.. О том, что делается сзади, где что-то тяжело перекатывалось и
падало, Мишка старался не думать - за семь лет уже отвык от такого.
У обрыва встали...
- Все, Коля, все, - сказал Михаил, глядя, как успокаиваются круги над
долго не уходившем в глубину автомобилем и тихо плывет, постепенно
тяжелея, вынырнувшая почему-то шляпа того рыжего.
- И казенная пушка твоя, слава Богу, не пригодилась.
Сзади неслышно подошла Файка в накинутой на плечи Колькиной шинели -
видно, в машине ее стало трясти.
- Закурить дайте, - затянулась, плюнула громко, бросила папиросу в
реку. - Коль... Коль а? Коль, я тебе честно говорю, только смотрел он, он
ничего не может, сучара, честно, Коль, я тебе на коране поклянусь, только
смотрел он, смотрел, смотрел!..
Через час они уже подъезжали к серому дому на Садовой. Колька был при
всем форменном порядке, и Файка, отдергавшись в припадке, слала на заднем
сиденьи на вывернутом изнанкой Мишкином кожане.
- Давай, боец Самохвалов, на дежурство, - сказал Михаил, посмотрел на
часы, - а за три с четвертью часа подмены потом поставь начальнику
угощение в "Спорте". Там ему и расскажи, по секрету, конечно, о пропаже
бабы. Иди, я у Елоховской тебя ждать буду, Файка пускай так и спит.
Напротив, в особняке фон Мекка, за глухим шикарным забором неожиданно
зажглось одно окно. В министерстве же сияли все... Мишка, глядя вслед
идущему к боковому подъезду другу, вдруг затрясся мелко, перекосил лицо,
спрятал его в лежащих на руле руках.
А через минуту он уже не торопясь ехал к повороту, к Земляному валу.
С Курского выруливали первые такси от ранних поездов, а от Красных ворот
брел пьяный, отчаянно горланя про медаль за город Будапешт.
Весь следующий день спали - Михаил на той самой кровати, что
пятнадцать лет назад, лежал на спине, сжав кулаки, спал по-своему,
взвешивая и просчитывая варианты, и при этом умудрился всхрапнуть, как
всегда, когда спал на спине; Колька, сменившийся благополучно с дежурства,
и Файка, будто пьяная, почти не дышащая, легли на старой хозяйской
половине, кое-как выметенной и протопленной.
В четыре Кристапович встал, старательнейше протер мокрой ветошью
кожанку - выпачкана была на удивление мало, но на всякий случай высохшую
еще раз осмотрел при лампе, в косом свете - только не хватает в кровавых
пятнах ходить. Потом поскреб щеки ржавым "золингеном", умылся, раздевшись
до пояса на ледяном ветру и мелкой мороси, плотно зачесал волосы, как
следует прижав их на затылке ладонью. Из внутреннего кармана пиджака
вытащил свежий воротничок, повозился с задней запонкой, пристегивая его к
сиреневой зефировой рубашке - вечером надо было выглядеть прилично. Уже в
галстуке, затянув его скользкий крепдешиновый узел, пошел будить молодых.
Колька сидел за столом на табуретке, курил, смотрел прямо перед собой
в стену, часто сбрасывал пепел в старую банку от чатки. Не глядя на Мишку,
сказал, почти не понижая голоса, кивнув в сторону мертво спящей Файки:
- А если врет? Врет, наверное... Если он не может, зачем ему баб
ловят? Он не особенно старый... Врет она, что только смотрел и титьки
руками рвал... А теперь я из-за этого обо всех других ее думать стал...
раньше не думал, а теперь думаю... Как будто целку брал...
Мишка повернул к двери, через плечо ответил:
- Дурак ты, Колька. И я дурак, что с тобой связался, если тебе это
важнее всего. Еще и сволочь ты... Поднимай ее, сейчас ехать будем, а не
хочешь - ну вас обоих к черту, я сам поеду, в рот вас обоих...
Колька не отвечал, сидел, не отводя глаз от сыреющих бревен стены.
Мишка пошел к себе, присел на кровать, проверил все оружие - своего
бульдожку, два штатных ТТ и один "кольт", хромированный, с маленькой
латунной дощечкой на рукоятке. На дощечке была надпись: "Младшему
лейтенанту Лулуашвили Д.Х. за образцовое выполнение заданий от народного
комиссара внутренних дел. 10 августа 1940 года". Кристапович пересмотрел
удостоверения - все три были в полном порядке, насколько Михаил мог иметь
представление об этих документах, но среди них не было выданного
Лулуашвили. Михаил усмехнулся - похоже, порядка в этом департаменте было
не больше, чем в любом другом. Впрочем, открытие могло быть полезным... За
стеной копошились, шептались, напряженно сдерживая голоса, потом затихли,
заскрипела, постукивая о стену, старая деревянная скамья. Мишка захихикал,
как десятилетний, крикнул через стену:
- Колька! Я тебе точно говорю - они по ночам работают, а ночная
работа мужика быстро в бабу превращает. Слышишь? Мне врач знакомый
говорил...
За стеной затихли, что-то стукнуло резко, но через минуту скрип
возобновился... Мишка блаженно хихикал, с симпатией думал о дурковатом, но
при этом таком сообразительном по части окружающей жизни, таком начисто
лишенном самых распространенных иллюзий Кольке.
Минут через десять вышла Фаина - почти в полном порядке, диковато
поглядела на Михаила, пошла в сени, звякнула ковшом, пошла на крыльцо...
Кольку пришлось заставлять бриться, чистить китель и сапог, но вид его и
после этот был крайне неудовлетворителен - только по пригородным с
гармошкой ходить. Фаина наблюдала молча, потом спросила:
- Миша... А ты что, те деньги блатным отдашь?
Михаил усмехнулся:
- Сообразительная у тебя жена, Колька, не тебе чета... Посмотрим,
Фаина, посмотрим... Мало ли как сложится, пока трогать бы не хотелось.
Понимаешь?
- Ага, - сказала Файка, молча полезла во внутренний карман короткой
шубейки, достала пачку тридцаток и сотен, молча протянула всю пачку Мишке.
- Молодец, Фая, по дороге на Тишинку заскочим, - одобрил Кристапович,
- прибарахлим твоего Николая. Денежки-то на всякий пожарный придерживала?
Колька опять надулся, пошел по шее красным, а Файка засмеялась:
- Глупый ты, Колька, правильно твой товарищ говорит, дурак ты. Это
мои деньги, законная доля, мне ее в прошлый раз Фредик дал, все равно тебе
полпальто купить хотела. Глупый ты, начальники бабам деньги не платят...
Хотела эти на всякий случай оставить, а те - чужие, как пришли, так
уйдут...
Кристапович засмеялся, порадовался незыблемости представлений о
собственности у этой милой татарки, блатной девки - куда более точных
представлений, чем у одного вполне официального товарища, о котором Мишка
теперь думал неотступно, все время с тех пор, как дело на шоссе удалось...
Пора было ехать, он пошел греть мотор.
Сначала заехали к Нинке. Вполне успокоилась певица, была в своем
панбархате - собиралась на работу. Мишку встретила ровно и по-деловому,
без визга, дала паспорт на имя какой-то Резеды Нигматуллиной и справку о
временной Мишкиной нетрудоспособности, составленную безотказной Дорой.
Мишка, в свою очередь, отсчитал тысячу за паспорт - из своих, точнее; из
Файкиных, - и еще двести для бедной Доры, Нинку поцеловал, пожалев про
себя, что и на этот раз нету даже четверти часа, и спустился к ждавшим в
машине Кольке с Файкой. Нинка на прощанье сказала: "Если не расстреляют -
приходи, я больше трех ночей ждать не буду..." Мишка засмеялся - если не
расстреляют, придет обязательно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
падало, Мишка старался не думать - за семь лет уже отвык от такого.
У обрыва встали...
- Все, Коля, все, - сказал Михаил, глядя, как успокаиваются круги над
долго не уходившем в глубину автомобилем и тихо плывет, постепенно
тяжелея, вынырнувшая почему-то шляпа того рыжего.
- И казенная пушка твоя, слава Богу, не пригодилась.
Сзади неслышно подошла Файка в накинутой на плечи Колькиной шинели -
видно, в машине ее стало трясти.
- Закурить дайте, - затянулась, плюнула громко, бросила папиросу в
реку. - Коль... Коль а? Коль, я тебе честно говорю, только смотрел он, он
ничего не может, сучара, честно, Коль, я тебе на коране поклянусь, только
смотрел он, смотрел, смотрел!..
Через час они уже подъезжали к серому дому на Садовой. Колька был при
всем форменном порядке, и Файка, отдергавшись в припадке, слала на заднем
сиденьи на вывернутом изнанкой Мишкином кожане.
- Давай, боец Самохвалов, на дежурство, - сказал Михаил, посмотрел на
часы, - а за три с четвертью часа подмены потом поставь начальнику
угощение в "Спорте". Там ему и расскажи, по секрету, конечно, о пропаже
бабы. Иди, я у Елоховской тебя ждать буду, Файка пускай так и спит.
Напротив, в особняке фон Мекка, за глухим шикарным забором неожиданно
зажглось одно окно. В министерстве же сияли все... Мишка, глядя вслед
идущему к боковому подъезду другу, вдруг затрясся мелко, перекосил лицо,
спрятал его в лежащих на руле руках.
А через минуту он уже не торопясь ехал к повороту, к Земляному валу.
С Курского выруливали первые такси от ранних поездов, а от Красных ворот
брел пьяный, отчаянно горланя про медаль за город Будапешт.
Весь следующий день спали - Михаил на той самой кровати, что
пятнадцать лет назад, лежал на спине, сжав кулаки, спал по-своему,
взвешивая и просчитывая варианты, и при этом умудрился всхрапнуть, как
всегда, когда спал на спине; Колька, сменившийся благополучно с дежурства,
и Файка, будто пьяная, почти не дышащая, легли на старой хозяйской
половине, кое-как выметенной и протопленной.
В четыре Кристапович встал, старательнейше протер мокрой ветошью
кожанку - выпачкана была на удивление мало, но на всякий случай высохшую
еще раз осмотрел при лампе, в косом свете - только не хватает в кровавых
пятнах ходить. Потом поскреб щеки ржавым "золингеном", умылся, раздевшись
до пояса на ледяном ветру и мелкой мороси, плотно зачесал волосы, как
следует прижав их на затылке ладонью. Из внутреннего кармана пиджака
вытащил свежий воротничок, повозился с задней запонкой, пристегивая его к
сиреневой зефировой рубашке - вечером надо было выглядеть прилично. Уже в
галстуке, затянув его скользкий крепдешиновый узел, пошел будить молодых.
Колька сидел за столом на табуретке, курил, смотрел прямо перед собой
в стену, часто сбрасывал пепел в старую банку от чатки. Не глядя на Мишку,
сказал, почти не понижая голоса, кивнув в сторону мертво спящей Файки:
- А если врет? Врет, наверное... Если он не может, зачем ему баб
ловят? Он не особенно старый... Врет она, что только смотрел и титьки
руками рвал... А теперь я из-за этого обо всех других ее думать стал...
раньше не думал, а теперь думаю... Как будто целку брал...
Мишка повернул к двери, через плечо ответил:
- Дурак ты, Колька. И я дурак, что с тобой связался, если тебе это
важнее всего. Еще и сволочь ты... Поднимай ее, сейчас ехать будем, а не
хочешь - ну вас обоих к черту, я сам поеду, в рот вас обоих...
Колька не отвечал, сидел, не отводя глаз от сыреющих бревен стены.
Мишка пошел к себе, присел на кровать, проверил все оружие - своего
бульдожку, два штатных ТТ и один "кольт", хромированный, с маленькой
латунной дощечкой на рукоятке. На дощечке была надпись: "Младшему
лейтенанту Лулуашвили Д.Х. за образцовое выполнение заданий от народного
комиссара внутренних дел. 10 августа 1940 года". Кристапович пересмотрел
удостоверения - все три были в полном порядке, насколько Михаил мог иметь
представление об этих документах, но среди них не было выданного
Лулуашвили. Михаил усмехнулся - похоже, порядка в этом департаменте было
не больше, чем в любом другом. Впрочем, открытие могло быть полезным... За
стеной копошились, шептались, напряженно сдерживая голоса, потом затихли,
заскрипела, постукивая о стену, старая деревянная скамья. Мишка захихикал,
как десятилетний, крикнул через стену:
- Колька! Я тебе точно говорю - они по ночам работают, а ночная
работа мужика быстро в бабу превращает. Слышишь? Мне врач знакомый
говорил...
За стеной затихли, что-то стукнуло резко, но через минуту скрип
возобновился... Мишка блаженно хихикал, с симпатией думал о дурковатом, но
при этом таком сообразительном по части окружающей жизни, таком начисто
лишенном самых распространенных иллюзий Кольке.
Минут через десять вышла Фаина - почти в полном порядке, диковато
поглядела на Михаила, пошла в сени, звякнула ковшом, пошла на крыльцо...
Кольку пришлось заставлять бриться, чистить китель и сапог, но вид его и
после этот был крайне неудовлетворителен - только по пригородным с
гармошкой ходить. Фаина наблюдала молча, потом спросила:
- Миша... А ты что, те деньги блатным отдашь?
Михаил усмехнулся:
- Сообразительная у тебя жена, Колька, не тебе чета... Посмотрим,
Фаина, посмотрим... Мало ли как сложится, пока трогать бы не хотелось.
Понимаешь?
- Ага, - сказала Файка, молча полезла во внутренний карман короткой
шубейки, достала пачку тридцаток и сотен, молча протянула всю пачку Мишке.
- Молодец, Фая, по дороге на Тишинку заскочим, - одобрил Кристапович,
- прибарахлим твоего Николая. Денежки-то на всякий пожарный придерживала?
Колька опять надулся, пошел по шее красным, а Файка засмеялась:
- Глупый ты, Колька, правильно твой товарищ говорит, дурак ты. Это
мои деньги, законная доля, мне ее в прошлый раз Фредик дал, все равно тебе
полпальто купить хотела. Глупый ты, начальники бабам деньги не платят...
Хотела эти на всякий случай оставить, а те - чужие, как пришли, так
уйдут...
Кристапович засмеялся, порадовался незыблемости представлений о
собственности у этой милой татарки, блатной девки - куда более точных
представлений, чем у одного вполне официального товарища, о котором Мишка
теперь думал неотступно, все время с тех пор, как дело на шоссе удалось...
Пора было ехать, он пошел греть мотор.
Сначала заехали к Нинке. Вполне успокоилась певица, была в своем
панбархате - собиралась на работу. Мишку встретила ровно и по-деловому,
без визга, дала паспорт на имя какой-то Резеды Нигматуллиной и справку о
временной Мишкиной нетрудоспособности, составленную безотказной Дорой.
Мишка, в свою очередь, отсчитал тысячу за паспорт - из своих, точнее; из
Файкиных, - и еще двести для бедной Доры, Нинку поцеловал, пожалев про
себя, что и на этот раз нету даже четверти часа, и спустился к ждавшим в
машине Кольке с Файкой. Нинка на прощанье сказала: "Если не расстреляют -
приходи, я больше трех ночей ждать не буду..." Мишка засмеялся - если не
расстреляют, придет обязательно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34