Со второй женой Хенрик развёлся.., точнее, она с ним развелась, заявив, что больше не выдержит жизни с таким тюфяком, рохлей и охломоном недоделанным, совершенно не приспособленным к жизни в современных условиях. Свой золотоносный бизнес Хенрик провернул уже после развода, так что бывшей жене ничего не перепало от его неожиданного богатства. С третьей женой Хенрик расписаться как-то не успел, хоть вместе они прожили уже несколько лет. Так счастливо сложилось, что третья жена и дочка Хенрика очень подружились.
Объяснялось это, по-видимому, не только сходством характеров обеих, но и незначительной разницей в возрасте — всего десять с небольшим лет. Жилплощадь не воздействовала отрицательно на отношения в семье, поскольку была вполне приличной: просторная приватизированная квартира, четырехкомнатная, половина которой полагалась дочери, ибо принадлежала квартира ещё её матери. По теперешним временам — просто идиллия.
Идиллию портило лишь наличие шурина, младшего брата второй жены Карпинского. Факт развода Карпинского со своей сестрой шурин, привыкший годами наезжать к сестре и подолгу проживать у неё, просто проигнорировал и продолжал наезжать и проживать. Возможно, потому, что сестра, вновь выйдя замуж, категорически отказалась принимать в своём доме братца, характер же у женщины был твёрдый, не то что у её бывшего мужа. Карпинский шурина никогда особенно не любил, но по мягкотелости мирился с его наездами. Не хватало духа раз и навсегда указать на дверь и запретить появляться в квартире. Жене и дочери Карпинский тоже не разрешал выгнать докучливого квартиранта, может, даже взашей, ибо шурин других аргументов не воспринял бы, уж женщины-то это давно поняли. Уважая, однако, волю главы семьи, мирились с наличием нежелательного гостя и терпели муки молча.
Дело в том, что шурин воровал. Крал безбожно, нагло и открыто, не считаясь ни с чем. Всякий раз очередное прибытие в дом ворюги вызывало у хозяев жуткий переполох, немедленное запирание на ключ всего, что запиралось, и судорожные попытки припрятать самое ценное, главное же — кошельки и наличность. Причём в запирающиеся ящики столов и шкафчиков приходилось срочно вставлять новые замки, поскольку старые шурин давно освоил. Впрочем, и это не спасало. Сберечь имущество можно было, лишь не спуская глаз с жулика, ходя за ним по пятам и выдирая из рук то, что наглец пытался присвоить почти открыто, перетряхивая содержимое шкафов и ящиков, а также роясь в дамских сумочках. Нельзя сказать, что это было такой уж безнадёжной патологией, клептоманией, которая сильней человека. Нет, у шурина хватало ума и силы воли воздержаться от кражи у людей посторонних, приходивших к Карпинским, крал он исключительно имущество бывших родственников, зная, как не любит полиция вмешиваться в семейные распри. Правда, разведясь с его сестрой, Карпинский перестал уже быть родичем, однако какие-то связи сохранились, Карпинский с дочерью и будущей женой не были совсем уж посторонними людьми, а раз не чужие — красть можно. Счастье ещё, что шурин постоянно проживал в Щецине, в Варшаву же только наезжал.
Кроме дочери, третьей жены и нежелательного шурина у Карпинского был друг ещё со школьной скамьи, Северин Хлюп, и дружба их выдержала испытание временем. Впрочем, и здесь имелись свои сложности.
В данном случае камнем преткновения явилась супруга однокашника, пани Богуслава Хлюп, особа властная, самоуверенная, недовольная всем на свете. Поженились они с Северином, когда у Карпинского была уже вторая жена, и сразу же пани Богуслава принялась охаивать все, связанное с приятелем мужа: жену Карпинского, которая была красивей Богуси и лучше одевалась; самого Карпинского, который был обычным инженеришкой, а не занимал какой-нибудь высокой должности, чтобы поддерживать друга; квартиру Карпинского, незаслуженно доставшуюся этому олуху; дружеские встречи Карпинского с Хлюпом, когда оба взахлёб болтали о каких-то непонятных Богусе вещах или затевали невинный бридж, совершенно Богусе недоступный; угощение во время этих дружеских встреч, ибо Карпинская готовить совсем не умела, заставляя стол дорогущими и совершенно несъедобными блюдами, а уж она, Богуся, приготовила бы по дешёвке такие вкусности, что пальчики оближешь, правда, для этого требуется не только время, но хоть немного ума. Исчерпав тему, пани Хлюпова переходила на собственного мужа, который слишком мало зарабатывал, а мог бы постараться для новой семьи; пасынка, ибо у Хлюпа был сын, порождённый им в ранней молодости по глупости и недосмотру, а ей теперь возись с ним. Короче, пани Богуслава злилась на всех и вся, не исключая и собственных детей от первого брака, двенадцатилетнего сына и десятилетнюю дочь, что не помешало ей отлично их выдрессировать.
Чудовищно скупая и при этом с большими амбициями, Богуся всячески скрывала свою прижимистость. Властная и ревнивая, она и эти качества старалась прикрыть кажущейся заботой о муже и семье. Угрюмая, молчаливая и необщительная, она и мужа пыталась лишить общения с друзьями-приятелями, охотнее всего приковав бы благоверного к батарее парового отопления и в то же время заставляя его искать нужные и полезные знакомства. Такие противоречия усиливали раздражительность пани Богуславы, доводя её до нервного расстройства. Ко всему этому работала она в приёмном покое больницы и в её обязанности входило давать посетителям справки и вообще информацию. Будучи по натуре скрытной и недоброжелательной, Богуся терпеть не могла что бы то ни было сообщать людям, поэтому сведения о времени приёма главного врача или номере рентгеновского кабинета ей приходилось когтями вырывать из глубин собственного естества. А уж чтобы улыбнуться посетителю или больному.., такое ей дорого обходилось. И не столько ей, сколько другим людям, обратившимся за справкой. Почему администрация больниц и поликлиник сажает в справочных бюро подобных баб — понять невозможно.
Правда, пани Богуслава обладала и достоинствами. Она была прекрасной хозяйкой, дом её блистал прямо-таки больничной чистотой, готовила она превосходно, никогда не болела и отличалась исключительной выносливостью. А также красотой, если кому-то нравятся могучие голубоглазые блондинки, пышущие здоровьем, которым есть на чем посидеть и чем подышать. Хлюп как раз любил таких женщин. А кроме того, он очень любил поесть.
Вот почему Хлюп во всем подчинялся своей половине и изо всех сил старался скрыть от неё контакты с приятелем, столь ею не любимым. Понятно, что встречи и даже разговоры однокашников по вышеизложенным причинам стали весьма ограниченны, от чего оба страдали, ибо с детства привыкли делиться друг с другом и радостями, и горестями и во всем советоваться. Карпинский понимал друга, сочувствовал ему и звонить старался только на службу, когда же приходилось звонить Хлюпу домой, прибегал к такому фортелю: услышав в трубке голос ворчливой супруги приятеля, включал автоответчик с заранее записанным текстом, и официальный дамский голос произносил: «Говорит секретарь директора Яцека Настай. Пан директор желает говорить с Северином Хлюпом». Ответственная секретарша несуществующего директора повторяла эти две фразы до одурения, пока к телефону не подходил сам Хлюп, или отключалась, выяснив, что того нет дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91