уперся, как осел, в эту проблему катализа, будто забыл, что
речь идет о муравьях, людях, то есть - о живых организмах. Способность эту
они проявляли в исключительных случаях, необычайно редко. Почему эволюция
не пробовала конденсировать феномен? Единственный ответ, какой я видел,
был: потому что явление не поддается катализу. Но это было неверно. Оно
поддавалось, и еще как.
Как вы смотрите на меня... Ну, итак, ошибка эволюции? Недосмотр? Нет.
Эволюция не упускает не единого шанса. Но цель ее - жизнь. Пять слов,
понимаете, пять слов, открыли мне глаза на эту величайшую изо всех тайн
вселенной. Я боюсь сказать вам. Нет - скажу. Но это будет уже все. Катализ
этой реакции приводит к денатурации. Вы понимаете? Катализировать ее, то
есть сделать явлением частным, совершающимся быстро и точно, - значит
привести к свертыванию белков. Вызывать смерть. Как же эволюция стала бы
убивать свои собственные создания? Когда-то, миллионы лет назад, во время
одного из своих тысячных экспериментов она ступила на этот путь. Было это
еще до того, как появились птицы. Вы не догадываетесь? В самом деле?
Ящеры! Мезозойская эра. Потому-то они и погибли, отсюда потрясающие
гекатомбы, над которыми до наших дней ломают головы палеонтологи. Ящеры
предки птиц - пошли этим путем. Я говорил о путях эволюции, помните? Если
в такой тупик забредет целый вид, возврата нет. Он должен погибнуть,
исчезнуть до последнего экземпляра. Не поймите меня неверно. Я не говорю,
что все стегозавры, диплодоки, ихтиорнисы стали мудрецами царства ящеров и
сейчас же вслед за этим вымерли. Нет, ибо оптимум реакции, тот оптимум,
который в девяноста случаях из ста обусловливает ее возникновение и
развитие, находится уже за границами жизни. На стороне смерти. То есть
реакция эта должна происходить в белке денатурированном, мертвом, что,
разумеется, невозможно. Я предполагаю, что мезозойские ящеры, эти колоссы
с микроскопическими мозгами, обладали чертами поведения, в принципе
похожими на поведение Акантис, только проявлялось это у них во много раз
чаще. Вот и все.Чрезвычайная скорость и простота такого вида ориентации,
когда животное без посредства органов чувств немедленно "схватывает"
обстановку и может к ней моментально приспособиться, втянула всех
обитателей мезозойской эры в страшную ловушку; это было что-то вроде
воронки с суживающимися стенками - на дне ее таилась смерть. Чем
молниеноснее, чем исправнее действовал удивительный коллоидный механизм,
который достигает наибольшей точности тогда, когда белковая взвесь
свертывается, превращаясь в желе, тем ближе были к своей гибели эти
несчастные глыбы мяса. Тайна их распалась и рассыпалась в прах вместе с их
телами, ибо ч т о мы находим сегодня в окаменевших илах мелового или
триасового периода? Окаменевшие берцовые кости и рогатые черепа,
неспособные рассказать нам что-либо о химизме мозгов, которые в них
заключались. Так что остался лишь единственный след клеймо смерти вида,
гибели этих наших предков, отпечатавшееся в наиболее старых
филогенетических частях нашего мозга.
С муравьем - с моим маленьким муравьем, Акантисом, дело обстоит
несколько иначе. Вы ведь знаете, что эволюция неоднократно достигала одной
и той же цели различными способами? Что, например, способность плавать,
жить в воде образовывалась у разных животных неодинаково? Ну, взять хотя
бы тюленя, рыбу, и кита... Тут произошло нечто подобное. Муравей выработал
эту субстанцию - акантоидин; однако предусмотрительная природа тут же
снабдила его - как бы это сказать? - Автоматическим тормозом; сделала
невозможным дальнейшее движение в сторону гибели, преградила маленькому
красному муравью путь к смерти, преддверием которой является
соблазнительное совершенство...
Ну вот, через какие-нибудь полгода у меня уже был, разумеется, только
на бумаге, первый набросок моей системы... Я не могу назвать ее мозгом,
ибо она не походила ни на электронную машину, ни на нервную систему.
Строительным материалом, среди прочих, были силиконовые желе - но это уже
все, что я могу сказать. Из физико-химического анализа проблемы вытекала
поразительная вещь: система могла существовать в двух различных вариантах.
В двух. И только в двух. Один выглядел проще, другой был несравненно более
сложным. Разумеется, я избрал более простой вариант, но все равно не мог
даже мечтать о том, чтобы приступить к первым экспериментам... Не говоря
уже о замысле воплощения... Это вас поразило, правда? Почему только в
двух? Видите ли, я говорил уже, что хочу быть искренним. Вы математик.
Достаточно было бы, чтоб я изобразил на этой вот салфетке два неравенства,
и вы поняли бы. Это необходимость математического характера. К сожалению,
больше не могу сказать ни слова... Я позвонил тогда - возвращаюсь к своему
рассказу Шентарлю. Его уже не было в живых - он умер несколько дней назад.
Тогда я пошел - больше уж не к кому было - к ван Галису. Разговор наш
продолжался почти три часа. Опережая события, скажу вам сразу, что
Шентарль был прав. Ван Галис заявил, что не поможет мне и не согласится на
реализацию моего проекта за счет фондов института. Он говорил без
околичностей. Это не означает, что он счел мой замысел фантазией. Что я
ему сообщил? То же, что и вам.
Мы беседовали в его лаборатории, рядом с его электрическим чудищем,
за которое он получил нобелевскую премию. Его машина действительно
совершала самопроизвольные действия - на уровне четырнадцатимесячного
ребенка. Она имела ценность чисто теоретическую, но это была наиболее
приближенная к человеческому мозгу модель из проводов и стекла, какая
когда-либо существовала. Я никогда не утверждал, что она не имеет никакого
значения. Но вернемся к делу. Знаете, когда я уходил от него, то был
близок к отчаянию. У меня была разработана лишь принципиальная схема, но
вы понимаете, как далеко было еще от нее до конструкторских чертежей... И
я знал, что даже если составлю их (а без серии экспериментов это было
невозможно), то все равно ничего не выйдет: раз ван Галис сказал "нет",
после его отказа никто бы меня не поддержал. Я писал в америку, в институт
проблемных исследований, - ничего из этого не получилось. Так прошел год,
я начал пить. И тогда это произошло. Случай, но ведь он-то чаще всего и
решает дело. Умер мой дальний родственник, которого я почти не знал,
бездетный, старый холостяк, владелец плантации в бразилии. Он завещал мне
все свое имущество. Было там немало: свыше миллиона после реализации
недвижимости. Из университета меня давно выставили. С миллионом в кармане
я мог сделать немало. Это вызов судьбы, подумал я. Я должен это сделать.
Я сделал это. Работа продолжалась еще три года. Всего вместе -
одиннадцать. С виду не так много, принимая во внимание, ч т о это была за
проблема, - но ведь то были мои лучшие годы.
Не сердитесь на меня за то, что я не буду вполне откровенен и не
сообщу вам подробностей. Когда я кончу свой рассказ, вы поймете, почему я
вынужден так поступать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
речь идет о муравьях, людях, то есть - о живых организмах. Способность эту
они проявляли в исключительных случаях, необычайно редко. Почему эволюция
не пробовала конденсировать феномен? Единственный ответ, какой я видел,
был: потому что явление не поддается катализу. Но это было неверно. Оно
поддавалось, и еще как.
Как вы смотрите на меня... Ну, итак, ошибка эволюции? Недосмотр? Нет.
Эволюция не упускает не единого шанса. Но цель ее - жизнь. Пять слов,
понимаете, пять слов, открыли мне глаза на эту величайшую изо всех тайн
вселенной. Я боюсь сказать вам. Нет - скажу. Но это будет уже все. Катализ
этой реакции приводит к денатурации. Вы понимаете? Катализировать ее, то
есть сделать явлением частным, совершающимся быстро и точно, - значит
привести к свертыванию белков. Вызывать смерть. Как же эволюция стала бы
убивать свои собственные создания? Когда-то, миллионы лет назад, во время
одного из своих тысячных экспериментов она ступила на этот путь. Было это
еще до того, как появились птицы. Вы не догадываетесь? В самом деле?
Ящеры! Мезозойская эра. Потому-то они и погибли, отсюда потрясающие
гекатомбы, над которыми до наших дней ломают головы палеонтологи. Ящеры
предки птиц - пошли этим путем. Я говорил о путях эволюции, помните? Если
в такой тупик забредет целый вид, возврата нет. Он должен погибнуть,
исчезнуть до последнего экземпляра. Не поймите меня неверно. Я не говорю,
что все стегозавры, диплодоки, ихтиорнисы стали мудрецами царства ящеров и
сейчас же вслед за этим вымерли. Нет, ибо оптимум реакции, тот оптимум,
который в девяноста случаях из ста обусловливает ее возникновение и
развитие, находится уже за границами жизни. На стороне смерти. То есть
реакция эта должна происходить в белке денатурированном, мертвом, что,
разумеется, невозможно. Я предполагаю, что мезозойские ящеры, эти колоссы
с микроскопическими мозгами, обладали чертами поведения, в принципе
похожими на поведение Акантис, только проявлялось это у них во много раз
чаще. Вот и все.Чрезвычайная скорость и простота такого вида ориентации,
когда животное без посредства органов чувств немедленно "схватывает"
обстановку и может к ней моментально приспособиться, втянула всех
обитателей мезозойской эры в страшную ловушку; это было что-то вроде
воронки с суживающимися стенками - на дне ее таилась смерть. Чем
молниеноснее, чем исправнее действовал удивительный коллоидный механизм,
который достигает наибольшей точности тогда, когда белковая взвесь
свертывается, превращаясь в желе, тем ближе были к своей гибели эти
несчастные глыбы мяса. Тайна их распалась и рассыпалась в прах вместе с их
телами, ибо ч т о мы находим сегодня в окаменевших илах мелового или
триасового периода? Окаменевшие берцовые кости и рогатые черепа,
неспособные рассказать нам что-либо о химизме мозгов, которые в них
заключались. Так что остался лишь единственный след клеймо смерти вида,
гибели этих наших предков, отпечатавшееся в наиболее старых
филогенетических частях нашего мозга.
С муравьем - с моим маленьким муравьем, Акантисом, дело обстоит
несколько иначе. Вы ведь знаете, что эволюция неоднократно достигала одной
и той же цели различными способами? Что, например, способность плавать,
жить в воде образовывалась у разных животных неодинаково? Ну, взять хотя
бы тюленя, рыбу, и кита... Тут произошло нечто подобное. Муравей выработал
эту субстанцию - акантоидин; однако предусмотрительная природа тут же
снабдила его - как бы это сказать? - Автоматическим тормозом; сделала
невозможным дальнейшее движение в сторону гибели, преградила маленькому
красному муравью путь к смерти, преддверием которой является
соблазнительное совершенство...
Ну вот, через какие-нибудь полгода у меня уже был, разумеется, только
на бумаге, первый набросок моей системы... Я не могу назвать ее мозгом,
ибо она не походила ни на электронную машину, ни на нервную систему.
Строительным материалом, среди прочих, были силиконовые желе - но это уже
все, что я могу сказать. Из физико-химического анализа проблемы вытекала
поразительная вещь: система могла существовать в двух различных вариантах.
В двух. И только в двух. Один выглядел проще, другой был несравненно более
сложным. Разумеется, я избрал более простой вариант, но все равно не мог
даже мечтать о том, чтобы приступить к первым экспериментам... Не говоря
уже о замысле воплощения... Это вас поразило, правда? Почему только в
двух? Видите ли, я говорил уже, что хочу быть искренним. Вы математик.
Достаточно было бы, чтоб я изобразил на этой вот салфетке два неравенства,
и вы поняли бы. Это необходимость математического характера. К сожалению,
больше не могу сказать ни слова... Я позвонил тогда - возвращаюсь к своему
рассказу Шентарлю. Его уже не было в живых - он умер несколько дней назад.
Тогда я пошел - больше уж не к кому было - к ван Галису. Разговор наш
продолжался почти три часа. Опережая события, скажу вам сразу, что
Шентарль был прав. Ван Галис заявил, что не поможет мне и не согласится на
реализацию моего проекта за счет фондов института. Он говорил без
околичностей. Это не означает, что он счел мой замысел фантазией. Что я
ему сообщил? То же, что и вам.
Мы беседовали в его лаборатории, рядом с его электрическим чудищем,
за которое он получил нобелевскую премию. Его машина действительно
совершала самопроизвольные действия - на уровне четырнадцатимесячного
ребенка. Она имела ценность чисто теоретическую, но это была наиболее
приближенная к человеческому мозгу модель из проводов и стекла, какая
когда-либо существовала. Я никогда не утверждал, что она не имеет никакого
значения. Но вернемся к делу. Знаете, когда я уходил от него, то был
близок к отчаянию. У меня была разработана лишь принципиальная схема, но
вы понимаете, как далеко было еще от нее до конструкторских чертежей... И
я знал, что даже если составлю их (а без серии экспериментов это было
невозможно), то все равно ничего не выйдет: раз ван Галис сказал "нет",
после его отказа никто бы меня не поддержал. Я писал в америку, в институт
проблемных исследований, - ничего из этого не получилось. Так прошел год,
я начал пить. И тогда это произошло. Случай, но ведь он-то чаще всего и
решает дело. Умер мой дальний родственник, которого я почти не знал,
бездетный, старый холостяк, владелец плантации в бразилии. Он завещал мне
все свое имущество. Было там немало: свыше миллиона после реализации
недвижимости. Из университета меня давно выставили. С миллионом в кармане
я мог сделать немало. Это вызов судьбы, подумал я. Я должен это сделать.
Я сделал это. Работа продолжалась еще три года. Всего вместе -
одиннадцать. С виду не так много, принимая во внимание, ч т о это была за
проблема, - но ведь то были мои лучшие годы.
Не сердитесь на меня за то, что я не буду вполне откровенен и не
сообщу вам подробностей. Когда я кончу свой рассказ, вы поймете, почему я
вынужден так поступать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9