— Какой красавец! — воскликнула она, бросив взгляд на Боба; глаза ее вспыхнули, лицо просияло, и Харнишу с трудом верилось, что перед ним та же женщина, которую он привык видеть сдержанной, со строго официальным выражением лица.
— Вот не знала, что вы ездите верхом, — с первых же слов заметила она. — Я думала, вы признаете только автомобиль.
— Я совсем недавно начал ездить, — ответил он. — В последнее время я стал полнеть, надо как-то сгонять жир.
Она посмотрела на него сбоку, одним взглядом охватив его с головы до пят, включая седло и поводья.
— Но вы и раньше ездили верхом, — сказала она.
«Глаз у нее наметанный на лошадей и на все, что их касается», — подумал он.
— Ездил, но это было очень давно. Мальчишкой, в Восточном Орегоне, я, бывало, удирал из лагеря и загонял скот, объезжал лошадей. Тогда я считал себя первоклассным наездником.
Так, к величайшей радости Харниша, между ними завязалась беседа по интересующему обоих предмету. Он рассказал ей про фокусы Боба и какой он придумал способ, чтобы вымуштровать его; она подтвердила, что лошадь нужно держать в строгости, даже если очень любишь ее. Вот ее кобыла, Маб, — она уже восемь лет у нее — вначале пришлось отучать ее от дурной привычки бить ногой в перегородку стойла. Бедной Маб очень доставалось, но она излечилась от этого.
— Вы-то много ездили верхом, — заметил Харниш.
— Знаете, я даже не помню, когда я в первый раз села на лошадь, — сказала Дид. — Я выросла на ранчо, и меня никак нельзя было оторвать от лошадей. Должно быть, я от рождения любила их. В шесть лет у меня был собственный пони, а в восемь я уже могла целый день не слезать с седла, наравне с папой. Когда мне минуло одиннадцать, папа взял меня с собой на охоту, бить оленей. Я просто не знаю, что бы я делала без лошади. Я терпеть не могу сидеть в четырех стенах; и «не будь Маб, я давно бы заболела и умерла.
— Вы любите деревню? — спросил он и впервые заметил, что глаза у нее не всегда только серые.
— И ненавижу город, — ответила она. — Но в деревне женщина не может заработать кусок хлеба, поэтому я довольствуюсь прогулками за город, так же как моя кобыла.
А потом она еще рассказывала о том, как жила на ранчо, когда жив был отец. Харниш ликовал в душе. Вот они и разговорились; уже добрых полчаса они вместе, а разговор ни разу не оборвался.
— Мы с вами почти что земляки, — сказал он. — Я вырос в Восточном Орегоне, а оттуда до Сискийу не так уж далеко.
Он тут же спохватился и прикусил язык, но было поздно.
— Откуда вы знаете, что я из Сискийу? — живо спросила она. — Я вам этого никогда не говорила.
— Не помню, — уклончиво ответил он. — От кого-то я слышал, что вы из тех краев.
Но тут, очень кстати, бесшумной тенью на дорогу выскочил Волк, кобыла Дид Мэсон шарахнулась в сторону, и они заговорили об аляскинских ездовых собаках, а потом опять о лошадях. И всю дорогу вверх до перевала, а потом вниз они проговорили об этом.
Он слушал Дид; внимательно следя за ее словами, и в то же время следил за ходом своих мыслей и проверял свое впечатление о ней. Он никак не мог решить, нравится ему или нет, что она так смело и непринужденно ездит верхом по-мужски. Взгляды Харниша на женщин были в достаточной степени старомодны — они сложились в его ранней юности, на Диком Западе, в ту пору, когда женщины ездили верхом, сидя боком в дамском седле. Всадница, в его представлении, не была двуногим существом. Мужская посадка Дид поразила его. Но он не мог не сознаться, что, хорошо это или плохо, смотреть на нее приятно.
Помимо посадки, он отметил в ней еще две вещи. Во-первых, золотые точечки в ее глазах. Странно, что он раньше их не видел. Может быть, в конторе освещение не такое, как надо, а может быть, эти точечки появляются и опять исчезают? Нет, это уж цвет такой, словно золотистые пятнышки рассеянного света. И даже не золотистые, но все-таки ближе всего к этому цвету. Во всяком случае — они уж никак не желтые. Все вздыхатели видят по-своему предмет своей любви, и очень сомнительно, чтобы кто-нибудь, кроме Харниша, назвал глаза Дид золотистыми. Но сердце его таяло от нежности, и ему хотелось видеть ее глаза золотистыми, и такими они и были для него.
Второе, что удивило и обрадовало его, — это ее простота и естественность. Он был уверен, что разговаривать с ней будет очень трудно, а оказалось, что ничего нет легче. Она совсем не «надутая» — иначе Харниш не умел определить разницу между этой Дид, верхом на гнедой кобыле, и той, которую он привык видеть в конторе. И все же, несмотря на то, что встреча состоялась и у них нашлось так много, о чем поговорить, Харниш в глубине души испытывал разочарование. В конце концов это только пустая болтовня. Харниш был человек действия: его влекло к этой женщине, он хотел любить ее и быть любимым ею; и он хотел, чтобы это счастье наступило безотлагательно. Он привык к стремительным атакам, привык торопить события и распоряжаться людьми, подчинять их своей воле; и сейчас его мучило желание дать почувствовать Дид свою власть над ней. Ему хотелось сказать ей, что он любит ее и что для нее нет иного выхода, как стать его женой. Но он подавил это желание. Женщины — увертливые создания, и — одной властностью их не возьмешь; можно все дело испортить. Он вспомнил, с какой осторожностью и долготерпением выслеживал дичь во время голода, зная, что меткий выстрел или промах означает жизнь или смерть. Правда, от этой женщины еще не зависела его жизнь, но все же зависело многое, очень многое, особенно сейчас, когда он ехал рядом с ней, и боясь слишком часто взглядывать на нее, украдкой любовался ею; несмотря на мужской костюм, придававший ей сходство с отважным всадником, она была пленительно женственна: по-женски улыбалась, смеялась, болтала, а глаза ее сияли, и щеки разгорелись после целого дня под жарким солнцем и летним ветерком.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Опять подошло воскресенье, и опять седок, конь и собака носились по Пиедмонтским горам. И опять Харниш и Дид Мэсон ехали рядом. Но на этот раз, увидев своего патрона, Дид не только удивилась, — вернее сказать, она удивилась не так, как в прошлое воскресенье: встреча показалась ей подозрительной; тогда они, безусловно, встретились случайно, но вторичное появление Харниша в тех местах, где она любила кататься верхом, наводило на мысль, что тут не просто случайность. Она дала понять это Харнишу, и он, очень кстати вспомнив о своей вынужденной покупке кирпичного завода, поспешил заявить, что намерен приобрести каменный карьер, который видел поблизости от Блэр-Парка. Он остался очень доволен осенившей его идеей, потому что она дала ему повод предложить Дид Мэсон вместе осмотреть карьер.
Итак, он провел в ее обществе несколько часов, и она по-прежнему держала себя с ним по-приятельски просто, непринужденно: беспечно смеялась, шутила и с искренним увлечением говорила о лошадях, приучала к себе малообщительного Волка и просила дать ей покататься на Бобе, уверяя, что она просто влюблена в него. Но на это Харниш не соглашался: Боб слишком норовист, и только злейшему врагу он разрешил бы сесть на него.
— По-вашему, если я женщина, то уж ничего не смыслю в лошадях! — запальчиво возразила она. — Вы думаете, я никогда не вылетала из седла? И я очень осторожна; если лошадь бьет задом, я не сяду на нее — я знаю, что это такое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84