Что до искусства, оно связано не столько с чувством, сколько с нервами… Бодлер очень нервный… Верлен трогательно-чувствителен. В этом все дело — тонко ощущать боль, изысканно впадать в тоску, изысканно поклоняться страданию. Здесь в дело вступает нежное попечительство католицизма — длинные белые свечи на алтаре, аскетически-прекрасный молодой священник, позолоченная дароносица, тонкое благоухание ладана…
Чтобы исполнять роль правильно, необходим легкий привкус цинизма — исповедание материалистических догм, объединенное (ведь последовательность запрещена!) с мрачной болтовней о «воле к жизни»… Общий итог — жизнь омерзительна, но красота блаженна. А красота… о, красота! — это все прекрасное. Не слишком ли это очевидно, спросите вы? В том и заключается очарование, показывающее, как вы просты, как католически-невинны. Да, невинны. Красота всегда непорочна, что бы там ни говорили. Конечно, есть на свете «ужасы» — боль, дикий взор любителя абсента, бледные лица «невротических» грешников; но все это -у наших парижских друзей, такой-то «группы», которая встречается в таком-то кафе.
Джонсон стал католиком в том самом году, в каком написал это эссе; в нем была несомненная строгость. Однажды он сказал Йейтсу, что люди, отрицающие вечную гибель, должны бы понять, как они невыразимо вульгарны.
Напряженную чувствительность Джонсона в том, что касается веры и монархии (на самом деле он был сторонником Стюартов), можно почувствовать в двух его самых известных стихах, «Темный ангел» и «У статуи короля Карла на Черинг-Кросс». Он постепенно спился после того, кик врач (сейчас мы сказали бы — с почти преступной халатностью) посоветовал ему выпивать, чтобы избавиться от бессонницы. Йейтс описывает его падение в своих «Автобиографиях». Ле Гальен, возможно, уже предчувствовал тогда, в «Грейз Инн», что абсент «слишком свирепое зелье» для такого тонкого человека. Но Джонсон пил, «потому что, особенно в форме его любимого абсента, алкоголь на какое-то время стимулировал и прояснял его разум и воображение». Позднее у него развилась мания преследования, ему казалось, что за ним следят. Близкий друг Эрнеста Доусона, он вечно сидел в кабачках на Флит-стрит и умер в 1902 году, после того, как упал там с высокого табурета.
Коллега Джонсона по Клубу стихотворцев Артур Саймоне сыграл ключевую роль в формировании образа 90-х годов XIX века. Он редактировал влиятельный журнал «Савой» и был автором работ о Бодлере, Уолтере Пейтере и Оскаре Уайльде. Его главный труд, книга «Символистское движение в литературе» (1899), сделавший современную ему французскую поэзию более известной в Англии, считался в свое время чуть ли не манифестом. Раньше он опубликовал эссе о «Декадентском движении». Собственные его стихи — квинтэссенция духа 90-х годов, импрессионистские наброски «низких» урбанистических тем — театров и кафе, сомнительных актрис, проституток, дешевых пансионов, нищих углов, которые сочетаются с совсем уж непоэтическими, как тогда считалось, деталями, например — сигаретами и газовыми фонарями. Однако есть у него и тяжелый цветистый эстетизм, и более причудливые черты, например, — освещенные газом улицы в стихотворении «Лондон»:
…вспыхнет огонь недобрый,
И люди, деревья ходящие, смутно мелькают во свете,
Ненатуральных плодов…
В сборнике 1892 года «Силуэты» есть стихотворение «Пьющий абсент»:
Я отстраняю мягко видимый мир,
Слышу вдали и вблизи неясный рев,
Странный далекий голос в моих ушах.
Может быть, мой? Ну, что же, мои слова,
Падают странно сквозь день, словно во сне.
Тусклый солнечный свет мне снится. Зато,
Ясным взглядом любви я вижу людей,
Быстро идущих куда-то своим путем.
Мир очень красив. Минуты и дни
Связаны танцем чистого забытья.
Я примирен и с Богом и с людьми.
Сыпься же, тихий песок в стеклянных часах.
Я безмятежен и не слежу за тем,
Как равнодушно ты усыпляешь меня.
Эти стихи дополняют более ранние и более порочные стихи Саймонса «Куритель опиума», которые начинаются «за здравие» («Я увлечен, мне хорошо тонуть…»), а кончаются «за упокой» — в мансарде, кишащей крысами.
Саймонса считали пьяницей и наркоманом, но он мало пил и едва пробовал гашиш. Хэвелок Эллис считает, что Саймоне пил абсент только один раз, с самим Эллисом в парижском кафе. Возможно, он немного недооценивал Саймонса, но у того, конечно, не было наркотической зависимости. Вероятно, заботясь о своей репутации, Саймоне написал в своей книге «Лондон» с подзаголовком «Книга перспектив»:
Мне всегда были любопытны ощущения, в первую очередь те, которые, кажется, ведут в «искусственный рай», доступный не всем. Я не сразу понял, что «искусственный рай» — в твоей душе, среди твоих собственных мечтаний… Тайна всего, что опьяняет, зачаровывала меня, а напиток, никогда меня лично не привлекавший и, в сущности, не принесший мне никаких удовольствий, побуждал меня снова и снова наблюдать за его силой, воздействием и изменениями.
С такими друзьями, как Доусон и Джонсон, у него наверняка было много возможностей наблюдать за воздействием абсента. Хотя у него и не было «зависимости», в 1907 году он не избежал тяжелого нервного срыва. Тем не менее он прожил намного дольше, чем его употреблявшие абсент товарищи. Он пережил Доусона, Джонсона и Уайльда почти на полвека и умер в далеком 1945 году.
Судьбы эстетизма, декаданса и «Искусства ради искусства» поднимались и падали и вместе с судьбой Оскара Уайльда, который прославился около 1880 года и страшно рухнул в 1895 году. Он был учеником Уолтера Пейтера книга которого «Ренессанс» в своем Заключении» содержала манифест нигилистического эстетизма. «Это моя золотая книга, — говорил Уайльд, — я никуда без нее не езжу. Вот он, подлинный цветок декаданса; последняя труба должна была прозвучать, как только она была написана». Сам Уайльд написал другое великое произведение английского декаданса — «Портрет Дориана Грея». Тлеющее раздражение разгорелось открытым огнем в 1895 году, когда его признали виновным в мужеложстве и отправили в тюрьму. После освобождения, в 1897 году, он переехал во Францию.
Французский литератор Марсель Швоб был знаком с Уайльдом и оставил злобно искаженный портрет этого эстета в 1891 году: тот был «высоким человеком, с большим одутловатым лицом, багряным румянцем, ироническим взглядом, плохими, торчащими зубами, порочным, каким-то детским ртом, словно на губах его — молоко и он не прочь пососать еще. За едой — а ел он мало — он постоянно курил египетские сигареты, припахивающие опиумом». Чтобы завершить эту неаппетитную картину, Швоб пишет, что Уайльд пил «ужасно много абсента, который дарил ему его видения и похоти».
На самом деле в те годы Уайльд не так уж увлекался абсентом. Пил он тем больше, чем тяжелее ему жилось, и в конце концов пристрастился. Однажды он сказал критику Бернарду Беренсону: «Он ничего не говорит мне» и признался Артуру Мейкену, который сам любил выпить : «Я никак не мог привыкнуть к абсенту, но он так подходит к моему стилю». В конце концов, он все же привык к нему и после своего низвержения, в Дьеппе, говорил: «У абсента — чудесный цвет, зеленый. Стакан абсента очень поэтичен. Какая разница между ним и закатом?»
По словам своего биографа, Ричарда Эллмана, Уайльд выработал «романтические идеи» об абсенте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Чтобы исполнять роль правильно, необходим легкий привкус цинизма — исповедание материалистических догм, объединенное (ведь последовательность запрещена!) с мрачной болтовней о «воле к жизни»… Общий итог — жизнь омерзительна, но красота блаженна. А красота… о, красота! — это все прекрасное. Не слишком ли это очевидно, спросите вы? В том и заключается очарование, показывающее, как вы просты, как католически-невинны. Да, невинны. Красота всегда непорочна, что бы там ни говорили. Конечно, есть на свете «ужасы» — боль, дикий взор любителя абсента, бледные лица «невротических» грешников; но все это -у наших парижских друзей, такой-то «группы», которая встречается в таком-то кафе.
Джонсон стал католиком в том самом году, в каком написал это эссе; в нем была несомненная строгость. Однажды он сказал Йейтсу, что люди, отрицающие вечную гибель, должны бы понять, как они невыразимо вульгарны.
Напряженную чувствительность Джонсона в том, что касается веры и монархии (на самом деле он был сторонником Стюартов), можно почувствовать в двух его самых известных стихах, «Темный ангел» и «У статуи короля Карла на Черинг-Кросс». Он постепенно спился после того, кик врач (сейчас мы сказали бы — с почти преступной халатностью) посоветовал ему выпивать, чтобы избавиться от бессонницы. Йейтс описывает его падение в своих «Автобиографиях». Ле Гальен, возможно, уже предчувствовал тогда, в «Грейз Инн», что абсент «слишком свирепое зелье» для такого тонкого человека. Но Джонсон пил, «потому что, особенно в форме его любимого абсента, алкоголь на какое-то время стимулировал и прояснял его разум и воображение». Позднее у него развилась мания преследования, ему казалось, что за ним следят. Близкий друг Эрнеста Доусона, он вечно сидел в кабачках на Флит-стрит и умер в 1902 году, после того, как упал там с высокого табурета.
Коллега Джонсона по Клубу стихотворцев Артур Саймоне сыграл ключевую роль в формировании образа 90-х годов XIX века. Он редактировал влиятельный журнал «Савой» и был автором работ о Бодлере, Уолтере Пейтере и Оскаре Уайльде. Его главный труд, книга «Символистское движение в литературе» (1899), сделавший современную ему французскую поэзию более известной в Англии, считался в свое время чуть ли не манифестом. Раньше он опубликовал эссе о «Декадентском движении». Собственные его стихи — квинтэссенция духа 90-х годов, импрессионистские наброски «низких» урбанистических тем — театров и кафе, сомнительных актрис, проституток, дешевых пансионов, нищих углов, которые сочетаются с совсем уж непоэтическими, как тогда считалось, деталями, например — сигаретами и газовыми фонарями. Однако есть у него и тяжелый цветистый эстетизм, и более причудливые черты, например, — освещенные газом улицы в стихотворении «Лондон»:
…вспыхнет огонь недобрый,
И люди, деревья ходящие, смутно мелькают во свете,
Ненатуральных плодов…
В сборнике 1892 года «Силуэты» есть стихотворение «Пьющий абсент»:
Я отстраняю мягко видимый мир,
Слышу вдали и вблизи неясный рев,
Странный далекий голос в моих ушах.
Может быть, мой? Ну, что же, мои слова,
Падают странно сквозь день, словно во сне.
Тусклый солнечный свет мне снится. Зато,
Ясным взглядом любви я вижу людей,
Быстро идущих куда-то своим путем.
Мир очень красив. Минуты и дни
Связаны танцем чистого забытья.
Я примирен и с Богом и с людьми.
Сыпься же, тихий песок в стеклянных часах.
Я безмятежен и не слежу за тем,
Как равнодушно ты усыпляешь меня.
Эти стихи дополняют более ранние и более порочные стихи Саймонса «Куритель опиума», которые начинаются «за здравие» («Я увлечен, мне хорошо тонуть…»), а кончаются «за упокой» — в мансарде, кишащей крысами.
Саймонса считали пьяницей и наркоманом, но он мало пил и едва пробовал гашиш. Хэвелок Эллис считает, что Саймоне пил абсент только один раз, с самим Эллисом в парижском кафе. Возможно, он немного недооценивал Саймонса, но у того, конечно, не было наркотической зависимости. Вероятно, заботясь о своей репутации, Саймоне написал в своей книге «Лондон» с подзаголовком «Книга перспектив»:
Мне всегда были любопытны ощущения, в первую очередь те, которые, кажется, ведут в «искусственный рай», доступный не всем. Я не сразу понял, что «искусственный рай» — в твоей душе, среди твоих собственных мечтаний… Тайна всего, что опьяняет, зачаровывала меня, а напиток, никогда меня лично не привлекавший и, в сущности, не принесший мне никаких удовольствий, побуждал меня снова и снова наблюдать за его силой, воздействием и изменениями.
С такими друзьями, как Доусон и Джонсон, у него наверняка было много возможностей наблюдать за воздействием абсента. Хотя у него и не было «зависимости», в 1907 году он не избежал тяжелого нервного срыва. Тем не менее он прожил намного дольше, чем его употреблявшие абсент товарищи. Он пережил Доусона, Джонсона и Уайльда почти на полвека и умер в далеком 1945 году.
Судьбы эстетизма, декаданса и «Искусства ради искусства» поднимались и падали и вместе с судьбой Оскара Уайльда, который прославился около 1880 года и страшно рухнул в 1895 году. Он был учеником Уолтера Пейтера книга которого «Ренессанс» в своем Заключении» содержала манифест нигилистического эстетизма. «Это моя золотая книга, — говорил Уайльд, — я никуда без нее не езжу. Вот он, подлинный цветок декаданса; последняя труба должна была прозвучать, как только она была написана». Сам Уайльд написал другое великое произведение английского декаданса — «Портрет Дориана Грея». Тлеющее раздражение разгорелось открытым огнем в 1895 году, когда его признали виновным в мужеложстве и отправили в тюрьму. После освобождения, в 1897 году, он переехал во Францию.
Французский литератор Марсель Швоб был знаком с Уайльдом и оставил злобно искаженный портрет этого эстета в 1891 году: тот был «высоким человеком, с большим одутловатым лицом, багряным румянцем, ироническим взглядом, плохими, торчащими зубами, порочным, каким-то детским ртом, словно на губах его — молоко и он не прочь пососать еще. За едой — а ел он мало — он постоянно курил египетские сигареты, припахивающие опиумом». Чтобы завершить эту неаппетитную картину, Швоб пишет, что Уайльд пил «ужасно много абсента, который дарил ему его видения и похоти».
На самом деле в те годы Уайльд не так уж увлекался абсентом. Пил он тем больше, чем тяжелее ему жилось, и в конце концов пристрастился. Однажды он сказал критику Бернарду Беренсону: «Он ничего не говорит мне» и признался Артуру Мейкену, который сам любил выпить : «Я никак не мог привыкнуть к абсенту, но он так подходит к моему стилю». В конце концов, он все же привык к нему и после своего низвержения, в Дьеппе, говорил: «У абсента — чудесный цвет, зеленый. Стакан абсента очень поэтичен. Какая разница между ним и закатом?»
По словам своего биографа, Ричарда Эллмана, Уайльд выработал «романтические идеи» об абсенте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51