А то у нашего Фреда давно не было новых трофеев с тех пор, как он заполучил скальп твоего дружка из «Хибары».
Но я почти не слышал его, я смотрел на бутылку шампанского, стоявшую так близко от меня, и думал, что не способен даже на это. Что я недостаточно крутой. Что я из тех, кто получает в морду, а потом кланяется и благодарит. Что мне предстоит пережить несколько черных минут. Что они разделают меня за милую душу, как бог черепаху. Что настоящим подарком, который их развлечет и доставит удовольствие, был я сам. Что мне придется перенести все это, стиснув зубы. И я стиснул зубы…
* * *
Вдали в ночном мраке я увидел белеющую верхушку Сакре-Кёр. Задыхаясь, на секунду остановился перевести дух, но тут же побежал снова. Вход в метро… я побоялся, что они прижмут меня на перроне, и свернул в другую сторону. Дальше… дальше… вот уже и купол Сакре-Кёр исчез из виду. Поворот, еще один, еще… машины с визгом тормозили в сантиметре от меня. Ужас объял меня в тот миг, как я обернулся. Никого? Да, слава богу, никого. И тут я позволил себе разрыдаться, разрыдаться до того бурно, что слезы едва не задушили меня. Я плакал так, как не стесняются плакать только в детстве, во весь голос, с громкими всхлипами и жалобным подвыванием, с полной гаммой звуков, выражающих безграничное ребячье горе. Это нервы… это просто нервы, утешал себя другой я — уже взрослый. Я заметил, что сжимаю в руке горлышко бутылки, но не смог разжать руку и бросить его. Оно так и осталось в моем судорожно стиснутом кулаке. Прислонившись к банкомату, я сполз на тротуар, и передо мной, помимо моей воли, снова возникла изумленная гримаса того типа, когда бутылка врезалась ему в висок; это единственное, что мне запомнилось, а дальше был только бег, сумасшедшая гонка, и другие осколки стекла на моем пути, вонзавшиеся мне в спину, хотя в этом я уже был не вполне уверен. Горлышко бутылки, крепко прижатое к бедру. Желание высморкаться, но сморкаться не во что. Внезапная мысль: что если и вправду забраться в банк, покрепче запереть двери, а если они меня найдут, поднять тревогу изнутри.
Они меня упустили. Новый приступ ярости вызвал у меня новые слезы. Но уже совсем иного толка. В глубине каждого плача всегда скрывается малая толика удовольствия, которое рано или поздно выходит наружу. Вот оно и вырвалось — мощным фонтаном радости и счастья. Мгновенным переходом с одного берега безумия на другой. Счастье от сознания, что я смог разбить морду тому типу, что я способен быть и таким, и эдаким, и совсем другим человеком, которому уже никогда, до самого конца жизни, не придется испытывать стыд за то, что он молча снес оскорбление. За то, что позволил испоганить и растоптать свое самолюбие. Самолюбие, сильно пострадавшее в тот момент, когда я ползал у ног Бертрана.
Невдалеке я увидел телефонную будку.
— Ну как там Фред — доволен?
— …
— Я был уверен, что ты к нему пойдешь… Он не слишком сурово тебя принял?
— Думаю, скоро у тебя высадится целый десант оголтелых байкеров, которые нанесут немалый ущерб твоему заведению. Ах, как мне хотелось бы полюбоваться этим!
Смешки на другом конце провода.
— Ты пойми, старик… Я не люблю, когда кто-то приходит ко мне разнюхивать, что да как; за такие дела морду бьют. Я припас подарочек для Фредо, а тут ты явился, вот я и решил одним ударом убить двух зайцев. А Фредо я люблю, хотя он и ведет себя порой как слон в посудной лавке, но почему бы не доставить ему маленькую радость начистить кому-нибудь харю. А за меня не беспокойся, у нас с ним общие дела, и воевать нам не с руки. Во всяком случае, из-за этого. Да, совсем забыл — хочешь узнать, почему весь Париж дразнит его Белкой?
— Мне плевать. Гони адрес.
— Ты прав, старик, адрес ты заслужил сполна. Сейчас твой альбинос должен направляться в кафешку… Черт, дурацкое такое название, вечно вылетает у меня из головы… Что-то про моду… Эй, Пьеро, как оно называется, то заведение?
Если он ничего не скажет, я сяду в первое же такси, приеду и располосую ему горло моим бутылочным осколком.
— Чего-чего? А, ну точно! Кафе «Модерн». Это на улице Фонтен.
Щелк!
Я постоял еще несколько секунд с трубкой в руке, явственно вспоминая, как еще вчера вышибала этого заведения смачно перечислял все преимущества и неудобства моей смерти.
* * *
Улица Фонтен, будь она проклята! Чертова Пигаль. Есть Пигаль для туристов — это Париж геев, это злачные Бульвары, с их жалкими стриптизами и обторчанными трансвеститами, просьба вернуться к автобусу до полуночи. И есть наша Пигаль, для аборигенов — та, где «Martial's», «Folles Pigalles», «Mikado», «Nouvelle Eve», «Loco», «Moon», «Bus». И еще эта сволочная улица Фонтен. Куда бы вы ни шли, ее не миновать, это все равно что Соммьеnote 17 для легавых. Все, кто живет в Париже ночной жизнью, в какой-то момент обязательно приходят на улицу Фонтен — встретиться со своими, спланировать вечер за рюмкой текилы, закусить ближе к утру стейком-тартар. Иногда мне чудится, что я — волчок на веревочке, привязанной другим концом к площади Бланшnote 18.
Вдали замечаю Жерара, присевшего бочком на капот чьей-то розовой тачки. Этот парень годами не видит дневного света. Ложится спать в восемь утра, просыпается к двум дня, пару часов занимается американским боксом, обходит несколько баров, чтобы поболтать с дружками, и — за работу! Очень скоро морда у него примет цвет незрелого баклажана, глаза придется закрывать черными очками, а на поясе всегда будут болтаться нунчаки, его верный защитник. Все это в равной степени относится и ко мне самому, ведь мои внутренние часы настроены так же, как у него. Правду сказал ночью тот старый безумец: если постоянно плыть против течения, наверняка свихнешься. Сон на дне бассейна не сильно восстанавливает тонус. Деликатесы каждую ночь не всегда полезны для желудка. Ну а уж шампанское…
Жерар болтает с двумя клиентами. Три часа ночи, основная публика уже схлынула, теперь до утра можно расслабляться, подменяя друг друга на посту. На входе хватит и одного вышибалы. Но при моей везучести я уж точно нарвусь на самого злобного.
Что он там талдычил про неумышленное убийство? Получит лет пять тюрьмы, выйдет через три и станет королем Парижа. Кто же после этого посмеет к нему соваться? Кто посмеет бросить ему вызов, услышав столь недвусмысленное заявление? Я спрашиваю себя, неужто это Париж и парижская ночь породили карьеризм такого рода? Может быть, Джордан уже там, в зале. Мне нужно только пройти в эту дверь. Увидеть его, позвонить старику. И мне отдадут моего Бертрана.
Пройти в эту дверь.
Повторить вчерашний маневр? Дождаться кого-нибудь знакомого, кто возьмет меня под свое крылышко и проведет мимо этого цербера? Нет, не выйдет. Во-первых, время слишком позднее и поток клиентов иссяк. Во-вторых, он сказал, что сдержит слово, даже если я заявлюсь к нему с самим папой римским. Есть и другой способ — метод гиены, дожидающейся своей очереди: подстеречь Джордана здесь, на улице. Если он соблаговолит выйти. А если его там нет? Значит, я напрасно потрачу время. А если он выйдет, как его задержать?
Нет, я должен войти внутрь. Чего бы это ни стоило.
Вдобавок сегодня у меня есть веские аргументы.
При виде меня у Жерара отвисает челюсть. Наверное, думает: это слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Неужто овечка сама решила кинуться в пасть волку?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Но я почти не слышал его, я смотрел на бутылку шампанского, стоявшую так близко от меня, и думал, что не способен даже на это. Что я недостаточно крутой. Что я из тех, кто получает в морду, а потом кланяется и благодарит. Что мне предстоит пережить несколько черных минут. Что они разделают меня за милую душу, как бог черепаху. Что настоящим подарком, который их развлечет и доставит удовольствие, был я сам. Что мне придется перенести все это, стиснув зубы. И я стиснул зубы…
* * *
Вдали в ночном мраке я увидел белеющую верхушку Сакре-Кёр. Задыхаясь, на секунду остановился перевести дух, но тут же побежал снова. Вход в метро… я побоялся, что они прижмут меня на перроне, и свернул в другую сторону. Дальше… дальше… вот уже и купол Сакре-Кёр исчез из виду. Поворот, еще один, еще… машины с визгом тормозили в сантиметре от меня. Ужас объял меня в тот миг, как я обернулся. Никого? Да, слава богу, никого. И тут я позволил себе разрыдаться, разрыдаться до того бурно, что слезы едва не задушили меня. Я плакал так, как не стесняются плакать только в детстве, во весь голос, с громкими всхлипами и жалобным подвыванием, с полной гаммой звуков, выражающих безграничное ребячье горе. Это нервы… это просто нервы, утешал себя другой я — уже взрослый. Я заметил, что сжимаю в руке горлышко бутылки, но не смог разжать руку и бросить его. Оно так и осталось в моем судорожно стиснутом кулаке. Прислонившись к банкомату, я сполз на тротуар, и передо мной, помимо моей воли, снова возникла изумленная гримаса того типа, когда бутылка врезалась ему в висок; это единственное, что мне запомнилось, а дальше был только бег, сумасшедшая гонка, и другие осколки стекла на моем пути, вонзавшиеся мне в спину, хотя в этом я уже был не вполне уверен. Горлышко бутылки, крепко прижатое к бедру. Желание высморкаться, но сморкаться не во что. Внезапная мысль: что если и вправду забраться в банк, покрепче запереть двери, а если они меня найдут, поднять тревогу изнутри.
Они меня упустили. Новый приступ ярости вызвал у меня новые слезы. Но уже совсем иного толка. В глубине каждого плача всегда скрывается малая толика удовольствия, которое рано или поздно выходит наружу. Вот оно и вырвалось — мощным фонтаном радости и счастья. Мгновенным переходом с одного берега безумия на другой. Счастье от сознания, что я смог разбить морду тому типу, что я способен быть и таким, и эдаким, и совсем другим человеком, которому уже никогда, до самого конца жизни, не придется испытывать стыд за то, что он молча снес оскорбление. За то, что позволил испоганить и растоптать свое самолюбие. Самолюбие, сильно пострадавшее в тот момент, когда я ползал у ног Бертрана.
Невдалеке я увидел телефонную будку.
— Ну как там Фред — доволен?
— …
— Я был уверен, что ты к нему пойдешь… Он не слишком сурово тебя принял?
— Думаю, скоро у тебя высадится целый десант оголтелых байкеров, которые нанесут немалый ущерб твоему заведению. Ах, как мне хотелось бы полюбоваться этим!
Смешки на другом конце провода.
— Ты пойми, старик… Я не люблю, когда кто-то приходит ко мне разнюхивать, что да как; за такие дела морду бьют. Я припас подарочек для Фредо, а тут ты явился, вот я и решил одним ударом убить двух зайцев. А Фредо я люблю, хотя он и ведет себя порой как слон в посудной лавке, но почему бы не доставить ему маленькую радость начистить кому-нибудь харю. А за меня не беспокойся, у нас с ним общие дела, и воевать нам не с руки. Во всяком случае, из-за этого. Да, совсем забыл — хочешь узнать, почему весь Париж дразнит его Белкой?
— Мне плевать. Гони адрес.
— Ты прав, старик, адрес ты заслужил сполна. Сейчас твой альбинос должен направляться в кафешку… Черт, дурацкое такое название, вечно вылетает у меня из головы… Что-то про моду… Эй, Пьеро, как оно называется, то заведение?
Если он ничего не скажет, я сяду в первое же такси, приеду и располосую ему горло моим бутылочным осколком.
— Чего-чего? А, ну точно! Кафе «Модерн». Это на улице Фонтен.
Щелк!
Я постоял еще несколько секунд с трубкой в руке, явственно вспоминая, как еще вчера вышибала этого заведения смачно перечислял все преимущества и неудобства моей смерти.
* * *
Улица Фонтен, будь она проклята! Чертова Пигаль. Есть Пигаль для туристов — это Париж геев, это злачные Бульвары, с их жалкими стриптизами и обторчанными трансвеститами, просьба вернуться к автобусу до полуночи. И есть наша Пигаль, для аборигенов — та, где «Martial's», «Folles Pigalles», «Mikado», «Nouvelle Eve», «Loco», «Moon», «Bus». И еще эта сволочная улица Фонтен. Куда бы вы ни шли, ее не миновать, это все равно что Соммьеnote 17 для легавых. Все, кто живет в Париже ночной жизнью, в какой-то момент обязательно приходят на улицу Фонтен — встретиться со своими, спланировать вечер за рюмкой текилы, закусить ближе к утру стейком-тартар. Иногда мне чудится, что я — волчок на веревочке, привязанной другим концом к площади Бланшnote 18.
Вдали замечаю Жерара, присевшего бочком на капот чьей-то розовой тачки. Этот парень годами не видит дневного света. Ложится спать в восемь утра, просыпается к двум дня, пару часов занимается американским боксом, обходит несколько баров, чтобы поболтать с дружками, и — за работу! Очень скоро морда у него примет цвет незрелого баклажана, глаза придется закрывать черными очками, а на поясе всегда будут болтаться нунчаки, его верный защитник. Все это в равной степени относится и ко мне самому, ведь мои внутренние часы настроены так же, как у него. Правду сказал ночью тот старый безумец: если постоянно плыть против течения, наверняка свихнешься. Сон на дне бассейна не сильно восстанавливает тонус. Деликатесы каждую ночь не всегда полезны для желудка. Ну а уж шампанское…
Жерар болтает с двумя клиентами. Три часа ночи, основная публика уже схлынула, теперь до утра можно расслабляться, подменяя друг друга на посту. На входе хватит и одного вышибалы. Но при моей везучести я уж точно нарвусь на самого злобного.
Что он там талдычил про неумышленное убийство? Получит лет пять тюрьмы, выйдет через три и станет королем Парижа. Кто же после этого посмеет к нему соваться? Кто посмеет бросить ему вызов, услышав столь недвусмысленное заявление? Я спрашиваю себя, неужто это Париж и парижская ночь породили карьеризм такого рода? Может быть, Джордан уже там, в зале. Мне нужно только пройти в эту дверь. Увидеть его, позвонить старику. И мне отдадут моего Бертрана.
Пройти в эту дверь.
Повторить вчерашний маневр? Дождаться кого-нибудь знакомого, кто возьмет меня под свое крылышко и проведет мимо этого цербера? Нет, не выйдет. Во-первых, время слишком позднее и поток клиентов иссяк. Во-вторых, он сказал, что сдержит слово, даже если я заявлюсь к нему с самим папой римским. Есть и другой способ — метод гиены, дожидающейся своей очереди: подстеречь Джордана здесь, на улице. Если он соблаговолит выйти. А если его там нет? Значит, я напрасно потрачу время. А если он выйдет, как его задержать?
Нет, я должен войти внутрь. Чего бы это ни стоило.
Вдобавок сегодня у меня есть веские аргументы.
При виде меня у Жерара отвисает челюсть. Наверное, думает: это слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Неужто овечка сама решила кинуться в пасть волку?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50