Он видел, что смерть передумала, не дойдя нескольких шагов до постели Хорхе, но знал, что это всего лишь метафора. Он знал, что друзья мужчины разорвали кольцо осады и проникли на корму, но не наш. m там отверстия, через которое можно было снова начать диалог с ночью, присоединиться к призрачному открытию этих людей. Единственный, кто хоть что-то узнал про корму, никогда больше не заговорит. Поднялся ли он по лестнице посвящения? Увидел ли клетки с дикими зверями, обезьян, свисающих с канатов, услышал ли голоса предков, нашел ли причину и удовлетворение? О ужас прародителей, о ночь расы, бездонный клокочущий колодец, какое мрачное сокровище оберегали нордические драконы, какая изнанка поджидала его, чтобы показать мертвецу свое подлинное лицо? Все остальное ложь, и те, кто вернулся, и те, кто вовсе не ходил, одинаково знают это, одни – потому что не видели или не хотели видеть, другие по наивности или из-за приятной подлости времени и привычек. Лжива правда первооткрывателей, лжива ложь трусливых и благоразумных, лживы всякие объяснения, лживы опровержения. Правдива и бесполезна лишь яростная слава Атилио, ангела с грубыми веснушчатыми руками, который не понимает, что случилось, по который восстает, отмеченный навеки, ясный в свой великий час, и он будет таким, пока неизбежный заговор на Исла Масьель не верно: его к самодовольному невежеству. И все же там находились Матери, чтобы как-то назвать их, чтобы поверить в их пустое воображение, они возвышаются посреди пампы, над землей, которая искажает лица живущих на ней людей, осанку их спин и их шеи, цвет их глаз, голос, жадно требующий жаркого из мяса и модного танго, там находились и предки, скрытые ноги истории, которая, обезумев, бежит по общепринятым версиям, по «двадцать-пятого-мая-было-холодное-дождливое-утро», по Линье таинственным образом превратившемуся из героя на странице тридцатой в предателя на странице тридцать четвертой, глубоко уходящие ноги истории, ожидающей прихода первого аргентинца, жаждущей отдачи, метаморфозы, извлечения на свет. Но еще Персио знает, что грязный ритуал исполнен, что зловещие предки встали, между Матерями и их далекими детьми и что их ужас уничтожил образ бога-творца и заменил его бойкой торговлей призраками, грозной блокадой города, ненасытным требованием подношений и умиротворений. Клетки с обезьянами, дикими зверями, глицид в форме, патриотические празднества или просто вымытая палуба и серый рассвет – годится все, чтобы скрыть то, чего с дрожью ожидали от стоящих по другую сторону. Мертвые или живые, с мутными глазами, возвратились они снизу, и снова Персио видит, как вырисовывается образ гитариста на картине, который был написан с Аполлинера, снова, еще рал. видит, что у музыканта нет лица, что вместо него лишь пустой черный прямоугольник, музыка без хозяина, слепой беспричинный случай, корабль, плывущий по течению, роман, который заканчивается.
ЭПИЛОГ
XLIV
В половине двенадцатого стало слишком жарко, и Лусио, которому надоело загорать и втолковывать Норе то, что она никак не хотела уразуметь, решил подняться к себе в каюту и принять душ. Ему осточертело говорить, лежа под палящим солнцем, проклинать тех, кто испортил путешествие, и спрашивать себя, а что теперь будет и почему велели укладывать чемоданы. Ответ на эти вопросы настиг его, когда он поднимался по трапу правого борта: едва различимое жужжание и пятнышко на ясном небе, потом второе. Два гидросамолета типа «Каталина» сделали над «Малькольмом» круг и опустились па воду в каких-нибудь ста метрах от него. Лежа в одиночестве на носовой палубе, Фелипе безучастно смотрел на них, погруженный в дремоту, которую зловредная Беба объясняла употреблением алкоголя.
Трижды прозвучала сирена «Малькольма», и с борта одного из самолетов засверкали сигналы гелиографа. Развалясь в шезлонгах, Лопес и Паула смотрели, как от парохода отвалила шлюпка, в которой сидел толстый глицид. Время тянулось нестерпимо долго, пока шлюпка наконец добралась до одного из самолетов и они увидели, как глицид, поднявшись по крылу, исчез внутри.
– Помоги мне уложиться, – попросила Паула, – у меня все вещи разбросаны по полу.
– Хорошо, только жаль уходить отсюда.
– Тогда побудем еще, – сказала Паула, закрывая глаза.
Вернувшись снова к действительности, они увидели, что шлюпка отошла от самолета, и теперь в ней сидело уже несколько человек. Лопес, потягиваясь, встал, полагая, что наступило время укладывать вещи, по, прежде чем уйти, они еще немного постояли у борта, невдалеке от Фелипе; оживленно беседуя с толстым глицидом, к ним приближался человек в темно-синем костюме. Это был инспектор Организационного ведомства.
Полчаса спустя метрдотель и официант обошли все каюты и палубы, приглашая пассажиров в бар, где их ожидали инспектор и седой глицид. Первым, натянуто улыбаясь и источая наигранный оптимизм, явился доктор Рестелли. Он только что совещался с сеньором Трехо, Лусио и доном Гало по поводу того, как лучше осветить события (в случае если будет начато дознание или поступит предложение прекратить круиз, на который все, за исключением бунтовщиков, имели полное право). Подошли дамы, сверкая самыми любезными улыбками и восклицая: «Как! Вы здесь? Какая неожиданность!» – па что инспектор отвечал, слегка растягивая губы и поднимая правую руку.
– Все собрались? – спросил он, глядя па метрдотеля, проверявшего списки. В воцарившейся напряженной тишине звук спички, которой Рауль чиркнул о коробок, показался оглушительным.
– Добрый день, дамы и господа, – сказал инспектор. – Излишне напоминать вам о том, как сожалеет Ведомство о происшедших недоразумениях. Телеграмма, посланная капитаном «Малькольма», была столь настоятельной, что, как вы видите, Ведомство сочло необходимым немедленно принять самые эффективные меры.
– Телеграмму послали мы, – сказал Рауль. – А если быть совсем точным, так ее послал человек, которого убили вот эти.
Инспектор смотрел на кончик пальца Рауля, показывавшего на глицида. Глицид провел рукой по волосам. Достав свисток, инспектор свистнул в него два раза. Вошли три молодца в мундирах столичной полиции, неизвестно откуда взявшиеся на этой широте и в этом баре.
– Я буду весьма признателен, если вы позволите мне закончить мое сообщение, – сказал инспектор, пока полицейские вставали за спинами пассажиров. – Весьма прискорбно, что эпидемия вспыхнула уже после того, как пароход покинул рейд Буэнос-Айреса. Нам известно, что командование «Малькольма» приняло все необходимые меры и, заботясь о вашем здоровье, ввело несколько строгие, но крайне необходимые ограничения.
– Совершений точно, – сказал дон Гало. – Все превосходно. Я говорил это с самого начала. А теперь разрешите мне, уважаемый сеньор…
– Нет, это вы разрешите мне, – перебил его инспектор. – Несмотря на принятые меры, произошли два случая, внушающих тревогу, последний из них вынудил капитана телеграфировать в Буэнос-Айрес. Первый, к счастью, кончился благополучно, корабельный врач уже разрешил больному мальчику вставать с постели; что же касается второго случая, спровоцированного безрассудным поведением самой жертвы, которая самовольно нарушила санитарный кордон и проникла в зараженную зону, то оп завершился роковым образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
ЭПИЛОГ
XLIV
В половине двенадцатого стало слишком жарко, и Лусио, которому надоело загорать и втолковывать Норе то, что она никак не хотела уразуметь, решил подняться к себе в каюту и принять душ. Ему осточертело говорить, лежа под палящим солнцем, проклинать тех, кто испортил путешествие, и спрашивать себя, а что теперь будет и почему велели укладывать чемоданы. Ответ на эти вопросы настиг его, когда он поднимался по трапу правого борта: едва различимое жужжание и пятнышко на ясном небе, потом второе. Два гидросамолета типа «Каталина» сделали над «Малькольмом» круг и опустились па воду в каких-нибудь ста метрах от него. Лежа в одиночестве на носовой палубе, Фелипе безучастно смотрел на них, погруженный в дремоту, которую зловредная Беба объясняла употреблением алкоголя.
Трижды прозвучала сирена «Малькольма», и с борта одного из самолетов засверкали сигналы гелиографа. Развалясь в шезлонгах, Лопес и Паула смотрели, как от парохода отвалила шлюпка, в которой сидел толстый глицид. Время тянулось нестерпимо долго, пока шлюпка наконец добралась до одного из самолетов и они увидели, как глицид, поднявшись по крылу, исчез внутри.
– Помоги мне уложиться, – попросила Паула, – у меня все вещи разбросаны по полу.
– Хорошо, только жаль уходить отсюда.
– Тогда побудем еще, – сказала Паула, закрывая глаза.
Вернувшись снова к действительности, они увидели, что шлюпка отошла от самолета, и теперь в ней сидело уже несколько человек. Лопес, потягиваясь, встал, полагая, что наступило время укладывать вещи, по, прежде чем уйти, они еще немного постояли у борта, невдалеке от Фелипе; оживленно беседуя с толстым глицидом, к ним приближался человек в темно-синем костюме. Это был инспектор Организационного ведомства.
Полчаса спустя метрдотель и официант обошли все каюты и палубы, приглашая пассажиров в бар, где их ожидали инспектор и седой глицид. Первым, натянуто улыбаясь и источая наигранный оптимизм, явился доктор Рестелли. Он только что совещался с сеньором Трехо, Лусио и доном Гало по поводу того, как лучше осветить события (в случае если будет начато дознание или поступит предложение прекратить круиз, на который все, за исключением бунтовщиков, имели полное право). Подошли дамы, сверкая самыми любезными улыбками и восклицая: «Как! Вы здесь? Какая неожиданность!» – па что инспектор отвечал, слегка растягивая губы и поднимая правую руку.
– Все собрались? – спросил он, глядя па метрдотеля, проверявшего списки. В воцарившейся напряженной тишине звук спички, которой Рауль чиркнул о коробок, показался оглушительным.
– Добрый день, дамы и господа, – сказал инспектор. – Излишне напоминать вам о том, как сожалеет Ведомство о происшедших недоразумениях. Телеграмма, посланная капитаном «Малькольма», была столь настоятельной, что, как вы видите, Ведомство сочло необходимым немедленно принять самые эффективные меры.
– Телеграмму послали мы, – сказал Рауль. – А если быть совсем точным, так ее послал человек, которого убили вот эти.
Инспектор смотрел на кончик пальца Рауля, показывавшего на глицида. Глицид провел рукой по волосам. Достав свисток, инспектор свистнул в него два раза. Вошли три молодца в мундирах столичной полиции, неизвестно откуда взявшиеся на этой широте и в этом баре.
– Я буду весьма признателен, если вы позволите мне закончить мое сообщение, – сказал инспектор, пока полицейские вставали за спинами пассажиров. – Весьма прискорбно, что эпидемия вспыхнула уже после того, как пароход покинул рейд Буэнос-Айреса. Нам известно, что командование «Малькольма» приняло все необходимые меры и, заботясь о вашем здоровье, ввело несколько строгие, но крайне необходимые ограничения.
– Совершений точно, – сказал дон Гало. – Все превосходно. Я говорил это с самого начала. А теперь разрешите мне, уважаемый сеньор…
– Нет, это вы разрешите мне, – перебил его инспектор. – Несмотря на принятые меры, произошли два случая, внушающих тревогу, последний из них вынудил капитана телеграфировать в Буэнос-Айрес. Первый, к счастью, кончился благополучно, корабельный врач уже разрешил больному мальчику вставать с постели; что же касается второго случая, спровоцированного безрассудным поведением самой жертвы, которая самовольно нарушила санитарный кордон и проникла в зараженную зону, то оп завершился роковым образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100