В живых остались двое: старший сын Роджер, который женат, но бездетен, и Филип, женатый на известной актрисе и имеющий троих детей: твою Софию, Юстаса и Джозефину.
— И все они живут в Суинли-Дин в... этом, как его? — особняке «Три фронтона»?
— Да. Дом Роджера разбомбило в самом начале войны. А Филип с семьей обосновался там с тридцать седьмого года. Еще там живет старая тетка Роджера и Филипа, мисс де Хэвилэнд, сестра первой миссис Леонидис. Мисс де Хэвилэнд всегда открыто ненавидела зятя, но после смерти сестры сочла себя обязанной принять приглашение мистера Леонидиса жить в его доме и воспитывать его детей.
— И ревностно исполняла свой долг, — сказал инспектор Тавернер. — Но эта женщина не из тех, кто легко меняет свое мнение о людях. Она всегда осуждала Леонидиса и его методы работы...
— Что ж, — заметил я, — интересная семейка. И кто же, вы полагаете, убил старика?
Тавернер покачал головой.
— Еще слишком рано говорить что-либо определенное.
— Да бросьте, Тавернер, — сказал я. — Бьюсь об заклад, вы знаете, кто это сделал. Мы же не в суде, дружище.
— Не в суде, — мрачно согласился Тавернер. — И вполне возможно, никогда там и не окажемся с этим делом.
— То есть, возможно, никакого убийства и не было?
— О, старика убили, это точно. Отравили. Но ты ж понимаешь, что такое — дело об отравлении. Очень сложно раздобыть доказательства. Очень сложно. Все улики могут указывать на одного человека, а...
— Именно об этом я и веду речь. У вас уже составилось какое-то определенное мнение о ситуации, ведь правда?
— В этом деле все слишком очевидно. Ситуация вроде бы абсолютно ясна... Но все-таки я не уверен. Сложный вопрос.
Я взглянул на Старика.
— В деле об убийстве, — медленно проговорил он, — правильным выводом обычно является вывод очевидный. Видишь ли, старый Леонидис женился вторично десять лет назад.
— В возрасте семидесяти семи лет?
— Да, и женился на двадцатичетырехлетней женщине.
Я присвистнул.
— И что это была за женщина?
— Официантка, работавшая в одном из его ресторанчиков. Весьма приличная молодая особа, привлекательная в своем роде, но несколько вялая и апатичная.
— Она-то и есть та самая очевидность?
— Подумай сам, — сказал Тавернер. — Сейчас ей всего тридцать четыре года — а это опасный возраст. В доме же служит один молодой человек, учитель внуков Леонидиса. На войну его не взяли: то ли сердце не в порядке, то ли еще что-то. Этих двоих водой не разольешь.
Я задумчиво смотрел на Тавернера. Конечно, здесь вырисовывается хорошо знакомая картина. Вторая миссис Леонидис, по словам отца, весьма приличная дама. Во имя соблюдения приличий совершалось очень много убийств.
— И что же это было? — спросил я. — Мышьяк?
— Нет. Мы еще не получили медицинского заключения, но доктор считает — это эзерин.
— Несколько необычно, не правда ли? Вероятно, покупателя препарата будет легко проследить?
— Только не в этом случае. Видишь ли, эзерин принадлежал самому старику. Глазные капли. У Леонидиса был диабет, — сказал отец. — Ему регулярно делали инъекции инсулина. Инсулин выпускается в маленьких пузырьках с резиновыми пробками. Пробка протыкается иглой для подкожных впрыскиваний, и лекарство втягивается в шприц.
Я попытался продолжить сам:
— А в бутылочке оказался не инсулин, а эзерин?
— Совершенно верно.
— И кто же делал старику инъекцию?
— Его жена.
Теперь я понял, что имела в виду София, говоря о «надлежащем» человеке.
— Семья Леонидисов находится в хороших отношениях со второй миссис Леонидис?
— Нет. Они едва разговаривают с ней.
Ситуация все больше прояснялась. Но было совершенно очевидно: Тавернер не ликовал по этому поводу.
— А что вас, собственно, смущает? — поинтересовался я.
— Если старика убила миссис Леонидис, Чарлз, то ведь потом она легко могла заменить пузырек с эзерином на нормальный пузырек с инсулином. Действительно, если убийца она, то разрази меня гром, никак не пойму, почему она этого не сделала!
— Да, это было бы вполне логично. И много инсулина у старика в аптечке?
— О, куча пузырьков — и пустых, и полных. И если бы миссис Леонидис подменила пузырек, ставлю десять против одного, доктор ничего и не заподозрил бы. О посмертных признаках отравления эзерином медицине мало что известно. Но тут доктор проверил склянку с инсулином (на случай, если вдруг концентрация лекарства окажется слишком сильной) и, конечно, обнаружил, что это вовсе н е инсулин.
— Итак, получается, — задумчиво проговорил я, — что миссис Леонидис либо очень глупа... Либо, вполне возможно, очень умна.
— Ты имеешь в виду...
— Миссис Леонидис может делать ставку на то, что вы решите — никто не может быть глуп настолько, насколько кажется она в данной ситуации. Есть еще варианты? Какие-нибудь другие подозреваемые?
— Это мог сделать практически любой из домашних, — спокойно сказал отец. — В доме всегда большой запас инсулина — по меньшей мере на две недели. Можно было легко налить эзерин в какой-нибудь пузырек из-под инсулина — и знать, что в свое время его используют должным образом.
— И любой в доме имел более-менее свободный доступ к лекарствам? Да. Лекарства хранились в аптечке в ванной комнате старика. Любой в доме мог спокойно зайти туда.
— Какие-нибудь серьезные мотивы?
Отец вздохнул.
— Милый Чарлз. Аристид Леонидис был чрезвычайно богат. Он обеспечил каждого члена семьи большими деньгами, но ведь могло случиться, что кто-то возжелал большего.
— Но скорей всего, возжелать большего могла ныне вдовствующая миссис Леонидис. У ее молодого человека есть какие-нибудь средства?
И тут меня озарило. Я вспомнил процитированную Софией строчку, а затем и весь детский стишок:
Жил-был человечек кривой на мосту,
Прошел он однажды кривую версту
И вдруг на пути меж камней мостовой
Нашел потускневший кривой золотой.
Купил за монетку кривую он кошку,
А кошка кривую нашла ему мышку.
И так они жили себе понемножку
Все вместе в кривом и убогом домишке.
— Как вам показалась эта... Миссис Леонидис? Что вы о ней думаете? — спросил я Тавернера.
— Трудно сказать... Очень трудно сказать, — медленно заговорил он. — Она непроста. Чрезвычайно тиха и спокойна — нельзя догадаться, о чем она думает. Но миссис Леонидис любит безмятежную, размеренную жизнь — в этом я могу поклясться. Мне она напомнила, знаете ли, кошку. Такую сладко мурлыкающую, толстую, ленивую кошку... Не то чтобы я имел что-нибудь против кошек. С ними как раз все в порядке... — Тавернер вздохнул. — Что нам требуется — так это доказательства.
«Да, — подумал я. — Нам всем требуются доказательства того, что именно миссис Леонидис отравила своего мужа. И Софии, и мне, и инспектору Тавернеру».
И если они найдутся, все устроится самым лучшим образом.
Но София не была уверена в виновности миссис Леонидис, и, похоже, Тавернер — тоже.
Глава 4
На следующий день я отправился в Суинли-Дин вместе с Тавернером.
Я находился в странном положении. Его можно было назвать по меньшей мере совершенно небанальным. Но мой Старик никогда не отличался склонностью к банальным решениям.
У меня имелись некоторые формальные права присутствовать при расследовании преступления: в самом начале войны я работал в Особом отделе Скотленд-Ярда. Эта работа, конечно, не имела ничего общего с деятельностью следователя по уголовным делам, но сам факт моего пребывания на службе в Скотленд-Ярде давал мне, как говорится, определенный официальный статус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— И все они живут в Суинли-Дин в... этом, как его? — особняке «Три фронтона»?
— Да. Дом Роджера разбомбило в самом начале войны. А Филип с семьей обосновался там с тридцать седьмого года. Еще там живет старая тетка Роджера и Филипа, мисс де Хэвилэнд, сестра первой миссис Леонидис. Мисс де Хэвилэнд всегда открыто ненавидела зятя, но после смерти сестры сочла себя обязанной принять приглашение мистера Леонидиса жить в его доме и воспитывать его детей.
— И ревностно исполняла свой долг, — сказал инспектор Тавернер. — Но эта женщина не из тех, кто легко меняет свое мнение о людях. Она всегда осуждала Леонидиса и его методы работы...
— Что ж, — заметил я, — интересная семейка. И кто же, вы полагаете, убил старика?
Тавернер покачал головой.
— Еще слишком рано говорить что-либо определенное.
— Да бросьте, Тавернер, — сказал я. — Бьюсь об заклад, вы знаете, кто это сделал. Мы же не в суде, дружище.
— Не в суде, — мрачно согласился Тавернер. — И вполне возможно, никогда там и не окажемся с этим делом.
— То есть, возможно, никакого убийства и не было?
— О, старика убили, это точно. Отравили. Но ты ж понимаешь, что такое — дело об отравлении. Очень сложно раздобыть доказательства. Очень сложно. Все улики могут указывать на одного человека, а...
— Именно об этом я и веду речь. У вас уже составилось какое-то определенное мнение о ситуации, ведь правда?
— В этом деле все слишком очевидно. Ситуация вроде бы абсолютно ясна... Но все-таки я не уверен. Сложный вопрос.
Я взглянул на Старика.
— В деле об убийстве, — медленно проговорил он, — правильным выводом обычно является вывод очевидный. Видишь ли, старый Леонидис женился вторично десять лет назад.
— В возрасте семидесяти семи лет?
— Да, и женился на двадцатичетырехлетней женщине.
Я присвистнул.
— И что это была за женщина?
— Официантка, работавшая в одном из его ресторанчиков. Весьма приличная молодая особа, привлекательная в своем роде, но несколько вялая и апатичная.
— Она-то и есть та самая очевидность?
— Подумай сам, — сказал Тавернер. — Сейчас ей всего тридцать четыре года — а это опасный возраст. В доме же служит один молодой человек, учитель внуков Леонидиса. На войну его не взяли: то ли сердце не в порядке, то ли еще что-то. Этих двоих водой не разольешь.
Я задумчиво смотрел на Тавернера. Конечно, здесь вырисовывается хорошо знакомая картина. Вторая миссис Леонидис, по словам отца, весьма приличная дама. Во имя соблюдения приличий совершалось очень много убийств.
— И что же это было? — спросил я. — Мышьяк?
— Нет. Мы еще не получили медицинского заключения, но доктор считает — это эзерин.
— Несколько необычно, не правда ли? Вероятно, покупателя препарата будет легко проследить?
— Только не в этом случае. Видишь ли, эзерин принадлежал самому старику. Глазные капли. У Леонидиса был диабет, — сказал отец. — Ему регулярно делали инъекции инсулина. Инсулин выпускается в маленьких пузырьках с резиновыми пробками. Пробка протыкается иглой для подкожных впрыскиваний, и лекарство втягивается в шприц.
Я попытался продолжить сам:
— А в бутылочке оказался не инсулин, а эзерин?
— Совершенно верно.
— И кто же делал старику инъекцию?
— Его жена.
Теперь я понял, что имела в виду София, говоря о «надлежащем» человеке.
— Семья Леонидисов находится в хороших отношениях со второй миссис Леонидис?
— Нет. Они едва разговаривают с ней.
Ситуация все больше прояснялась. Но было совершенно очевидно: Тавернер не ликовал по этому поводу.
— А что вас, собственно, смущает? — поинтересовался я.
— Если старика убила миссис Леонидис, Чарлз, то ведь потом она легко могла заменить пузырек с эзерином на нормальный пузырек с инсулином. Действительно, если убийца она, то разрази меня гром, никак не пойму, почему она этого не сделала!
— Да, это было бы вполне логично. И много инсулина у старика в аптечке?
— О, куча пузырьков — и пустых, и полных. И если бы миссис Леонидис подменила пузырек, ставлю десять против одного, доктор ничего и не заподозрил бы. О посмертных признаках отравления эзерином медицине мало что известно. Но тут доктор проверил склянку с инсулином (на случай, если вдруг концентрация лекарства окажется слишком сильной) и, конечно, обнаружил, что это вовсе н е инсулин.
— Итак, получается, — задумчиво проговорил я, — что миссис Леонидис либо очень глупа... Либо, вполне возможно, очень умна.
— Ты имеешь в виду...
— Миссис Леонидис может делать ставку на то, что вы решите — никто не может быть глуп настолько, насколько кажется она в данной ситуации. Есть еще варианты? Какие-нибудь другие подозреваемые?
— Это мог сделать практически любой из домашних, — спокойно сказал отец. — В доме всегда большой запас инсулина — по меньшей мере на две недели. Можно было легко налить эзерин в какой-нибудь пузырек из-под инсулина — и знать, что в свое время его используют должным образом.
— И любой в доме имел более-менее свободный доступ к лекарствам? Да. Лекарства хранились в аптечке в ванной комнате старика. Любой в доме мог спокойно зайти туда.
— Какие-нибудь серьезные мотивы?
Отец вздохнул.
— Милый Чарлз. Аристид Леонидис был чрезвычайно богат. Он обеспечил каждого члена семьи большими деньгами, но ведь могло случиться, что кто-то возжелал большего.
— Но скорей всего, возжелать большего могла ныне вдовствующая миссис Леонидис. У ее молодого человека есть какие-нибудь средства?
И тут меня озарило. Я вспомнил процитированную Софией строчку, а затем и весь детский стишок:
Жил-был человечек кривой на мосту,
Прошел он однажды кривую версту
И вдруг на пути меж камней мостовой
Нашел потускневший кривой золотой.
Купил за монетку кривую он кошку,
А кошка кривую нашла ему мышку.
И так они жили себе понемножку
Все вместе в кривом и убогом домишке.
— Как вам показалась эта... Миссис Леонидис? Что вы о ней думаете? — спросил я Тавернера.
— Трудно сказать... Очень трудно сказать, — медленно заговорил он. — Она непроста. Чрезвычайно тиха и спокойна — нельзя догадаться, о чем она думает. Но миссис Леонидис любит безмятежную, размеренную жизнь — в этом я могу поклясться. Мне она напомнила, знаете ли, кошку. Такую сладко мурлыкающую, толстую, ленивую кошку... Не то чтобы я имел что-нибудь против кошек. С ними как раз все в порядке... — Тавернер вздохнул. — Что нам требуется — так это доказательства.
«Да, — подумал я. — Нам всем требуются доказательства того, что именно миссис Леонидис отравила своего мужа. И Софии, и мне, и инспектору Тавернеру».
И если они найдутся, все устроится самым лучшим образом.
Но София не была уверена в виновности миссис Леонидис, и, похоже, Тавернер — тоже.
Глава 4
На следующий день я отправился в Суинли-Дин вместе с Тавернером.
Я находился в странном положении. Его можно было назвать по меньшей мере совершенно небанальным. Но мой Старик никогда не отличался склонностью к банальным решениям.
У меня имелись некоторые формальные права присутствовать при расследовании преступления: в самом начале войны я работал в Особом отделе Скотленд-Ярда. Эта работа, конечно, не имела ничего общего с деятельностью следователя по уголовным делам, но сам факт моего пребывания на службе в Скотленд-Ярде давал мне, как говорится, определенный официальный статус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45