Под нимбами фонарей прохожие - шепчущиеся тени - напоминали
идущих в обнимку влюбленных. Талый снег играл и пел, играл и пел
в водостоках, и в песне чудились голоса моря, ушедшего от
берегов.
Я бродил почти до полуночи, пока весь не вымок, по ветвистым
дорожкам, среди теней и приглушенных шагов. Кто поручится, что
мне не встретилась тень того, о ком вскоре заговорят как о
Мартовском Выползне? Я, например, не поручусь: лица надежно
скрывал туман.
Утром меня разбудил шум в холле. Я высунулся, наспех
приглаживая волосы обеими руками и пытаясь пошевелить языком,
который, как гусеница, прилип к небу. Я хотел спросить, кого там
еще к нам зачислили, но мой вопрос опередили.
- Новая жертва, - крикнул кто-то, бледный от возбуждения. -
Так что его выпустили.
- Кого?
- Амалару! - радостно сказал второй. - Когда это случилось,
Амалара сидел в кутузке.
- Что случилось-то? - терпеливо спрашивал я. Ничего, говорил я
себе, разберемся. Сейчас все станет на свои места.
- Этот тип убил ночью новую жертву. И теперь ищут, куда он ее
дел.
- Кого? Жертву?
Передо мной опять качнулось чье-то бледное лицо:
- Голову! Он ее обезглавил!
Колледж Нью-Шарон и сегодня не из больших, а тогда был еще
меньше - о таких заведениях специалисты по связям с
общественностью говорят "студенческая коммуна". Это и была
коммуна, во всяком случае восемь лет назад: при встрече все
кивали друг другу, хотя могли ни разу словом не перекинуться.
Кивая той же Гейл Керман, ты понимал, что где-то ты наверняка ее
видел.
Другое дело Энн Брэй; тут гадать не приходилось. Годом раньше
она заняла второе место в конкурсе "Мис Новая Англия": она там
потрясно вертела зажженный с двух сторон жезл под мелодию "Ты
рассмотри меня получше". С серым веществом у неВк тоже был полный
порядок - редактор студенческого еженедельника (вернее сказать,
газетного листка, в основном заполненного политическими
карикатурами и выпендрВкжными письмами), участник драматического
кружка и президент местного отделения Национальной женской
организации. На первом курсе, когда я был совсем еще молодой и
горячий, я как-то раз передал в ее газетку материал на колонку, а
ее саму попросил о свидании - и получил сразу два отказа.
И вот сейчас она мертвая... хуже, чем мертвая.
Утром, по дороге на занятия, я кивал своим знакомым или бросал
"привет" с какой-то особой старательностью, словно хотел этим
сгладить бесцеремонность, с какой я их в упор разглядывал. А они,
в свою очередь, меня. Среди нас был черный человек. Черный, как
массивные пушки времен Гражданской войны, то и дело
обволакиваемые туманом. Мы вглядывались друг другу в лицо, ища
эту самую черноту.
На этот раз арестов не последовало. Полицейские машины, как
голубые жуки, круглосуточно ползали в тумане по студенческому
городку с восемнадцатого по двадцатое, и свет фар тыкался во все
углы и закоулки. Администрация ввела комендантский час - 21.00.
ВлюблВкнная парочка, имевшая глупость обниматься в рощице, что за
Домом выпускников, угодила в участок, где еВк промурыжили три
часа.
Двадцатого прозвучала ложная тревога, после того, как на той
же стоянке, где была убита Гейл Керман, обнаружили парня в
бессознательном состоянии. Совершенно потерявший голову
участковый полицейский, даже не пощупав пульс, положил тело на
заднее сиденье, прикрыл лицо местной топографической картой и,
врубив сирену, погнал машину через вымерший кампус в ближайшую
больницу. Вой стоял такой, будто сонмище ведьм летело на шабаш.
На полдороге покойник сел и тупо спросил: "Где я, а?" С
полицейским едва не случился родимчик, чудом в кювет не угодил.
Тот, кого он принял за покойника, оказался первокурсником
Доналдом Моррисом. Два дня тот пролежал с тяжелым гриппом -
кажется, гонконгским, хотя могу и ошибаться,- а тут потащился в
столовку за супом и жареными хлебцами и на тебе, хлопнулся в
обморок.
А ростепель продолжалась. Люди собирались кучками, причем
кучки эти быстро распадались и так же быстро возникали.
Невозможно было слишком долго видеть одни и те же лица - в голове
начинали крутиться нехорошие мысли. Слухи распространялись со
скоростью света. Кто-то видел уважаемого профессора-историка
возле моста и он якобы то рыдал, то хохотал, как безумный. Кто-то
слышал, что Гейл Керман перед смертью написала кровью два
пророческих слова на стоянке возле отделения зоологии. А еще
говорили, что это ритуальные убийства с политической окраской и
совершены они якобы экстремистом, бывшим членом организации
"Студенты за демократическое общество", в знак протеста против
войны во Вьетнаме. Это уж вообще не лезло ни в какие ворота. В
Нью-Шароне эсдэовцев было семь душ. Одна такая акция, и от
местной организации мокрого бы места не осталось. Из этой "утки"
родились совсем уже зловещие слухи, которые распространялись
здешними правыми. Короче, в течение сумасшедшей ростепельной
недели мы все только тем и занимались, что высматривали повсюду
экстремистов.
Репортеры, кидавшиеся из одной крайности в другую, дружно
игнорировали очевидную схожесть почерка нашего убийцы с
действиями знаменитого Джека Потрошителя, предпочитая искать
аналогии в далеком 1819 году. Энн Брэй была найдена на раскисшей
земле, однако не было никаких следов - ни нападавшего, ни жертвы.
Бойкий журналист из Нью-Гэмпшира, явно питавший слабость к
мистике, окрестил убийцу Мартовским Выползнем в честь
небезызвестного доктора Джона Хокинса из Бристоля, прикончившего
пятерых своих жен различными аптекарскими инструментами. Отчасти,
наверное, из-за отсутствия на мокрой земле каких бы то ни было
следов эта кличка сразу закрепилась за убийцей.
Двадцать первого зарядил дождь. Торговые ряды в виде каре и
сам внутренний дворик превратились в стоячее болото. Полиция
объявила, что сокращает количество патрульных машин вдвое, зато
внедряет переодетых детективов, мужчин и женщин.
Студенческая газета вышла с резкой, хотя и не совсем внятной
редакционной статьей. Смысл ее сводился к тому, что из-за этого
маскарада с ряжеными полицейскими, изображающими из себя
студентов, невозможно будет отличить чужака-преступника от
подставных фигур.
Вместе с сумерками снова опустилась туманная мгла и не спеша,
словно бы в раздумьи, поползла по улочкам, накрывая дома один за
другим. Вся такая легкая, бесплотная и при этом неумолимая,
зловещая. В том, что Мартовский Выползень был мужчина, никто не
сомневался, а его сообщницей была эта мгла - женщина... такое у
меня было ощущение. Наш маленький колледж словно угодил ненароком
в пылкие объятия двух безумцев, чье брачное ложе было освящено
кровью. Я сидел, курил, смотрел, как вспыхивают огни в
сгущающихся сумерках, и задавался вопросом: "Все ли на этом
закончилось?" В комнату вошел мой сосед и тихо прикрыл за собой
дверь.
- Скоро пойдет снег, - сказал он.
Я обернулся.
- Что, объявили по радио прогноз?
1 2 3