». На улицах вывешивали флаги.
Пришла первая телеграмма от Евы — всего два слова: «Несказанное счастье». Затем вдогонку от нее же более подробная: все благополучно, Лив здорова. Опять телеграммы: от Бьёрнсона — в стихах, от Марты, от брата, от родственников Евы…
Без устали стучали телеграфные аппараты, принимая поздравления со всех концов мира. Не хватало только одного известия, которое могло бы сделать Нансена совершенно счастливым, — о возвращении «Фрама». Теперь корабль должен был появиться со дня на день, если только в океане не случилось что-либо непредвиденное.
После Варде был Хаммерфест. Самый северный город Европы весь расцветился флагами. Даже на окрестных горах виднелись флагштоки с полотнищами. Толпы стояли у берега и па пригорке, возле знаменитой колонны, поставленной в честь сорокалетнего труда русских и скандинавских геометров, измеривших меридиан.
Путешественники поселились на великолепной яхте «Отария», принадлежащей одному из английских друзей Нансена.
Вечером в Хаммерфест приехала Ева. Они не видели друг друга три года и два месяца…
В ученом мире царило возбуждение. Географы приветствовали победу Нансена, приглашали его для чтения лекций. Адмирал Нэрс публично признал неосновательность своих сомнений.
Рано утром 20 августа всех на «Отарпи» поднял начальник Хаммерфестской телеграфной конторы, требовавший, чтобы его немедленно провели к Нансену.
— Я думаю, это представляет для вас интерес! — сказал он, протягивая запечатанный бланк.
Нансен вскрыл телеграмму и почувствовал, как что-то сдавило ему горло. Он хотел крикнуть — и не мог. Задыхаясь, вбежал в каюту. Ева подумала, что ему дурно.
Он протянул телеграмму:
— Читай!
На бланке было написано:
Доктору Нансену.
«Фрам» прибыл сегодня. Всё в порядке. Все здоровы. Сейчас выходим в Тромсё. Приветствуем вас на родине.
Отто Свердруп.
«Отария» при общем ликовании немедленно снялась с якоря.
На другой день в гавани Тромсё Нансен увидел свой «Фрам». Корабль — крепкий, широкий, родной — был цел и невредим, только краску на бортах почти совсем стерли льдины.
Навстречу «Отарии» неслась лодка, в ней размахивал руками Бернт Бентсен, ветер развевал его бороду. А за ним стоял господин в черном костюме с приветственно поднятой рукой.
— Скотт-Хансен, провалиться мне на этом месте! — узнал Иохансен.
А вон и Свердруп, Петтерсен, Блессинг… Лодка стукнулась о борт «Отарии».
— Здорово, здоро?во, ребята! — кричал Иохансен, и по лицу его текли слезы.
Бентсен так крепко схватил Нансена за руку, что чуть не сдернул за борт. Целуясь, кололи друг друга бородами, о чем-то спрашивали, не ожидая ответа.
Когда волнение встречи немного улеглось, Нансен и Свердруп уединились в тесной каюте «Фрама».
Нансен рассказал обо всех своих приключениях, о злосчастной остановке часов, о сомнениях и неуверенности на Белой Земле, об ошибках Пайера, о встрече с Моном, о торжествах в Хаммерфесте…
— Ну, теперь рассказывай ты, старина!
— Гм! — произнес Свердруп, видимо испытывая некоторое затрудненно. — Ты знаешь, какой я рассказчик.
У нас обошлось без приключений. Я подсчитал: мы были в плавании тысяча сто пятьдесят один день, из них тысяча сорок один день без земли. Остальное — вот здесь. — И Свердруп протянул тетрадку, на которой было выведено: «Отчет капитана Отто Свердрупа о плавании „Фрама“ после 14 марта 1895 года». — Тут не записан только вчерашний день. Наберись терпения и почитай.
— Нет, нет, я хочу слышать все от тебя!
— Естественно, что после вашего ухода мы дрейфовали дальше, — с неудовольствием начал Свердруп. — Было, конечно, несколько сжатий, но ты же знаешь наш «Фрам»…
Свердруп замолчал и начал перелистывать свой отчет.
— Ты помнишь Сусси? Она принесла нам двенадцать щенят. Когда началась полярная ночь, мы заготовили все для санной экспедиции — ты ведь так распорядился, и хотя я был уверен, что нам не придется покидать «Фрам», я сделал по-твоему. Между тем дрейф ускорился. Ребята постоянно держали пари, будет ли завтра попутный ветер.
Если тебя действительно интересует все, то должен тебе сказать, что я как-то выиграл у Педера порцию семги.
При этом Свердруп хитровато взглянул на Нансена: не довольно ли, мол, меня мучить, ты же знаешь, какой я рассказчик, а если ты хочешь действительно узнать все, полистай отчет. Но Нансен требовал продолжения рассказа. Ему просто хотелось слушать голос друга, смотреть, как он поглаживает свою надвое расчесанную бороду, наблюдать, как он старается подбирать самые простые, будничные слова, чтобы сделать свой рассказ как можно бесцветнее, скромнее…
— За тебя с Иохансеном мы не боялись, — продолжал Свердруп. — Ты не представляешь, сколько было тостов в годовщину вашего ухода с «Фрама»! Ну, к весне нынешнего года мы стали готовиться домой. «Фрам» несло уже вместе со льдами к западным берегам Шпицбергена — ты ведь так и рассчитывал. Однако лед нас держал крепко. Пришлось его взрывать. Ты бы посмотрел, какие мы закладывали фугасы! Один так рванул, что в кают-компания все картины и ружья полетели на пол. Но картины уцелели — и та, с принцессами и с медведями, тоже… Потом мы подняли пары, чтобы пробиться к чистой воде. Вышли в открытое море тринадцатого августа и пошли домой…
— Постой! — перебил Нансен. — Ты подумай, какое совпадение! Ведь как раз в этот день мы с Иохансеном высадились в Вардё. Конечно же, тринадцатого! Вот тебе и «несчастливое» число!.. Ну, дальше, дальше.
— Вскоре встретили небольшой парусник. Спрашиваю капитана: «Нансен вернулся?» А он: «Нет». Тут ребята сильно приуныли. Порешили мы так: если в Тромсё о тебе ничего нет, то сразу повернем к Земле Франца-Иосифа и отыщем там тебя с Иохансеном. А по пути, в Скьерве, нам сказали, что ты вернулся. Мы так палили и орали, что разбудили весь город: час-то был ранний…
После этого Свердруп совершенно выдохся и не мог добавить ни слова.
— Слушай, старина! — сказал Нансен, с любовью поглядывая на него. — А что, если бы тебе предложили новую полярную экспедицию? Пошел бы ты?
— Весьма охотно, — оживился Свердруп. — Как только представится случай — я готов…
Вечером на шумном празднике в честь встречи Нансен неожиданно схватил своими могучими руками Свердрупа и поднял его над толпой.
— Вот кого я ценю выше всех! — воскликнул он.
Из Тромсё вдоль берега пошла уже целая флотилия: лоцманское судно, затем «Фрам» и, наконец, «Отария».
«Где бы мы ни проходили, — записал об этих днях Нансен, — нам всюду раскрывалось сердце норвежского народа — оно билось на пароходах, переполненных празднично одетыми горожанами, и на бедной рыбацкой лодке, одиноко качающейся среди шхер. Казалось, сама родина-мать, старая наша Норвегия, гордясь нами, крепко заключает нас в свои горячие объятия, прижимает к сердцу, благодарит за то, что мы сделали.
А что, собственно, мы сделали особенного? Мы исполнили свой долг, сделали но более того, что взяли на себя, и скорее мы должны благодарить ее за право совершить плавание под ее флагом».
В Бергене праздничный стол был накрыт в музее, где начинающий биолог, оторвав глаз от микроскопа, мечтал когда-то об экспедиции на Север. Если бы старый Даниельсен мог видеть теперь своего ученика!
Чтобы приветствовать Нансена от имени всей России и русских географов, в Берген приехал из Петербурга Толль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Пришла первая телеграмма от Евы — всего два слова: «Несказанное счастье». Затем вдогонку от нее же более подробная: все благополучно, Лив здорова. Опять телеграммы: от Бьёрнсона — в стихах, от Марты, от брата, от родственников Евы…
Без устали стучали телеграфные аппараты, принимая поздравления со всех концов мира. Не хватало только одного известия, которое могло бы сделать Нансена совершенно счастливым, — о возвращении «Фрама». Теперь корабль должен был появиться со дня на день, если только в океане не случилось что-либо непредвиденное.
После Варде был Хаммерфест. Самый северный город Европы весь расцветился флагами. Даже на окрестных горах виднелись флагштоки с полотнищами. Толпы стояли у берега и па пригорке, возле знаменитой колонны, поставленной в честь сорокалетнего труда русских и скандинавских геометров, измеривших меридиан.
Путешественники поселились на великолепной яхте «Отария», принадлежащей одному из английских друзей Нансена.
Вечером в Хаммерфест приехала Ева. Они не видели друг друга три года и два месяца…
В ученом мире царило возбуждение. Географы приветствовали победу Нансена, приглашали его для чтения лекций. Адмирал Нэрс публично признал неосновательность своих сомнений.
Рано утром 20 августа всех на «Отарпи» поднял начальник Хаммерфестской телеграфной конторы, требовавший, чтобы его немедленно провели к Нансену.
— Я думаю, это представляет для вас интерес! — сказал он, протягивая запечатанный бланк.
Нансен вскрыл телеграмму и почувствовал, как что-то сдавило ему горло. Он хотел крикнуть — и не мог. Задыхаясь, вбежал в каюту. Ева подумала, что ему дурно.
Он протянул телеграмму:
— Читай!
На бланке было написано:
Доктору Нансену.
«Фрам» прибыл сегодня. Всё в порядке. Все здоровы. Сейчас выходим в Тромсё. Приветствуем вас на родине.
Отто Свердруп.
«Отария» при общем ликовании немедленно снялась с якоря.
На другой день в гавани Тромсё Нансен увидел свой «Фрам». Корабль — крепкий, широкий, родной — был цел и невредим, только краску на бортах почти совсем стерли льдины.
Навстречу «Отарии» неслась лодка, в ней размахивал руками Бернт Бентсен, ветер развевал его бороду. А за ним стоял господин в черном костюме с приветственно поднятой рукой.
— Скотт-Хансен, провалиться мне на этом месте! — узнал Иохансен.
А вон и Свердруп, Петтерсен, Блессинг… Лодка стукнулась о борт «Отарии».
— Здорово, здоро?во, ребята! — кричал Иохансен, и по лицу его текли слезы.
Бентсен так крепко схватил Нансена за руку, что чуть не сдернул за борт. Целуясь, кололи друг друга бородами, о чем-то спрашивали, не ожидая ответа.
Когда волнение встречи немного улеглось, Нансен и Свердруп уединились в тесной каюте «Фрама».
Нансен рассказал обо всех своих приключениях, о злосчастной остановке часов, о сомнениях и неуверенности на Белой Земле, об ошибках Пайера, о встрече с Моном, о торжествах в Хаммерфесте…
— Ну, теперь рассказывай ты, старина!
— Гм! — произнес Свердруп, видимо испытывая некоторое затрудненно. — Ты знаешь, какой я рассказчик.
У нас обошлось без приключений. Я подсчитал: мы были в плавании тысяча сто пятьдесят один день, из них тысяча сорок один день без земли. Остальное — вот здесь. — И Свердруп протянул тетрадку, на которой было выведено: «Отчет капитана Отто Свердрупа о плавании „Фрама“ после 14 марта 1895 года». — Тут не записан только вчерашний день. Наберись терпения и почитай.
— Нет, нет, я хочу слышать все от тебя!
— Естественно, что после вашего ухода мы дрейфовали дальше, — с неудовольствием начал Свердруп. — Было, конечно, несколько сжатий, но ты же знаешь наш «Фрам»…
Свердруп замолчал и начал перелистывать свой отчет.
— Ты помнишь Сусси? Она принесла нам двенадцать щенят. Когда началась полярная ночь, мы заготовили все для санной экспедиции — ты ведь так распорядился, и хотя я был уверен, что нам не придется покидать «Фрам», я сделал по-твоему. Между тем дрейф ускорился. Ребята постоянно держали пари, будет ли завтра попутный ветер.
Если тебя действительно интересует все, то должен тебе сказать, что я как-то выиграл у Педера порцию семги.
При этом Свердруп хитровато взглянул на Нансена: не довольно ли, мол, меня мучить, ты же знаешь, какой я рассказчик, а если ты хочешь действительно узнать все, полистай отчет. Но Нансен требовал продолжения рассказа. Ему просто хотелось слушать голос друга, смотреть, как он поглаживает свою надвое расчесанную бороду, наблюдать, как он старается подбирать самые простые, будничные слова, чтобы сделать свой рассказ как можно бесцветнее, скромнее…
— За тебя с Иохансеном мы не боялись, — продолжал Свердруп. — Ты не представляешь, сколько было тостов в годовщину вашего ухода с «Фрама»! Ну, к весне нынешнего года мы стали готовиться домой. «Фрам» несло уже вместе со льдами к западным берегам Шпицбергена — ты ведь так и рассчитывал. Однако лед нас держал крепко. Пришлось его взрывать. Ты бы посмотрел, какие мы закладывали фугасы! Один так рванул, что в кают-компания все картины и ружья полетели на пол. Но картины уцелели — и та, с принцессами и с медведями, тоже… Потом мы подняли пары, чтобы пробиться к чистой воде. Вышли в открытое море тринадцатого августа и пошли домой…
— Постой! — перебил Нансен. — Ты подумай, какое совпадение! Ведь как раз в этот день мы с Иохансеном высадились в Вардё. Конечно же, тринадцатого! Вот тебе и «несчастливое» число!.. Ну, дальше, дальше.
— Вскоре встретили небольшой парусник. Спрашиваю капитана: «Нансен вернулся?» А он: «Нет». Тут ребята сильно приуныли. Порешили мы так: если в Тромсё о тебе ничего нет, то сразу повернем к Земле Франца-Иосифа и отыщем там тебя с Иохансеном. А по пути, в Скьерве, нам сказали, что ты вернулся. Мы так палили и орали, что разбудили весь город: час-то был ранний…
После этого Свердруп совершенно выдохся и не мог добавить ни слова.
— Слушай, старина! — сказал Нансен, с любовью поглядывая на него. — А что, если бы тебе предложили новую полярную экспедицию? Пошел бы ты?
— Весьма охотно, — оживился Свердруп. — Как только представится случай — я готов…
Вечером на шумном празднике в честь встречи Нансен неожиданно схватил своими могучими руками Свердрупа и поднял его над толпой.
— Вот кого я ценю выше всех! — воскликнул он.
Из Тромсё вдоль берега пошла уже целая флотилия: лоцманское судно, затем «Фрам» и, наконец, «Отария».
«Где бы мы ни проходили, — записал об этих днях Нансен, — нам всюду раскрывалось сердце норвежского народа — оно билось на пароходах, переполненных празднично одетыми горожанами, и на бедной рыбацкой лодке, одиноко качающейся среди шхер. Казалось, сама родина-мать, старая наша Норвегия, гордясь нами, крепко заключает нас в свои горячие объятия, прижимает к сердцу, благодарит за то, что мы сделали.
А что, собственно, мы сделали особенного? Мы исполнили свой долг, сделали но более того, что взяли на себя, и скорее мы должны благодарить ее за право совершить плавание под ее флагом».
В Бергене праздничный стол был накрыт в музее, где начинающий биолог, оторвав глаз от микроскопа, мечтал когда-то об экспедиции на Север. Если бы старый Даниельсен мог видеть теперь своего ученика!
Чтобы приветствовать Нансена от имени всей России и русских географов, в Берген приехал из Петербурга Толль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71