для того, чтобы спрятаться за их вершинами, появился мой приятель Кукоанеш. Он был совершенно наг, если не считать лохмотьев от одеял, которые болтались у него вокруг бедер. И когда на дороге он выпрямился, то показался мне раза в три выше, чем был, когда мы видели его в последний раз. (Что касается его роста, то мнения наши разделились: мой знакомый склонялся метрам к пятнадцати-шестнадцати, я - к двадцати-двадцати двум, а кое-кто из землекопов полагал, что было в нем метров тридцать.) Но он оставался все так же пропорционален, сохранял человеческий облик, устрашали только необыкновенные, немыслимые его размеры.
1 2 3 4 5 6 7
- Что я могу для тебя сделать? Что я могу сделать? - в отчаянии спрашивала Ленора.
- Громче! - сказал я ей. - Говорите громче и как можно ближе к уху.
Ленора повторяла и повторяла вопрос, но Кукоанеш, хоть и приблизил к ней ухо, ровно ничего так и не понял и ограничился тем, что пожал плечами и улыбнулся с безнадежной покорной печалью. Потом наклонился и поднял черную доску. С большим трудом удалось ему взять кусочек мела. Старательно и терпеливо, как ребенок, выводящий свои первые буквы, он нацарапал поперек доски: 'Хорошо'.
- В каком смысле хорошо? - закричал я. - Тебе стало спокойнее?.. Ты смотришь на мир иными глазами?.. Видишь то, что мы видеть не можем?..
На все вопросы, которые я прокричал что было сил и о смысле которых можно было, разумеется, догадаться, он отвечал улыбкой и задумчиво показывал мне на небо. Я возобновил вопросы:
- Скажи все-таки, что ты видишь, что чувствуешь, что ты понял?.. Скажи, существует ли
Бог и что надо делать, чтобы мы увидели Его тоже?.. Скажи, продолжается ли жизнь после смерти и как нам к ней приготовиться?.. Скажи нам что-нибудь! Научи нас!..
Кукоанеш ткнул пальцем в написанное на доске слово, восторженно воздел руки к небу и заговорил. Речам его отвечало в долинах эхо. Они были похожи на предвестие бури, шум листвы и скрип ветвей. Ленора в испуге прикрыла глаза, и все мы почувствовали себя совсем маленькими, какими считать себя не привыкли. Но во мне, несмотря на страх, жило желание все-таки до него дотянуться и узнать тайны, которые теперь открылись ему. Я подождал, пока он все выскажет, и написал на доске другой вопрос: 'Что там?' Я писал огромными буквами, чтобы ему было легче читать. Эуджену, казалось, несколько досаждала моя настойчивость, но он все-таки протянул раскрытую ладонь, чтобы ему положили кусок мела, и принялся за работу. Спустя несколько минут он показал мне: 'Все'. Он протянул руки к небу, потом указал на землю, горы, долины. С улыбкой он указал на меня, на Ленору, на шофера, похлопал ладонью по грузовику и рассмеялся. Мы втроем бессмысленно глядели на него. Видя нашу растерянность и непонимание, он отошел и отломил ветку от дерева. Потом очень старательно отщипнул от нее три зеленые веточки и протянул каждому из нас. Мы брали их с великим трепетом, понимая, словно во сне, что нам открывается великая тайна. И застыли с зелеными ветками в руках, глядя на него. Кукоанеш снова засмеялся, обрадовавшись необычному нашему послушанию. Он смеялся, а Ленора дрожала от страха, и он протянул руку, чтобы ее приласкать. Искушение было слишком велико, он не мог перед ним устоять. Медленно поднял ее на ладони, словно статуэтку, которой хотят полюбоваться и поднимают выше, чтобы хорошенько рассмотреть. Испуганная Ленора обеими руками вцепилась в его палец. (Как она мне потом говорила, больше всего она испугалась лица своего жениха, когда увидела его вблизи: ей показалось, будто рот готов ее проглотить, а глаза заворожить до смерти.) Будто не замечая испуга своей возлюбленной, Кукоанеш прижал ее к груди и принялся баюкать, как куклу. Но когда он наклонился к ней, душно одевая своей бородой, и хотел поцеловать, она вскрикнула и закрыла глаза. Мне показалось, что она лишилась чувств, - так она побледнела и так бессильно обвисло ее тело.
Кукоанеш все понял. Бережно положил ее на грузовик, откуда мы потом помогли ей спуститься, и махнул рукой, чтобы мы уезжали. Лицо его окаменело. Улыбка больше не оживляла глаз, не приоткрывала губ. Я прокричал ему, что привез инструменты, припасы, башмаки... Он не хотел слушать, а когда я, думая, что он не понял моих слов, принялся выгружать из грузовика вещи, он рассердился и показал, что выкинет все это в долину, если мы не заберем с собой. Последней моей попыткой были башмаки. Он сердито схватил их и закинул куда-то за рощу, только бы не видеть больше.
- Бесполезно, - прошептала Ленора. - Лучше всего уехать. Это конец.
Я помахал ему, показывая, что мы уезжаем, и он пожелал нам доброго пути, помахав в ответ. Солнце стояло над его головой, словно над вершиной горы.
В последний раз я видел его две недели спустя. Чего только не произошло за эти две недели: пресса подняла кампанию против врача, который позволил нашему приятелю убежать, против полиции, которая его не ищет; какой-то южноамериканский миллиардер со странностями предложил награду тому, кто его отыщет и доставит живым; в Бучеджи организовали карательные отряды, а потом распустили их, сообразив, что ни в чем не повинное человеческое существо нельзя преследовать, как дикого зверя, - все это достаточно свежо в памяти читателей, и нет необходимости излишне задерживаться на всем этом. Время от времени приходили слухи из Синаи и Предяла, что макрон-тропа видели неподалеку от родника или в лесу, но слухи эти были столь противоречивы, а подробности столь фантастичны (то он напоминал гору со множеством рук и глаз, то катал огромные скалы по долине, то поедал живьем буйвола и т. д. и т. п.), что широкая публика стала вообще сомневаться в его существовании. Единственными неоспоримыми свидетельствами обитания моего приятеля в горах Бучеджи и Пьятра-Крайюлуй были сломанные деревья и огромные следы в рощицах. Впрочем, по словам тех, кто настаивал, что и в самом деле его видел, он бродил только по ночам, а днем прятался в глухих ущельях. Никаких других следов он не оставлял. Палатка и все, что мы привезли, исчезло словно по волшебству. В ложбине, где мы его видели в последний раз и куда повалили толпы любопытных, поскольку шофер дал достаточно точные сведения журналистам, не было ничего, даже пепелища от костра...
Так вот, две недели спустя поздним вечером ехал я на машине со своим приятелем по дороге от Мороени к электрическому заводу в Добреш-ти. И когда проезжали санаторий Мороень, возле однога из поворотов, которых так много на этой дороге, нас остановила группа людей. В свете луны было видно, что их лица искажены страхом. Это были землекопы, возвращавшиеся с работы, все они крепко сжимали в руках лопаты и кирки, словно приготовились к безнадежной борьбе со смертью.
- Призрак, господа, призрак в лесу... - едва выговорил один из них.
- Мутит лес, однако, - прибавил другой. - Великан, каких никогда и не бывало. Дьявол, не иначе!
В этот миг лес как-то странно зашевелился, и целый поток камней и камешков обрушился на дорогу. Мы и вовсе застыли. Люди сгрудились возле машины, подняв кирки. А между деревьями, согнувшись пополам, точно для того, чтобы спрятаться за их вершинами, появился мой приятель Кукоанеш. Он был совершенно наг, если не считать лохмотьев от одеял, которые болтались у него вокруг бедер. И когда на дороге он выпрямился, то показался мне раза в три выше, чем был, когда мы видели его в последний раз. (Что касается его роста, то мнения наши разделились: мой знакомый склонялся метрам к пятнадцати-шестнадцати, я - к двадцати-двадцати двум, а кое-кто из землекопов полагал, что было в нем метров тридцать.) Но он оставался все так же пропорционален, сохранял человеческий облик, устрашали только необыкновенные, немыслимые его размеры.
1 2 3 4 5 6 7