Пытались связаться с Белым домом по линии прямой связи, но безуспешно. Сахнин и не предполагал, что телефон поможет. Последние президенты – и Купер в их числе – делали ставку на сворачивание отношений, надежная связь была для них помехой.
Космические тела шли над территорией Британской Колумбии, Сахнин все еще мог сбить их сам, продемонстрировав, что это не наши объекты, но он понимал, что ответный удар, и не по космическим телам, а по наземным целям в нашей стране, последует, едва ракеты покинут пусковые установки. Надежда была лишь на благоразумие Купера и на то, что линия связи заработает...
– Еще недолго, пожалуйста, – тихо сказала медсестра, выходя из палаты.
– Торопишься? – отец перехватил беглый взгляд, брошенный Сахниным на часы. – Не обессудь, я задержу тебя еще на полчаса и растолкую все, чтобы ты потом не ломал голову. Постараюсь короче... Я говорил, что природные катастрофы – следствие чьей-то злой воли. С этой меркой я подходил ко всему...
– Даже к вулканам и землетрясениям, – усмехнулся Сахнин.
– Даже к взрывам звезд, – сказал отец.
Он не шутил. "Какая связь, – подумал Сахнин, – между сумасшедшим немецким мальчишкой и взрывами звезд? Разве что эмоциональная связь нравственного разрушения в душе человека с физическим разрушением в природе? Но отец говорит, кажется, о связи прямой, непосредственной..."
– Да, звезды... И больше. Когда я изучал в университете космологические гипотезы, лектор, помню, в пух и прах разносил теорию первичного атома аббата Леметра. Взрыв Вселенной... И я тогда решил, что первичный атом, если он был когда-то, взорвали разумные существа. Не бог, конечно, а люди. Вселенная наша расширяется. А что было до начала расширения? Первичный атом, кокон. Почему он взорвался? Я знал о работах Фридмана, но красивые математически, они не убеждали меня. И я решил, что этот самый ужасающий из всех мыслимых в природе взрывов устроили те, кто в этом коконе жил.
"Отец всегда был добропорядочным ученым", – подумал Сахнин. Он сам много раз слышал, как коллеги говорили, что у отца ясная мысль, научная четкость, доказательность. В том, что говорил отец сейчас, ничего этого не было. Или не было для него, Сахнина?
– Странная интерпретация, – сказал он. – Какая-то... ненаучная.
– Что ты знаешь о науке? – сказал отец с осуждением. – Впрочем, я не в упрек. Ты вот генералом стал, а я даже в доктора не выбился.
Это был неожиданный поворот в разговоре. Отец действительно до старости остался кандидатом наук, хотя, если верить ученикам, давно мог стать доктором. Не хотел. Так говорили, и Сахнин в этом сильно сомневался.
– Я всю жизнь работал над одной-единственной проблемой, – сказал отец. – Всю жизнь. Над одной. Остальное было вторично.
И такое объяснение не убеждало. Оно не вязалось с представлением Сахнина о современной науке, да и с образом жизни отца тоже. Отец вовсе не был анахоретом, корпевшим в тиши над таинственной рукописью, как в дурных романах. Он часто работал дома, но к нему приходили коллеги, ученики, они спорили о чем-то своем, на много световых лет удаленном от его, Сахнина, интересов. Отец работал и за полночь, когда все спали, и Сахнин знал, что он готовится к лекциям. Ничего таинственного.
– Я тебе объясню, – сказал отец, вздохнув. – Сорок девятый год. Именно тогда я понял, что кокон Вселенной взорвали разумные. Горячая модель Вселенной тоже появилась в сорок девятом, и отношение к ней было... не очень... Мог я писать о своей идее? Я хотел найти первопричины. А мы еще и следствий толком не знали. Разбегаются ли галактики? Как они возникли? Что было раньше? И еще раньше, когда от начала расширения Вселенной прошли мгновения? А потом перейти рубеж и спросить – что было до? И было ли? Я утверждаю – было. Был мир разумных, уничтоживший себя.
– Схоластика, – буркнул Сахнин.
– Наука, – поправил отец. – Игра на пределе возможностей – это еще наука. Чтобы доказать свою идею, я должен был начать с современного мироздания и двигаться вспять по времени. Что я и делал Сначала занимался происхождением галактик. Потом, в начале шестидесятых, открыли квазары, и я занялся квазарами. Потом – реликтовым излучением. Потом – квантовой теорией тяготения, самыми ранними стадиями расширения, первыми микросекундами. Днем я, как все космологи, шел мелкими шагами к той цели, которой давно, интуитивно достиг. А ночами, когда вы спали, я решал обратную задачу. Я знал, какой была Вселенная до взрыва, и пытался описать ее. Бесконечно разумную. Наверно, лет двадцать назад я мог бы уже кое-что опубликовать. Но... Великая вещь – научная репутация. Я завоевал ее. И теперь боялся потерять. Я бы не вынес, если бы надо мной смеялись...
– Я не очень понял, – осторожно сказал Сахнин. – Еще до появления нашей Вселенной, до взрыва, было нечто... Ну, тоже Вселенная? Другая? И в ней разумные существа, такие могучие, что смогли уничтожить весь свой мир, свою Вселенную? Сделали это и погибли? И тогда появился наш мир? И значит, наша Вселенная – это труп той, прежней, что была живой? И галактики – это осколки, след удара, нечто вроде гриба от атомного взрыва?
– Ну... Примерно так. На деле все гораздо сложнее. Сейчас считается, что наша Вселенная возникла двадцать миллиардов лет назад, и это было началом всех начал. А я говорю, что это был конец. Конец света. Вселенная до взрыва была бесконечно сложным, бесконечно непонятным и бесконечно разумным миром. Действовали иные законы природы, иные причинно-следственные связи. Материя была иной. Мысль, разум, а не мертвое движение, как сейчас, были ее основными атрибутами. Вселенная целиком была разумной. У меня получилось, что после взрыва, когда все начало разбегаться, распадаться, Вселенная должна была еще жить, мыслить. Особенно в первые часы, годы... Должна была умирать постепенно... по мере расширения... умирать мучительно... может, она и сейчас еще мыслит...
Отец говорил все более бессвязно, слова набегали друг на друга, что-то выплескивалось из души, хранимое многие годы.
– И в этой Вселенной, умирающей от ран, неожиданно опять появился разум. Мы. Слабый огонек. Через много тысячелетий мы, может быть, сравняемся могуществом, властью над природой с теми, погибшими... Но что же происходит с нами? С древних времен мы делаем все, чтобы повторить их трагедию. Почему?
– Мы? – сказал Сахнин.
– Мы, люди. Ты скажешь, что ни ты, ни я, никто из нас не отвечает за действия того же Купера. Но что до этого будущему, которое может не наступить? В очень сложной системе всегда найдется слабое звено...
– Это не совсем так, – сказал Сахнин. – В любой, как говоришь ты, сложной системе есть и защита от дурака. Нажать кнопку и начать войну не так-то просто, как это порой кажется.
"Не так-то просто", – подумал он. В пятницу кнопка была нажата. Когда станции слежения сообщили, что космические тела прошли первую волну американских заградительных ракет, Сахнин понял, что лавину не остановить. Счет шел на минуты. С европейских баз уже поднимались стратегические бомбардировщики. Прямая связь бездействовала, и предположить можно было лишь одно: таков генеральный план на той стороне.
Еще четверть часа, и болиды начнут падать на восточные штаты. И что тогда? Ядерных взрывов быть не может – тела пришли из космоса, это метеоры, никем не запущенные, если только все это не ужасная провокация, необходимый Куперу казус белли.
1 2 3 4 5 6 7 8