отвечая на экзамене, бледнеет и чуть не дрожит; "проскочив", он снова
самонадеян и горд".
Но и в чисто общественной сфере эта взвинченность не всегда дает
хорошие результаты. Сплошь и рядом на сходках "страха ради иудейска"
студенты принимают такие решения, которым в душе каждый из них в отдельности
не сочувствует и осуществить которые сознает себя неспособным. Этим
объясняется то поведение студентов при конфликтах, которое приводит в
отчаяние профессоров и возбуждает искреннее негодование в людях, любящих
молодежь, но не желающих ей льстить. Когда студентам в чем-либо уступают,
они начинают думать, что их боятся, требовательность их растет, тон
приобретает заносчивый характер. Когда же они натыкаются на грубый
физический отпор, они сдаются, отступают, если возможно, прикрывая свое
отступление какой-нибудь звонкой фразой, вроде того, что "студенчество
готовится к бою". Нужны ли факты в подтверждение этого? 1908 год с его
несчастной студенческой забастовкой оставил их больше чем надо.
Эти отрицательные черты особенно остро дают себя чувствовать после 17
октября 1905 г., знаменующего коренной перелом в русской жизни. До этого
времени русское общество и русский народ могли и должны были все прощать
своему студенчеству за ту огромную положительную роль, которую оно играло в
жизни страны. При всех своих крупных, как мы видели, недостатках,
существовавших и тогда, студенчество в то время было все-таки чуть ли не
единственной группой образованных людей, думавшей не только о своих личных
интересах, но и об интересах всей страны. Студенчество будило общественную
мысль, оно тревожило правительство, постоянно напоминало самодержавной
бюрократии, что она не смогла и не сможет задушить всю страну. В этом была
огромная заслуга, за которую многое простится.
Теперь со студенчества эта непосильная для его молодых плеч задача
снята, и общество требует от него другого: знаний, работоспособности,
нравственной выдержки...
IV
Каких бы убеждений ни держались различные группы русской интеллигентной
молодежи, в конечном счете, если глубже вдуматься в ее психологию, они
движутся одним и тем же идеалом. Идеал этот, если разуметь под ним не
умозрительные и более или менее произвольные построения, а ту действительную
силу, которая с непреодолимой мощью толкает волю на известные поступки,
заключается не в той или иной мечте о грядущем счастии человечества, "когда
из меня лопух расти будет". Этот идеал -- глубоко личного, интимного
характера и выражается в стремлении к смерти, в желании и себе и другим
доказать, что я не боюсь смерти и готов постоянно ее принять. Вот, в
сущности, единственное и логическое, и моральное обоснование убеждений,
признаваемое нашей революционной молодежью в лице ее наиболее чистых
представителей. Твои убеждения приводят тебя к крестной жертве -- они святы,
они прогрессивны, ты прав...
Обратите внимание на установившуюся у нас в общем мнении градацию
"левости". Что положено в ее основу? Почему социалисты-революционеры
считаются "левее" социал-демократов, особенно меньшевиков? почему большевики
"левее" меньшевиков, а анархисты и максималисты "левее" эс-эров? Ведь правы
же меньшевики, доказывающие, что в учениях и большевиков, и эс-эров, и
анархистов много мелкобуржуазных элементов. Ясно, что критерий "левости"
лежит в другой области. "Левее" тот, кто ближе к смерти, чья работа
"опаснее" не для общественного строя, с которым идет борьба, а для самой
действующей личности. В общем, социалист-революционер ближе к виселице, чем
социал-демократ, а максималист и анархист еще ближе, чем
социалисты-революционеры. И вот это-то обстоятельство и оказывает магическое
влияние на душу наиболее чутких представителей русской интеллигентной
молодежи. Оно завораживает их ум и парализует совесть: все освящается, что
заканчивается смертью, все дозволено тому, кто идет на смерть, кто ежедневно
рискует своей головой. Всякие возражения сразу пресекаются одной фразой: в
вас говорит буржуазный страх за свою шкуру.
Самые крайние и последовательные, максималисты, бросили в лицо даже
социалистам-революционерам упрек в кадетизме, в буржуазности, даже в
реакционности (см., например, брошюру максималистского теоретика Е. Таг-ина
"Ответ Виктору Чернову"). "Социализм в конечной цели, -- говорит Е. Таг-ин,
-- ни для кого не опасен. Буржуазные демократы легко могут сделаться ее (т.
е. партии социалистов-революционеров) идеологами и совратить ее с истинного
пути... Мы повторяем: крестьянин и рабочий, когда ты идешь бороться и
умирать в борьбе, иди и борись и умирай, но за свои права, за свои нужды".
Вот в этом "иди и умирай" и лежит центр тяжести.
Принцип "иди и умирай!", пока он руководил поступками немногих,
избранных людей, мог еще держать их на огромной нравственной высоте, но,
когда круг "обреченных" расширился, внутренняя логика неизбежно должна была
привести к тому, что в России и случилось: ко всей этой грязи, убийствам,
грабежам, воровству, всяческому распутству и провокации. Не могут люди жить
одной мыслью о смерти и критерием всех своих поступков сделать свою
постоянную готовность умереть. Кто ежеминутно готов умереть, для того,
конечно, никакой ценности не могут иметь ни быт, ни вопросы нравственности,
ни вопросы творчества и философии сами по себе. Но ведь это есть не что
иное, как самоубийство, и бесспорно, что в течение многих лет русская
интеллигенция являла собой своеобразный монашеский орден людей, обрекших
себя на смерть, и притом на возможно быструю смерть. Если цель состоит в
принесении себя в жертву, то какой смысл выжидать зрелого возраста? Не лучше
ли подвинуть на жертву молодежь, благо она более возбудима? Если эта
"обреченность" и придавала молодежи особый нравственный облик, то ясно
все-таки, что построить жизнь на идеале смерти нет никакой возможности.
Понятно, что я говорю пока только о тех интеллигентах, у которых слово не
расходилось с делом. Нравственное положение множества остальных, которые
"сочувствовали" и даже подталкивали, но сами на смерть не шли, было, без
сомнения, трагическим и ужасным. Не мудрено, что "раскаяние",
"самообличение" и проч., и проч. составляют постоянную принадлежность
русского интеллигента, особенно в периоды специфического возбуждения. Само
собою понятно, что человек, сознающий, что он "не имеет права жить",
чувствующий постоянный разлад между своими словами, идеями и поступками, не
мог создать достойных форм человеческой жизни, не мог явиться истинным
вождем своего народа. Но и люди бесконечно искренние, кровью запечатлевшие
свою искренность, тоже не могли сыграть такой роли: ибо они учили не жить, а
только умирать.
Все, конечно, имеет свои причины. И психическое состояние русской
интеллигенции имеет свои глубокие исторические причины. Но одно из двух:
либо всей России суждено умереть и погибнуть и нет средств спасения, либо в
этой основной и, по моему мнению, глубочайшей черте психического склада
русской интеллигенции должен произойти коренной перелом, всесторонний
переворот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62