К тому же коллектив был разношерстный, неопытный,
без словшихся традиций, и Макаренко, будучи гениальным воспитателем, сумел
передать ему энтузиазм всей страны, зажечь молодежь новыми идеями, создать
новую романтику, открыть увлекательную жизненную перспективу. В
исправительно - трудовой колонии - совершенно другая картина.
7. ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ПАРОДИЯ: ТРУД И КОЛЛЕКТИВ
Труд сам по себе никого и никогда не исправлял и не обогощал. Учит и
лечит труд сознательный, целенаправленный, товарищеский и, главное,
свободный. Труд, справедливо вознаграждаемый, связанный с положительными
эмоциями. От всего этого труд в ИТК далек. Это труд подневольный, тяжелый
и монотонный, никак не связанный с увличениями работников или хотя бы с их
профессией. Условия работы скверные (они же немогут быть лучше, чем на
воле), вознаграждение мизерное (оно же не может быть выше, чем на воле).
Такая обстановка может внушить (и внушает) только отвращение и ненависть к
труду, в лучшем случае - равнодушие.
Единственное, что помогает администрации добиваться выполнения плана,
это главворы со своими подручными, ставшие по сути надсмотрщиками - в
обмен на право работать физически самим: кто же следит, чтобы мужики и
чушки выполняли нормы, кто наказывает их (по - своему) за отлынивание, кто
отправляет их, только что вернувшихся со смены, повторно на работу, на
следующую смену? За это наш лагерь кличут ещеи "сучьей зоной": "воры
ссучились".
По - моему, администрация хорошо понимает, что это так. В штабе, куда
я был вызван по какому-то делу, я слышал, как начальник лагеря спрашивал
офицеров: "Когда же, черт возьми, мы научимся выполнять план без кулаков
главворов?!".
Власти издавна старались изыскать иные дополнительные стимулы. В
сталинские времена действовало правило: за ударный труд - сокращение
срока. Экономически это было действенно. Но при этом физическая сила
получала приемущество над совестью, и сильным бандитам втрое сокращали
срок. В наши дни стимулом считают соревнование - по образцу свободного
труда, только здесь оно носит название не "социалистического", а
"трудового". Отряды должны вызывать друг друга, принимают обязательства
(чуть было не сказал "соцобязательства"), подсчитываются итоги в процентах
по разным показателям, выделяются передовики и иак далее. Эффективность
соревнования и на воле, как мы знаем, оставляет желать лучшего, чаще все
сводится к формалистической суете и показухе. А уж тут, за колючей
проволокой...
Меня интересовало, относятся ли наверху к этому спектаклю всерьез, и
я проделал небольшой эксперимент. В лагерь прибыла проверочная комиссия.
Три дня перед тем все мыли, скребли и красили. Комиссия объявила, что
хочет выслушать претензии и предложения и что прием будет идти с глазу на
глаз. Я вызвался и мимо побледневших офицеров прошел в заветную дверь.
Передо мной сидел старый и суровый полковник. "На что жалуетесь?" -
спросил он. Я сказал, что, по-моему, учет трудового соревнования в лагерях
организован нерационально, и предложил построить иначе. Полковник откинул
голову, и я испугался, что его хватит апоплексичный удар. "И это все?" -
помолчав, спросил он. "Все", - сказал я. Внезапно на лице его отобразилась
смесь подозрения, презрения и отвращения. "А вас не подослало здешнее
начальство?" - спросил он, наклоняясь вперед. "Что вы! - заверил я. -
Легко проверить: я же весь день бл со своим отрядом". - "Ступайте", -
отрезал он и даже не прибавил стандартного "мы разберемся".
Словом, ни для кого не секрет, что такое на деле трудовой энтузиазм в
лагере.
Воздействие же коллектива целиком зависит от того, какой это
коллектив, у кого он в руках. В ИТК с самого начала создается коллектив
преступников, воровской коллектив - со своим самоуправлением, абсолютно не
зависимый от администрации, со своей моралью, совершенно противоположной
всему, что снаружи, за колючей проволокой. Очень многие ценности, к
которым мы привыкли, здесь фигурируют с обратным знаком. То, что там -
зло, здесь - добро, и наоборот. Украсть, ограбить - почетно и умно; убить
- опасно и все же завидно: нужна отвага; работать - глупо и смешно;
интеллигент - бранное слово; напиться вдрызг - кайф, услада. Попасть на
лагерную Доску почета - ужасное несчасть, позор. Я видел, как бегали по
лагерю, скрываясь от фотографа, назначенные администрацией "передовики
производства".
Именно в этом коллективе заключенный проводит все время - весь день и
всю ночь, долгие годы. Воздействие администрации - спорадическое, слабое,
формальное, мало индивидуализорованное, большей чачстью не доходящее до
реального заключенного. А коллектив всегда с ним. И какой коллектив!
Жестокий, безжалостный и сильный. Сильный своей сплоченностью, своей
круговой порукой и своеобразной гордостью. У этого коллектива есть свои
традиции, своя романтика и свои герои.
Жизнь в этом перевернутом мире регулируется неписаными, но строго
соблюдаемыми правилами. Часть из нах бессмысленна, как древние табу. Здесь
это называется "заподло" - чего делать нельзя, что недостойно уважающего
себя вора. Табуировано много действий и слов. Нельзя поднять с пола
уроненую ложку: она "зачушковалась", надо добывать новую. Нельзя говорить
"спаибо", надо - "благодарю". Табуирован красный цвет: это цвет педерастии
("голубыми", как на воле, здесь "гомосеков" не зовут). Красные тручики или
майку носить позорно, выбрасываются красные мыльницы и зубные щетки. И так
далее. Пусть эти правила бессмысленны, но само знание их возвышает
опытного зэка в глазах товарищей и подчеркивает принадлежность к
коллективу, цементирует коллектив. Ту же роль играют и разнообразные
обряды, "прописка" или разжалование. Скажем, человек совершил недостойный
вора поступок, все это знают, но пока нарушителя не "опустили" по всей
форме (то есть совершили положенный обряд) и не "объявили" (то есть по
заведенной форме огласили совершенное), он пользуется всеми привелегиями
вора.
Столь же формализирована и знаковая система - одежда, распределение
мест (где кто сидит, стоит, спит). В числе таких знаков - татуировка,
"наколка". Она вовсе не ради украшения. В наколотых изображениях выражены
личные достоинства зэка: прохождение через тюрьмы и "зону", приговор
(срок), статья (состав преступления), престрастия и девизы и тому
подобное. Изображение церкви - это отсиженный срок: число глав или
колоколов - по числу лет, которые зэк "отзвонил". Кот в сапогах -
воровство. Кинжал, пронзающий серце, - "бакланка" (статья за хулиганство).
Джинн, вылетающий из бутылки, - статья за наркоманию. Портрет Ленина и
оскаленый тигр - "ненавижу советскую власть". Четырехугольные звезды на
плечах - "клянусь, не надену погон", звезды на коленях - "не встану на
колени перед ментами". И так далее. За щеголяние "незаслуженной" наколкой
полагается суровое наказание (принцип: отвечай за "наколку"), так что не
знавшие этого принципа случайные щеголи предпочитают вырезать с мясом
неположенные им изображения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
без словшихся традиций, и Макаренко, будучи гениальным воспитателем, сумел
передать ему энтузиазм всей страны, зажечь молодежь новыми идеями, создать
новую романтику, открыть увлекательную жизненную перспективу. В
исправительно - трудовой колонии - совершенно другая картина.
7. ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ПАРОДИЯ: ТРУД И КОЛЛЕКТИВ
Труд сам по себе никого и никогда не исправлял и не обогощал. Учит и
лечит труд сознательный, целенаправленный, товарищеский и, главное,
свободный. Труд, справедливо вознаграждаемый, связанный с положительными
эмоциями. От всего этого труд в ИТК далек. Это труд подневольный, тяжелый
и монотонный, никак не связанный с увличениями работников или хотя бы с их
профессией. Условия работы скверные (они же немогут быть лучше, чем на
воле), вознаграждение мизерное (оно же не может быть выше, чем на воле).
Такая обстановка может внушить (и внушает) только отвращение и ненависть к
труду, в лучшем случае - равнодушие.
Единственное, что помогает администрации добиваться выполнения плана,
это главворы со своими подручными, ставшие по сути надсмотрщиками - в
обмен на право работать физически самим: кто же следит, чтобы мужики и
чушки выполняли нормы, кто наказывает их (по - своему) за отлынивание, кто
отправляет их, только что вернувшихся со смены, повторно на работу, на
следующую смену? За это наш лагерь кличут ещеи "сучьей зоной": "воры
ссучились".
По - моему, администрация хорошо понимает, что это так. В штабе, куда
я был вызван по какому-то делу, я слышал, как начальник лагеря спрашивал
офицеров: "Когда же, черт возьми, мы научимся выполнять план без кулаков
главворов?!".
Власти издавна старались изыскать иные дополнительные стимулы. В
сталинские времена действовало правило: за ударный труд - сокращение
срока. Экономически это было действенно. Но при этом физическая сила
получала приемущество над совестью, и сильным бандитам втрое сокращали
срок. В наши дни стимулом считают соревнование - по образцу свободного
труда, только здесь оно носит название не "социалистического", а
"трудового". Отряды должны вызывать друг друга, принимают обязательства
(чуть было не сказал "соцобязательства"), подсчитываются итоги в процентах
по разным показателям, выделяются передовики и иак далее. Эффективность
соревнования и на воле, как мы знаем, оставляет желать лучшего, чаще все
сводится к формалистической суете и показухе. А уж тут, за колючей
проволокой...
Меня интересовало, относятся ли наверху к этому спектаклю всерьез, и
я проделал небольшой эксперимент. В лагерь прибыла проверочная комиссия.
Три дня перед тем все мыли, скребли и красили. Комиссия объявила, что
хочет выслушать претензии и предложения и что прием будет идти с глазу на
глаз. Я вызвался и мимо побледневших офицеров прошел в заветную дверь.
Передо мной сидел старый и суровый полковник. "На что жалуетесь?" -
спросил он. Я сказал, что, по-моему, учет трудового соревнования в лагерях
организован нерационально, и предложил построить иначе. Полковник откинул
голову, и я испугался, что его хватит апоплексичный удар. "И это все?" -
помолчав, спросил он. "Все", - сказал я. Внезапно на лице его отобразилась
смесь подозрения, презрения и отвращения. "А вас не подослало здешнее
начальство?" - спросил он, наклоняясь вперед. "Что вы! - заверил я. -
Легко проверить: я же весь день бл со своим отрядом". - "Ступайте", -
отрезал он и даже не прибавил стандартного "мы разберемся".
Словом, ни для кого не секрет, что такое на деле трудовой энтузиазм в
лагере.
Воздействие же коллектива целиком зависит от того, какой это
коллектив, у кого он в руках. В ИТК с самого начала создается коллектив
преступников, воровской коллектив - со своим самоуправлением, абсолютно не
зависимый от администрации, со своей моралью, совершенно противоположной
всему, что снаружи, за колючей проволокой. Очень многие ценности, к
которым мы привыкли, здесь фигурируют с обратным знаком. То, что там -
зло, здесь - добро, и наоборот. Украсть, ограбить - почетно и умно; убить
- опасно и все же завидно: нужна отвага; работать - глупо и смешно;
интеллигент - бранное слово; напиться вдрызг - кайф, услада. Попасть на
лагерную Доску почета - ужасное несчасть, позор. Я видел, как бегали по
лагерю, скрываясь от фотографа, назначенные администрацией "передовики
производства".
Именно в этом коллективе заключенный проводит все время - весь день и
всю ночь, долгие годы. Воздействие администрации - спорадическое, слабое,
формальное, мало индивидуализорованное, большей чачстью не доходящее до
реального заключенного. А коллектив всегда с ним. И какой коллектив!
Жестокий, безжалостный и сильный. Сильный своей сплоченностью, своей
круговой порукой и своеобразной гордостью. У этого коллектива есть свои
традиции, своя романтика и свои герои.
Жизнь в этом перевернутом мире регулируется неписаными, но строго
соблюдаемыми правилами. Часть из нах бессмысленна, как древние табу. Здесь
это называется "заподло" - чего делать нельзя, что недостойно уважающего
себя вора. Табуировано много действий и слов. Нельзя поднять с пола
уроненую ложку: она "зачушковалась", надо добывать новую. Нельзя говорить
"спаибо", надо - "благодарю". Табуирован красный цвет: это цвет педерастии
("голубыми", как на воле, здесь "гомосеков" не зовут). Красные тручики или
майку носить позорно, выбрасываются красные мыльницы и зубные щетки. И так
далее. Пусть эти правила бессмысленны, но само знание их возвышает
опытного зэка в глазах товарищей и подчеркивает принадлежность к
коллективу, цементирует коллектив. Ту же роль играют и разнообразные
обряды, "прописка" или разжалование. Скажем, человек совершил недостойный
вора поступок, все это знают, но пока нарушителя не "опустили" по всей
форме (то есть совершили положенный обряд) и не "объявили" (то есть по
заведенной форме огласили совершенное), он пользуется всеми привелегиями
вора.
Столь же формализирована и знаковая система - одежда, распределение
мест (где кто сидит, стоит, спит). В числе таких знаков - татуировка,
"наколка". Она вовсе не ради украшения. В наколотых изображениях выражены
личные достоинства зэка: прохождение через тюрьмы и "зону", приговор
(срок), статья (состав преступления), престрастия и девизы и тому
подобное. Изображение церкви - это отсиженный срок: число глав или
колоколов - по числу лет, которые зэк "отзвонил". Кот в сапогах -
воровство. Кинжал, пронзающий серце, - "бакланка" (статья за хулиганство).
Джинн, вылетающий из бутылки, - статья за наркоманию. Портрет Ленина и
оскаленый тигр - "ненавижу советскую власть". Четырехугольные звезды на
плечах - "клянусь, не надену погон", звезды на коленях - "не встану на
колени перед ментами". И так далее. За щеголяние "незаслуженной" наколкой
полагается суровое наказание (принцип: отвечай за "наколку"), так что не
знавшие этого принципа случайные щеголи предпочитают вырезать с мясом
неположенные им изображения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11