Что это, как не ставка нового, «внеземного» масштаба?
Отметим завершение летней shaggy dog story 1997 года сентябрьской церемонией награждения в Звездном городке близ Москвы двоих невезучих членов экипажа станции «Мир», счастливо
избежавших послеполетных осложнений и получивших, в итоге, в качестве компенсации участок земли, небольшую часть живой планеты, которая чуть не стала для них «потерянным миром»… Как это произошло с бразильскими крестьянами из «Социального движения сельскохозяйственных рабочих», которые в это время сотнями умирали за «кусок земли и ломоть хлеба, чтобы их сыновья не стали бандитами».
XI
Несколько лет назад труппа итальянских мимов показала парижским зрителям забавный спектакль, где дюжина взрослых людей, одетых в подгузники и слюнявчики, суетились на сцене, спотыкались, падали, кричали, дрались, водили хороводы и ласкали друг друга… Бурлескные персонажи не походили ни на детей, ни на взрослых, это были фальшивые дети или фальшивые взрослые — или, может быть, карикатуры на детей, не понятно.
Аналогично этому, когда Билл Гейтс, похожий на подростка человек сорока лет, осмеливается публично заявлять: «Кто знает, может быть, мир существует только для меня! И если это так, то, я должен признать, мне это нравится!»
— возникает вопрос: не страдает ли владелец «Микрософта» чем-то вроде потери пространственной координации, и не является ли мир, о котором он говорит, не чем иным, как детской комнатой, кукольным миром игр и игрушек большого избалованного ребенка.1 В первой половине XX века Витольд Гомбрович и некоторые из его современников отмечали, что признаком современности является не рост населения или прогресс человечества, а, напротив, отказ от роста и взросления: «Незрелость и инфантильность — вот две черты, которые наиболее точно характеризуют современного человека,» — писал Гомбрович. После телескопических превраще-
ний Алисы мы пришли к Питеру Пэну, ребенку, настойчиво пытавшемуся избежать своего будущего.
Взросление, необходимое для жизни в древних обществах, кажется, стало невозможным в культуре, где каждый, независимо от возраста, продолжает во что-то играть.
За пару десятков лет социальные и политические обязанности, воинская повинность, условности производственной среды и т. д. были сметены и всякая личность, любая деятельность, которой не свойственно ребячество, теперь считается «элитарной» и отвергается.
Общие тенденции развития рынка и массового производства оказались серьезно этим затронуты и мы, сами того не понимая, перешли от индустриального общества к постиндустриальному, от реального к виртуальному, исполняя, таким образом, надежды решительно не взрослеющего общества.
Предпочесть обманчивую виртуальную реальность, положиться на абсолютную скорость электронных импульсов, якобы, мгновенно представляющих то, что время дает лишь понемногу, означает не только свести к нулю географические расстояния реального мира (что уже сделано за одно столетие увеличением скоростных способностей транспортных средств), но и скрыть приближающиеся события за ультракороткими передачами прямого эфира — в общем, сделать так, что ближайшее будущее будет казаться несуществующим.
No future — непреходящее детство японских отаку 80-х годов, отказывающихся возвращаться к действительности, оставив мир цифрового воображения и страну манга.
В книге воспоминаний, законченной 22 февраля 1942 года, совсем незадолго до самоубийства в Петрополисе (Бразилия), Стефан Цвейг описывает Европу перед войной 1914 года и венское общество, в котором он вырос.2 Он говорит о том, что навязчивая идея безопасности развилась в настоящую социальную систему, где стабильные экономические и общест-
венные институции, разного рода правовые гарантии, устойчивая семья, строгий контроль за нравами и т. д., несмотря на растущее националистское напряжение, ограждали каждого от жестоких ударов судьбы. «Вольно же нам людям сегодняшнего дня, уже давно вычеркнувшим из словаря понятие „безопасность“ как химерическое, надсмехаться над оптимистическим бредом поколения, ослепленного идеализмом и полностью доверяющего техническому прогрессу», — писал Цвейг, добавляя: «Мы, ожидающие от каждого нового дня, что он окажется еще более отвратительным, чем предыдущий».
Здесь нас интересует отношение к молодежи в прогрессистском и одновременно чрезвычайно озабоченном своей безопасностью обществе, где ребенок и подросток рассматриваются как потенциальная опасность, в силу чего с ними обходятся чрезвычайно грубо. С помощью псевдовоенного воспитания и школьного обучения («каторги», как говорит Цвейг), брака по расчету, приданого и наследуемого звания молодое поколение предусмотрительно не подпускается к делам и пребывает в состоянии постоянной зависимости — ведь правовая дееспособность наступала тогда в 23 года, и даже сорокалетний человек воспринимался с некоторым подозрением.
Для того, чтобы занять ответственный пост, необходимо было «замаскироваться» под степенного человека, или даже под старика: набрать приятную полноту и отпустить окладистую бороду.
Цвейг, часто посещавший Фрейда, был склонен думать, что изрядной частью своих теорий выдающийся врач обязан наблюдением за крайностями австрийского общества. Такова, например, очень венская идея о детстве, лишенном «невинности» и потенциально опасном для взрослого: разве извращенцы не являются «взрослыми детьми» с «инфантильной психикой»?
Сюда же относится и обвинение им молодого поколения в нетерпеливом желании сорвать куль-
турные, языковые, моральные предохранительные клапаны общества, обезопасившего себя типично отцовской системой подавления. А ведь отмена табу было лишь устранением чрезмерных привилегий всемогущей старости, из-за своей осторожности с опаской относившейся к будущему.
Становится также более понятным резкое отношение к психоаналитикам Карла Крауса, считавшего их «отбросами общества», и слова Кафки о психоанализе как о «явном заблуждении»] Наряду с классовой борьбой (потерпевшей поражение и приведшей к мафиозному неоконсерватизму номенклатуры стариков) негласно, как следствие внутренней борьбы поколений и результат физиологической войны — столь же древней, как этническая война или война полов, произошла иная революция.
Все еще немногочисленный авангард юношеской революции (от романтизма к дада и сюрреализму) перво-наперво штурмом захватил власть над культурой, причем, отметим, сделано это было во имя «ошибочных действий» (actes manques). Между тем, эмансипация молодежи, называемой безграмотной, была спровоцирована и ускорена крайностями этого опустошительного столетия. Как писал Жюль Ромен: «Если бы не молодость сражавшихся в Первой мировой войне, бойня, подобная сражению при Вердене (где погибло около 700 000 человек) была бы невозможна». И добавляет: «Молодые не думают о будущем, их нелегко разжалобить, и именно поэтому они умеют быть жестокими и насмешливыми».
Посмотрим на дело с другой стороны, и упомянем стариков, отправивших их на заклание: австрийского императора Франца-Иосифа, развязавшего братоубийственный конфликт в возрасте восьмидесяти четырех лет, и Жоржа Клемансо, учредителя децимации, показательной казни каждого десятого, палача в возрасте за восемьдесят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Отметим завершение летней shaggy dog story 1997 года сентябрьской церемонией награждения в Звездном городке близ Москвы двоих невезучих членов экипажа станции «Мир», счастливо
избежавших послеполетных осложнений и получивших, в итоге, в качестве компенсации участок земли, небольшую часть живой планеты, которая чуть не стала для них «потерянным миром»… Как это произошло с бразильскими крестьянами из «Социального движения сельскохозяйственных рабочих», которые в это время сотнями умирали за «кусок земли и ломоть хлеба, чтобы их сыновья не стали бандитами».
XI
Несколько лет назад труппа итальянских мимов показала парижским зрителям забавный спектакль, где дюжина взрослых людей, одетых в подгузники и слюнявчики, суетились на сцене, спотыкались, падали, кричали, дрались, водили хороводы и ласкали друг друга… Бурлескные персонажи не походили ни на детей, ни на взрослых, это были фальшивые дети или фальшивые взрослые — или, может быть, карикатуры на детей, не понятно.
Аналогично этому, когда Билл Гейтс, похожий на подростка человек сорока лет, осмеливается публично заявлять: «Кто знает, может быть, мир существует только для меня! И если это так, то, я должен признать, мне это нравится!»
— возникает вопрос: не страдает ли владелец «Микрософта» чем-то вроде потери пространственной координации, и не является ли мир, о котором он говорит, не чем иным, как детской комнатой, кукольным миром игр и игрушек большого избалованного ребенка.1 В первой половине XX века Витольд Гомбрович и некоторые из его современников отмечали, что признаком современности является не рост населения или прогресс человечества, а, напротив, отказ от роста и взросления: «Незрелость и инфантильность — вот две черты, которые наиболее точно характеризуют современного человека,» — писал Гомбрович. После телескопических превраще-
ний Алисы мы пришли к Питеру Пэну, ребенку, настойчиво пытавшемуся избежать своего будущего.
Взросление, необходимое для жизни в древних обществах, кажется, стало невозможным в культуре, где каждый, независимо от возраста, продолжает во что-то играть.
За пару десятков лет социальные и политические обязанности, воинская повинность, условности производственной среды и т. д. были сметены и всякая личность, любая деятельность, которой не свойственно ребячество, теперь считается «элитарной» и отвергается.
Общие тенденции развития рынка и массового производства оказались серьезно этим затронуты и мы, сами того не понимая, перешли от индустриального общества к постиндустриальному, от реального к виртуальному, исполняя, таким образом, надежды решительно не взрослеющего общества.
Предпочесть обманчивую виртуальную реальность, положиться на абсолютную скорость электронных импульсов, якобы, мгновенно представляющих то, что время дает лишь понемногу, означает не только свести к нулю географические расстояния реального мира (что уже сделано за одно столетие увеличением скоростных способностей транспортных средств), но и скрыть приближающиеся события за ультракороткими передачами прямого эфира — в общем, сделать так, что ближайшее будущее будет казаться несуществующим.
No future — непреходящее детство японских отаку 80-х годов, отказывающихся возвращаться к действительности, оставив мир цифрового воображения и страну манга.
В книге воспоминаний, законченной 22 февраля 1942 года, совсем незадолго до самоубийства в Петрополисе (Бразилия), Стефан Цвейг описывает Европу перед войной 1914 года и венское общество, в котором он вырос.2 Он говорит о том, что навязчивая идея безопасности развилась в настоящую социальную систему, где стабильные экономические и общест-
венные институции, разного рода правовые гарантии, устойчивая семья, строгий контроль за нравами и т. д., несмотря на растущее националистское напряжение, ограждали каждого от жестоких ударов судьбы. «Вольно же нам людям сегодняшнего дня, уже давно вычеркнувшим из словаря понятие „безопасность“ как химерическое, надсмехаться над оптимистическим бредом поколения, ослепленного идеализмом и полностью доверяющего техническому прогрессу», — писал Цвейг, добавляя: «Мы, ожидающие от каждого нового дня, что он окажется еще более отвратительным, чем предыдущий».
Здесь нас интересует отношение к молодежи в прогрессистском и одновременно чрезвычайно озабоченном своей безопасностью обществе, где ребенок и подросток рассматриваются как потенциальная опасность, в силу чего с ними обходятся чрезвычайно грубо. С помощью псевдовоенного воспитания и школьного обучения («каторги», как говорит Цвейг), брака по расчету, приданого и наследуемого звания молодое поколение предусмотрительно не подпускается к делам и пребывает в состоянии постоянной зависимости — ведь правовая дееспособность наступала тогда в 23 года, и даже сорокалетний человек воспринимался с некоторым подозрением.
Для того, чтобы занять ответственный пост, необходимо было «замаскироваться» под степенного человека, или даже под старика: набрать приятную полноту и отпустить окладистую бороду.
Цвейг, часто посещавший Фрейда, был склонен думать, что изрядной частью своих теорий выдающийся врач обязан наблюдением за крайностями австрийского общества. Такова, например, очень венская идея о детстве, лишенном «невинности» и потенциально опасном для взрослого: разве извращенцы не являются «взрослыми детьми» с «инфантильной психикой»?
Сюда же относится и обвинение им молодого поколения в нетерпеливом желании сорвать куль-
турные, языковые, моральные предохранительные клапаны общества, обезопасившего себя типично отцовской системой подавления. А ведь отмена табу было лишь устранением чрезмерных привилегий всемогущей старости, из-за своей осторожности с опаской относившейся к будущему.
Становится также более понятным резкое отношение к психоаналитикам Карла Крауса, считавшего их «отбросами общества», и слова Кафки о психоанализе как о «явном заблуждении»] Наряду с классовой борьбой (потерпевшей поражение и приведшей к мафиозному неоконсерватизму номенклатуры стариков) негласно, как следствие внутренней борьбы поколений и результат физиологической войны — столь же древней, как этническая война или война полов, произошла иная революция.
Все еще немногочисленный авангард юношеской революции (от романтизма к дада и сюрреализму) перво-наперво штурмом захватил власть над культурой, причем, отметим, сделано это было во имя «ошибочных действий» (actes manques). Между тем, эмансипация молодежи, называемой безграмотной, была спровоцирована и ускорена крайностями этого опустошительного столетия. Как писал Жюль Ромен: «Если бы не молодость сражавшихся в Первой мировой войне, бойня, подобная сражению при Вердене (где погибло около 700 000 человек) была бы невозможна». И добавляет: «Молодые не думают о будущем, их нелегко разжалобить, и именно поэтому они умеют быть жестокими и насмешливыми».
Посмотрим на дело с другой стороны, и упомянем стариков, отправивших их на заклание: австрийского императора Франца-Иосифа, развязавшего братоубийственный конфликт в возрасте восьмидесяти четырех лет, и Жоржа Клемансо, учредителя децимации, показательной казни каждого десятого, палача в возрасте за восемьдесят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26