Напротив, простая отмена старого права ведет лишь к тому, что
временно оно как бы не действует, но зато потом восстановляется во всей
силе. Особенно определенно это сказалось в проведении явочным порядком
свободы собраний. Наша интеллигенция оказалась неспособной создать
немедленно для этой свободы известные правовые формы. Отсутствие каких бы то
ни было форм для собраний хотели даже возвести в закон, как это видно из
чрезвычайно характерных дебатов в первой Государственной Думе, посвященных
"законопроекту" о свободе собраний. По поводу этих дебатов один из членов
первой Государственной Думы, выдающийся юрист, совершенно справедливо
замечает, что "одно голое провозглашение свободы собраний на практике
привело бы к тому, что граждане стали бы сами восставать в известных случаях
против злоупотреблений этой свободой. И как бы ни были несовершенны органы
исполнительной власти, во всяком случае безопаснее и вернее поручить им дело
защиты граждан от этих злоупотреблений, чем оставить это на произвол частной
саморасправы". По его наблюдениям, "те самые лица, которые стояли в теории
за такое невмешательство должностных лиц, на практике горько сетовали и
делали запросы министрам по поводу бездействия власти каждый раз, когда
власть отказывалась действовать для защиты свободы и жизни отдельных лиц".
"Это была прямая непоследовательность", -- прибавляет он, -- объяснявшаяся
"недостатком юридических сведений"[xxvi] . Теперь мы дожили до
того, что даже в Государственной Думе третьего созыва не существует полной и
равной для всех свободы слова, так как свобода при обсуждении одних и тех же
вопросов для господствующей партии и оппозиции не одинакова. Это тем более
печально, что народное представительство независимо от своего состава должно
отражать по крайней мере правовую совесть всего народа, как минимум его
этической совести.
V
Правосознание всякого народа всегда отражается в его способности
создавать организации и вырабатывать для них известные формы. Организации и
их формы невозможны без правовых норм, регулирующих их, и потому
возникновение организаций необходимо сопровождается разработкой этих норм.
Русский народ в целом не лишен организаторских талантов; ему, несомненно,
присуще тяготение даже к особенно интенсивным видам организации; об этом
достаточно свидетельствует его стремление к общинному быту, его земельная
община, его артели и т. под. Жизнь и строение этих организаций определяются
внутренним сознанием о праве и не праве, живущим в народной душе. Этот по
преимуществу внутренний характер правосознания русского народа был причиной
ошибочного взгляда на отношение нашего народа к праву. Он дал повод сперва
славянофилам, а затем народникам предполагать, что русскому народу чужды
"юридические начала", что, руководясь только своим внутренним сознанием, он
действует исключительно по этическим побуждениям. Конечно, нормы права и
нормы нравственности в сознании русского народа недостаточно
дифференцированы и живут в слитном состоянии. Этим, вероятно, объясняются и
дефекты русского народного обычного права; оно лишено единства, а еще больше
ему чужд основной признак всякого обычного права -- единообразное
применение. Но именно тут интеллигенция и должна была бы прийти на помощь
народу и способствовать как окончательному дифференцированию норм обычного
права, так и более устойчивому их применению, а также их дальнейшему
систематическому развитию. Только тогда народническая интеллигенция смогла
бы осуществить поставленную ею себе задачу способствовать укреплению и
развитию общинных начал; вместе с тем сделалось бы возможным пересоздание их
в более высокие формы общественного быта, приближающиеся к социалистическому
строю. Ложная исходная точка зрения, предположение, что сознание нашего
народа ориентировано исключительно этически, помешало осуществлению этой
задачи и привело интеллигентские надежды к крушению. На одной этике нельзя
построить конкретных общественных форм. Такое стремление противоестественно;
оно ведет к уничтожению и дискредитированию этики и к окончательному
притуплению правового сознания.
Всякая общественная организация нуждается в правовых нормах, т. е. в
правилах, регулирующих не внутреннее поведение людей, что составляет задачу
этики, а их поведение внешнее. Определяя внешнее поведение, правовые нормы,
однако, сами не являются чем то внешним, так как они живут прежде всего в
нашем сознании и являются такими же внутренними элементами нашего духа, как
и этические нормы. Только будучи выраженными в статьях законов или
примененными в жизни, они приобретают и внешнее существование. Между тем,
игнорируя все внутреннее или, как теперь выражаются, интуитивное право, наша
интеллигенция считала правом только те внешние, безжизненные нормы, которые
так легко укладываются в статьи и параграфы писаного закона или
какого-нибудь устава. Чрезвычайно характерно, что наряду с[о] стремлением
построить сложные общественные формы исключительно на этических принципах
наша интеллигенция в своих организациях обнаруживает поразительное
пристрастие к формальным правилам и подробной регламентации; в этом случае
она проявляет особенную веру в статьи и параграфы организационных уставов.
Явление это, могущее показаться непонятным противоречием, объясняется именно
тем, что в правовой норме наша интеллигенция видит не правовое убеждение, а
лишь правило, получившее внешнее выражение.
Здесь мы имеем одно из типичнейших проявлений низкого уровня
правосознания. Как известно, тенденция к подробной регламентации и
регулированию всех общественных отношений статьями писаных законов присуща
полицейскому государству, и она составляет отличительный признак его в
противоположность государству правовому. Можно сказать, что правосознание
нашей интеллигенции и находится на стадии развития, соответствующей формам
полицейской государственности. Все типичные черты последней отражаются на
склонностях нашей интеллигенции к формализму и бюрократизму. Русскую
бюрократию обыкновенно противопоставляют русской интеллигенции, и это в
известном смысле правильно. Но при этом противопоставлении может возникнуть
целый ряд вопросов: так ли уж чужд мир интеллигенции миру бюрократии; не
есть ли наша бюрократия отпрыск нашей интеллигенции; не питается ли она
соками из нее; не лежит ли, наконец, на нашей интеллигенции вина в том, что
у нас образовалась такая могущественная бюрократия? Одно, впрочем,
несомненно, -- наша интеллигенция всецело проникнута своим интеллигентским
бюрократизмом. Этот бюрократизм проявляется во всех организациях нашей
интеллигенции и особенно в ее политических партиях.
Наши партийные организации возникли еще в дореволюционную эпоху. К ним
примыкали люди искренние в своих идеальных стремлениях, свободные от всяких
предрассудков и жертвовавшие очень многим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
временно оно как бы не действует, но зато потом восстановляется во всей
силе. Особенно определенно это сказалось в проведении явочным порядком
свободы собраний. Наша интеллигенция оказалась неспособной создать
немедленно для этой свободы известные правовые формы. Отсутствие каких бы то
ни было форм для собраний хотели даже возвести в закон, как это видно из
чрезвычайно характерных дебатов в первой Государственной Думе, посвященных
"законопроекту" о свободе собраний. По поводу этих дебатов один из членов
первой Государственной Думы, выдающийся юрист, совершенно справедливо
замечает, что "одно голое провозглашение свободы собраний на практике
привело бы к тому, что граждане стали бы сами восставать в известных случаях
против злоупотреблений этой свободой. И как бы ни были несовершенны органы
исполнительной власти, во всяком случае безопаснее и вернее поручить им дело
защиты граждан от этих злоупотреблений, чем оставить это на произвол частной
саморасправы". По его наблюдениям, "те самые лица, которые стояли в теории
за такое невмешательство должностных лиц, на практике горько сетовали и
делали запросы министрам по поводу бездействия власти каждый раз, когда
власть отказывалась действовать для защиты свободы и жизни отдельных лиц".
"Это была прямая непоследовательность", -- прибавляет он, -- объяснявшаяся
"недостатком юридических сведений"[xxvi] . Теперь мы дожили до
того, что даже в Государственной Думе третьего созыва не существует полной и
равной для всех свободы слова, так как свобода при обсуждении одних и тех же
вопросов для господствующей партии и оппозиции не одинакова. Это тем более
печально, что народное представительство независимо от своего состава должно
отражать по крайней мере правовую совесть всего народа, как минимум его
этической совести.
V
Правосознание всякого народа всегда отражается в его способности
создавать организации и вырабатывать для них известные формы. Организации и
их формы невозможны без правовых норм, регулирующих их, и потому
возникновение организаций необходимо сопровождается разработкой этих норм.
Русский народ в целом не лишен организаторских талантов; ему, несомненно,
присуще тяготение даже к особенно интенсивным видам организации; об этом
достаточно свидетельствует его стремление к общинному быту, его земельная
община, его артели и т. под. Жизнь и строение этих организаций определяются
внутренним сознанием о праве и не праве, живущим в народной душе. Этот по
преимуществу внутренний характер правосознания русского народа был причиной
ошибочного взгляда на отношение нашего народа к праву. Он дал повод сперва
славянофилам, а затем народникам предполагать, что русскому народу чужды
"юридические начала", что, руководясь только своим внутренним сознанием, он
действует исключительно по этическим побуждениям. Конечно, нормы права и
нормы нравственности в сознании русского народа недостаточно
дифференцированы и живут в слитном состоянии. Этим, вероятно, объясняются и
дефекты русского народного обычного права; оно лишено единства, а еще больше
ему чужд основной признак всякого обычного права -- единообразное
применение. Но именно тут интеллигенция и должна была бы прийти на помощь
народу и способствовать как окончательному дифференцированию норм обычного
права, так и более устойчивому их применению, а также их дальнейшему
систематическому развитию. Только тогда народническая интеллигенция смогла
бы осуществить поставленную ею себе задачу способствовать укреплению и
развитию общинных начал; вместе с тем сделалось бы возможным пересоздание их
в более высокие формы общественного быта, приближающиеся к социалистическому
строю. Ложная исходная точка зрения, предположение, что сознание нашего
народа ориентировано исключительно этически, помешало осуществлению этой
задачи и привело интеллигентские надежды к крушению. На одной этике нельзя
построить конкретных общественных форм. Такое стремление противоестественно;
оно ведет к уничтожению и дискредитированию этики и к окончательному
притуплению правового сознания.
Всякая общественная организация нуждается в правовых нормах, т. е. в
правилах, регулирующих не внутреннее поведение людей, что составляет задачу
этики, а их поведение внешнее. Определяя внешнее поведение, правовые нормы,
однако, сами не являются чем то внешним, так как они живут прежде всего в
нашем сознании и являются такими же внутренними элементами нашего духа, как
и этические нормы. Только будучи выраженными в статьях законов или
примененными в жизни, они приобретают и внешнее существование. Между тем,
игнорируя все внутреннее или, как теперь выражаются, интуитивное право, наша
интеллигенция считала правом только те внешние, безжизненные нормы, которые
так легко укладываются в статьи и параграфы писаного закона или
какого-нибудь устава. Чрезвычайно характерно, что наряду с[о] стремлением
построить сложные общественные формы исключительно на этических принципах
наша интеллигенция в своих организациях обнаруживает поразительное
пристрастие к формальным правилам и подробной регламентации; в этом случае
она проявляет особенную веру в статьи и параграфы организационных уставов.
Явление это, могущее показаться непонятным противоречием, объясняется именно
тем, что в правовой норме наша интеллигенция видит не правовое убеждение, а
лишь правило, получившее внешнее выражение.
Здесь мы имеем одно из типичнейших проявлений низкого уровня
правосознания. Как известно, тенденция к подробной регламентации и
регулированию всех общественных отношений статьями писаных законов присуща
полицейскому государству, и она составляет отличительный признак его в
противоположность государству правовому. Можно сказать, что правосознание
нашей интеллигенции и находится на стадии развития, соответствующей формам
полицейской государственности. Все типичные черты последней отражаются на
склонностях нашей интеллигенции к формализму и бюрократизму. Русскую
бюрократию обыкновенно противопоставляют русской интеллигенции, и это в
известном смысле правильно. Но при этом противопоставлении может возникнуть
целый ряд вопросов: так ли уж чужд мир интеллигенции миру бюрократии; не
есть ли наша бюрократия отпрыск нашей интеллигенции; не питается ли она
соками из нее; не лежит ли, наконец, на нашей интеллигенции вина в том, что
у нас образовалась такая могущественная бюрократия? Одно, впрочем,
несомненно, -- наша интеллигенция всецело проникнута своим интеллигентским
бюрократизмом. Этот бюрократизм проявляется во всех организациях нашей
интеллигенции и особенно в ее политических партиях.
Наши партийные организации возникли еще в дореволюционную эпоху. К ним
примыкали люди искренние в своих идеальных стремлениях, свободные от всяких
предрассудков и жертвовавшие очень многим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62