«Оберег»: АНО РИД «Роман-газета XXI век»; Москва; 2000
ISBN 5-7458-0743-1
Аннотация
Эту книгу отмечает необычность, оригинальность компоновки произведений. В ней «попарно» чередуются стихи и проза. Каждое стихотворение А. Гончарова как бы продолжает рассказ В. Дёгтева, словно иллюстрирующий замысел стихотворения.
Книга рассчитана на широкий круг читателей.
ЗАКОН БЕСКОНЕЧНОСТИ
И было так: потомок, чувствуя славу свою, держал в сердце своем Русь, которая есть и пребудет вовеки веков землей нашей.

Иностранное слово «талисман» по-русски звучит как «оберег». Наши предки, скифы и древние славяне, носили такие обереги-обручи на шее или на голове. В нем концентрировалась небесная, Божественная энергия.
Наша книга — это тоже сконцентрированная мистическая сила. Энергия поколений наших предков, которые стоят у нас за плечами. Которые родились и умерли здесь, которые лежат в этой Русской бескрайней земле.
Книга построена на связи ассоциаций. На каждое стихотворение Александра Гончарова приходится по рассказу Вячеслава Дёгтева. Связь стихов с рассказами самая причудливая. В каких-то случаях это просто аллитерация («Осенний блюз» и «Парфюмерный блюз»); где-то рассказ — как продолжение стихотворения, как в случае, скажем, с «Допросом олигарха» и «Свадьбой на Заречной улице»; где-то связь на уровне тезы-антитезы («Вызов» — «Ответ»; «В объятиях Сиона» — «Благодать»).
Но во всех случаях стихотворения можно рассматривать как развернутые эпиграфы к рассказам; рассказы можно рассматривать, как иллюстрации на «темы», заданные стихами. Это как в музыке — «размышления на тему». А если выразить это графически, то получится пресловутая «Лента Мёбиуса», обозначающая начало и конец, символ бесконечности, переход макромира в микромир и обратно, главный закон бесконечности бытия.
Ибо главный закон поэзии — это когда весь мир всего лишь капля, в которой отражена вся великая Вселенная, возникающая из ниоткуда и уходящая в никуда.
Авторы.


Русский дух

Напряжена славянская струна!..
Высок аккорд. Тугие переборы.
«Боянов гимн»…
Степная сторона.
Широкий шлях. Дубовые запоры.
Словена край, пылающий в огне.
Бус Белояр —
в раздумий глубоком.
Волхв Златогор —
в доспехах, на коне.
Творенье требы лепо и высоко.
Дон-батюшка — крутые берега.
Глубокий Днепр —
пологий и спокойный.
Единство на года и на века…
И княжить избирается достойный.
Крепка изба под кронами берез.
Костры!..
Кресты…
Мятежная станица.
Под красным стягом каинов обоз.
Пришельцев боевая колесница…
Отчизна, зараженная чумой.
Вражина, обезумевший от хвори.
И Петроград, измученный войной.
Москва, окаменевшая от боли.
«Оккультный глаз»
в египетской пыли.
Картавый раж.
Лечение «ГУЛАГом».
Глобальные правители Земли.
Глобальная война…
под Сталинградом.
Священная славянская война!
Победный марш.
Братаются народы.
Могучая советская страна…
Эпоха принудительной свободы.
Эпоха «…изм». Сатиновые сны
Кремлёвских жён…
Хазарские мотивы.
Эпоха диктатуры сатаны.
Держава, превращенная в руины.
Эпоха возрождения Руси!..
К нам снова
возвращается сознанье,
Единство духа, разума и сил,
Великого Бояна православье.


РУССКАЯ ДУША
Всё как прежде, всё та же гитара…» — напевал я, работая у себя в мастерской, в подвале, — подгонял верхнюю деку, доводя ее до нужной толщины, так, чтоб не было диссонанса с нижней; врезал в нее розетку, инкрустированную перламутром, с которой возился чуть ли не месяц, набирая мозаичный узор; подумывал уже о перекуре, когда он и появился, тот странный посетитель. Я предложил ему присесть у двери на стул, пока закончу утяжку корпусной обечайки вокруг металлической формы. Полезно, знаете ли, иногда «выдержать» заказчика — и он «проникнется», и сам присмотришься к нему. Торопиться в таких делах не следует…
Пока он сидел, поёрзывая, я закладывал новый инструмент: распарил в кипятке две полоски палисандрового шпона радиального распила, после чего притянул эти полоски большими струбцинами к металлической форме, напоминающей изящную женскую фигуру, склеил две половинки верхней деки из резонансной ели тангентального распила.
«Шаг за шагом влечет за собой…» — напевал, работая, старинный романс, осторожно присматриваясь к гостю. Был он еще достаточно молод, одет дорого и по моде, смахивал на «нового русского», но не нашего, провинциального, а столичного, лощеного, не лишенного манер. Он внимательно и, похоже, с интересом рассматривал мастерскую, наблюдал за моими действиями, и его карие, как-то странно блестевшие глаза сделалась черными, и горели сейчас искренним любопытством. Он прищелкнул языком и сказал что-то по поводу того, что, мол, это сколько ж времени уходит на один только инструмент?! Я отозвался, что в среднем около полугода. Вот только обечайка выдерживаться
будто чует, когда начинает пахнуть антиквариатом. Когда-то мой ученик, каждое слово, помнится, ловил, записывал; потом потихонечку-помаленечку, локотками-коленками, там диплом, тут диссертация, здесь брошюрка какая-нито образовалась из чужих вырезок, где-то переложились старые кости из одной могилы в другую — и вот, извольте убедиться, профессор. Настоящий, без кавычек, с соответствующими бумагами, подтверждающими сие. В последнее время у нас с ним были так называемые сложные отношения, однако всё же общались, потому как больше общаться не с кем было… А чёрная кошка между нами пробежала после того, как мне попалась в руки изуродованная гитара Шерцера, 1861 года изготовления. В «Каталоге» она числилась, но след ее затерялся перед войной в Ленинграде. Во время блокады за буханку хлеба ее выменяли и привезли в наш город. Тут она попала в такие руки, что ею чуть ли мух на стене не били. Конечно, состояние ее было ужасное. Рухлядь, а не инструмент. Но я выкупил ее у прежнего хозяина и довел до звука. О, что это был за тембр! Богатый, наполненный бархатом. Окраска тембра очень яркая, орнаментальная. Ударишь по струнам — и можно на кухню сходить воды попить, — они всё звучат.
Ларденко как увидел гитару, так глаза его чёрные и загорелись цыганским огнем конокрадским: хочу! Он и так ее возьмет, и эдак посмотрит, облизнется, то как кот потрется мартовский о бочок лакированный, то как лисовин понюхает нежно. А тут у меня в семье нелады начались — он и явись как-то с авоськой водки. Брось, говорит, горевать-грустить, давай выпьем. Стали мы тоску в вине топить. Русский человек меры не чует. Три дня пили да пели. На гитарах играли. Моя восстановленная — чудо, а не гитара, — она прямо плакала со мной… На четвертый день очухались •— он лежит в салате мордой опухшей, на усах капуста прилипла. Головы — разламываются. А похмелиться нечем и не на что. Так продай гитару, предлагает Ларденко. Кто ж ее купит? — возражаю. Купят! И хватает у меня из рук восстановленного Шерцера. Через час возвращается с сеткой водки и приносит двести рублей денег. Вот, говорит, продал… На те деньги мы еще почти неделю квасили. А когда очухался — поздно было что-либо исправлять. Он же потихоньку слетал в Москву и за три тысячи загнал инструмент самому Ларичеву, преподавателю из Гнессинки, автору многих «Самоучителей». Но в тот же день нашел другого покупателя, вернулся к Ларичеву, выплатил ему назад деньги, гитару забрал и перепродал ее другому, за пять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62