(Быстро идет.)
К о р о м ы с л о в (идет за ней). Я вас одену. Ментиков, вас ждут!
М е н т и к о в. Сейчас, иду, иду!
От двери, оставшись один, посылает Екатерине Ивановне воздушный поцелуй. Екатерина Ивановна одна. Быстро встает, снимает шляпу и странно, как актриса, перегибается перед зеркалом. Заглядывает вниз – на улицу – и быстро со страхом отходит. Садится на прежнее место в позе отчаяния и безысходности, но при входе Коромыслова меняет ее на более спокойную. Коромыслов останавливается в нескольких шагах.
Молчание.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Павел, пойди сюда.
К о р о м ы с л о в. Нет, я лучше останусь здесь.
Молчание.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ты меня разлюбил?
К о р о м ы с л о в. Я и никогда вас не любил.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Зачем ты так говоришь… Послушай, ты серьезно?.. Нет, это неправда, ты меня любил.
К о р о м ы с л о в. Нет.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а (вопросительно). Тогда это подлость?
К о р о м ы с л о в. Я никогда не говорил, что люблю вас. Потрудитесь вспомнить, Екатерина Ивановна.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Для вас нет ничего святого.
К о р о м ы с л о в. Очень возможно, что вы и правы. Я плохой человек. И в этом смысле ваш упрек я принимаю полностью.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Послушайте, если вы не любите меня, то зачем же?.. Вы шутите? Не пугай меня, Павел, ты шутишь?
К о р о м ы с л о в. Нет, дорогая, не шучу. У меня есть дурное правило: никогда не отказываться от женщины, которая сама идет ко мне в руки. Плохое правило, что и говорить, но ведь я и не выдаю себя за святого. Плохо, плохо, что и говорить.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Но почему же теперь так?.. или теперь у нас новые правила?
К о р о м ы с л о в. Потому что не хочу! Потому, наконец, что все это стало слишком гнусно и… Кто знает? Обманывая, часто сам обманываешься, и, в конце концов, я никогда не знаю: меня ли обманули, я ли обманул. Да и не все ли равно?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Вот вы какой… нехороший. Послушайте, Павел Алексеевич, вы очень испугались, когда я хотела броситься в это окно?
К о р о м ы с л о в. Нет, не очень. Мы – живописцы по женской части и врачи по женским болезням – составляем две вредные в государстве группы, то есть вредные для женщины. Не то мы женщин слишком хорошо знаем, не то ничего не знаем…
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Вы влюблены в Лизу.
К о р о м ы с л о в. Вздор, милейшая! И вообще я не советовал бы вам совсем говорить о сестре.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Вы шутите?
Молчание.
К о р о м ы с л о в. Екатерина Ивановна, а почему уехал от вас Алексей?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а… Не знаю.
К о р о м ы с л о в. Вы лжете, дорогая.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, не лгу. Откуда я могу знать, почему Алеша уехал, – может быть, ему надо заниматься. И почему вы меня об этом спрашиваете? – спросите лучше Лизу!
К о р о м ы с л о в. Вы лжете, Екатерина Ивановна, послушайте меня… Я – много в жизни видавший человек, но и мне порой… жутко смотреть на вас. Что делается с вами, я ума не могу приложить, смотрю и теряюсь. Конечно, я не требую от вас полной откровенности, но, дорогая! – попробуйте, просто попробуйте поговорить со мной. Я не муж, со мной можно все говорить.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, вы шутите? Со мной ничего не делается.
К о р о м ы с л о в. Это ужасно!
Молчание.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Павел, пойди сюда. Ты сегодня ни разу не поцеловал меня.
Молчание.
Павел!… Так-то вы относитесь к вашим гостям, Павел Алексеевич!
К о р о м ы с л о в. Это ужасно! Екатерина Ивановна, почему вы не выгоните Ментикова?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Какие глупости – за что? Он очень милый и услужливый, и он постоянно нужен Георгию, он исполняет его поручения. Павел… Ты ревнуешь, Павел?
К о р о м ы с л о в. Это ужасно!
Молчание.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ну, хорошо, я скажу тебе… Можно подойти к тебе? – мне трудно говорить, когда ты так далеко.
К о р о м ы с л о в. Подойди.
Екатерина Ивановна подходит к нему и, перебирая рукой пуговицы на его пиджаке, смотрит ему в лицо слегка расширенными глазами; брови ее мучительно приподняты.
Ну?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Послушай меня, Павел, я тебе скажу… Ты серьезно это говорил? – скажи!
К о р о м ы с л о в. Да, да!
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ах, не надо, не сердись, я скажу… Павел, может быть, мне лучше умереть?
К о р о м ы с л о в. Ты мучаешься?
Екатерина Ивановна опускает глаза и долго в знак отрицания кивает головой.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет.
К о р о м ы с л о в. Ну, тебе больно? – и что же ты, наконец, чувствуешь, скажи! Ну, хоть иногда, в минуты просветления, ты видишь, во что ты превращаешься?
Екатерина Ивановна молча утвердительно кивает головой.
Это ничтожество, Ментиков, которого я, в конце концов, выгоню, потому что он крадет мои рисунки, я… теперь, кажется, Алексей, может быть, еще кто-нибудь… Почему уехал Алексей?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Не знаю. Больше никого не было.
К о р о м ы с л о в. Это правда? (Екатерина Ивановна молчит и перебирает пуговицы.) Это ужасно!
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, правда. Больше никого не было.
К о р о м ы с л о в. Это ужасно, Катя! К несчастью, я художник, на всю жизнь испорченный человек, и минутами я – как бы тебе это сказать? – даже с некоторым интересом, удовольствием вижу, как выявляется в тебе это новое и… И мне хочется раздеть тебя – нет, нет!.. и писать с тебя вакханку, Мессалину, и вообще черт знает кого. Боже мой, какая это темная сила – человек! Не знаю, чувствуешь ли ты это сама или нет, но от тебя исходит какой-то дьявольский соблазн, и в твоих глазах… минутами, конечно…
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Чувствую.
К о р о м ы с л о в. Ты этого хочешь?
Екатерина Ивановна молча перебирает пуговицы.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Не знаю. Может быть.
К о р о м ы с л о в. Пусти! Екатерина Ивановна. Поцелуй. Коромысло в. Пусти же! Екатерина Ивановна. Поцелуй меня.
Коромыслов отрывается и ходит. Екатерина Ивановна остается на том же месте, стоит, опустив глаза и бросив руки вдоль тела. Молчание.
К о р о м ы с л о в. Я не знаю, какою вы были раньше, Екатерина Ивановна, я плохо знаю вас, как плохо знаю всех женщин, которые не мои любовницы, но теперь – вы ужасны! И я ошибся: вы не вакханка. Вы что-то мертвое, умершее, и вы развратничаете или начинаете развратничать во сне!
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Постойте!
К о р о м ы с л о в. И этакая мерзость, и этакая гнусность! Ведь когда я сошелся, сходился с вами, я ведь думал, что вы живой человек, и, как с живым, борьба и все такое – а оказался просто мародером, который грабит трупы! Ведь вы труп, вы мертвая, Екатерина Ивановна! Этакая мерзость!
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Постойте, постойте!
К о р о м ы с л о в. И, конечно, вам нужно умереть! Просите мужа, пусть пристрелит вас – благо уже стрелял однажды!
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да погодите же! Я скажу… Павел Алексеевич, вы что сказали? Надо умереть, да? Да, да, надо умереть. Но как же я умру? – я не могу, я не умею! Боже мой, что же мне делать, к кому же мне пойти? Павел Алексеевич… Павел Алексеевич, что же мне делать? (Как слепая, бродит по мастерской, натыкаясь на мебель.) Павел Алексеевич… Там, за окном, эта пропасть. Да, да, это ужасно, это ужасно! (Закрывает глаза ладонями рук и неровными шагами, колеблясь, медленно подвигается к окну. Коромыслов делает шаг к ней, но останавливается и наблюдает, невольно приложив обе руки к груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
К о р о м ы с л о в (идет за ней). Я вас одену. Ментиков, вас ждут!
М е н т и к о в. Сейчас, иду, иду!
От двери, оставшись один, посылает Екатерине Ивановне воздушный поцелуй. Екатерина Ивановна одна. Быстро встает, снимает шляпу и странно, как актриса, перегибается перед зеркалом. Заглядывает вниз – на улицу – и быстро со страхом отходит. Садится на прежнее место в позе отчаяния и безысходности, но при входе Коромыслова меняет ее на более спокойную. Коромыслов останавливается в нескольких шагах.
Молчание.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Павел, пойди сюда.
К о р о м ы с л о в. Нет, я лучше останусь здесь.
Молчание.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ты меня разлюбил?
К о р о м ы с л о в. Я и никогда вас не любил.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Зачем ты так говоришь… Послушай, ты серьезно?.. Нет, это неправда, ты меня любил.
К о р о м ы с л о в. Нет.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а (вопросительно). Тогда это подлость?
К о р о м ы с л о в. Я никогда не говорил, что люблю вас. Потрудитесь вспомнить, Екатерина Ивановна.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Для вас нет ничего святого.
К о р о м ы с л о в. Очень возможно, что вы и правы. Я плохой человек. И в этом смысле ваш упрек я принимаю полностью.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Послушайте, если вы не любите меня, то зачем же?.. Вы шутите? Не пугай меня, Павел, ты шутишь?
К о р о м ы с л о в. Нет, дорогая, не шучу. У меня есть дурное правило: никогда не отказываться от женщины, которая сама идет ко мне в руки. Плохое правило, что и говорить, но ведь я и не выдаю себя за святого. Плохо, плохо, что и говорить.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Но почему же теперь так?.. или теперь у нас новые правила?
К о р о м ы с л о в. Потому что не хочу! Потому, наконец, что все это стало слишком гнусно и… Кто знает? Обманывая, часто сам обманываешься, и, в конце концов, я никогда не знаю: меня ли обманули, я ли обманул. Да и не все ли равно?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Вот вы какой… нехороший. Послушайте, Павел Алексеевич, вы очень испугались, когда я хотела броситься в это окно?
К о р о м ы с л о в. Нет, не очень. Мы – живописцы по женской части и врачи по женским болезням – составляем две вредные в государстве группы, то есть вредные для женщины. Не то мы женщин слишком хорошо знаем, не то ничего не знаем…
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Вы влюблены в Лизу.
К о р о м ы с л о в. Вздор, милейшая! И вообще я не советовал бы вам совсем говорить о сестре.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Вы шутите?
Молчание.
К о р о м ы с л о в. Екатерина Ивановна, а почему уехал от вас Алексей?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а… Не знаю.
К о р о м ы с л о в. Вы лжете, дорогая.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, не лгу. Откуда я могу знать, почему Алеша уехал, – может быть, ему надо заниматься. И почему вы меня об этом спрашиваете? – спросите лучше Лизу!
К о р о м ы с л о в. Вы лжете, Екатерина Ивановна, послушайте меня… Я – много в жизни видавший человек, но и мне порой… жутко смотреть на вас. Что делается с вами, я ума не могу приложить, смотрю и теряюсь. Конечно, я не требую от вас полной откровенности, но, дорогая! – попробуйте, просто попробуйте поговорить со мной. Я не муж, со мной можно все говорить.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, вы шутите? Со мной ничего не делается.
К о р о м ы с л о в. Это ужасно!
Молчание.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Павел, пойди сюда. Ты сегодня ни разу не поцеловал меня.
Молчание.
Павел!… Так-то вы относитесь к вашим гостям, Павел Алексеевич!
К о р о м ы с л о в. Это ужасно! Екатерина Ивановна, почему вы не выгоните Ментикова?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Какие глупости – за что? Он очень милый и услужливый, и он постоянно нужен Георгию, он исполняет его поручения. Павел… Ты ревнуешь, Павел?
К о р о м ы с л о в. Это ужасно!
Молчание.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ну, хорошо, я скажу тебе… Можно подойти к тебе? – мне трудно говорить, когда ты так далеко.
К о р о м ы с л о в. Подойди.
Екатерина Ивановна подходит к нему и, перебирая рукой пуговицы на его пиджаке, смотрит ему в лицо слегка расширенными глазами; брови ее мучительно приподняты.
Ну?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Послушай меня, Павел, я тебе скажу… Ты серьезно это говорил? – скажи!
К о р о м ы с л о в. Да, да!
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ах, не надо, не сердись, я скажу… Павел, может быть, мне лучше умереть?
К о р о м ы с л о в. Ты мучаешься?
Екатерина Ивановна опускает глаза и долго в знак отрицания кивает головой.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет.
К о р о м ы с л о в. Ну, тебе больно? – и что же ты, наконец, чувствуешь, скажи! Ну, хоть иногда, в минуты просветления, ты видишь, во что ты превращаешься?
Екатерина Ивановна молча утвердительно кивает головой.
Это ничтожество, Ментиков, которого я, в конце концов, выгоню, потому что он крадет мои рисунки, я… теперь, кажется, Алексей, может быть, еще кто-нибудь… Почему уехал Алексей?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Не знаю. Больше никого не было.
К о р о м ы с л о в. Это правда? (Екатерина Ивановна молчит и перебирает пуговицы.) Это ужасно!
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, правда. Больше никого не было.
К о р о м ы с л о в. Это ужасно, Катя! К несчастью, я художник, на всю жизнь испорченный человек, и минутами я – как бы тебе это сказать? – даже с некоторым интересом, удовольствием вижу, как выявляется в тебе это новое и… И мне хочется раздеть тебя – нет, нет!.. и писать с тебя вакханку, Мессалину, и вообще черт знает кого. Боже мой, какая это темная сила – человек! Не знаю, чувствуешь ли ты это сама или нет, но от тебя исходит какой-то дьявольский соблазн, и в твоих глазах… минутами, конечно…
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Чувствую.
К о р о м ы с л о в. Ты этого хочешь?
Екатерина Ивановна молча перебирает пуговицы.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Не знаю. Может быть.
К о р о м ы с л о в. Пусти! Екатерина Ивановна. Поцелуй. Коромысло в. Пусти же! Екатерина Ивановна. Поцелуй меня.
Коромыслов отрывается и ходит. Екатерина Ивановна остается на том же месте, стоит, опустив глаза и бросив руки вдоль тела. Молчание.
К о р о м ы с л о в. Я не знаю, какою вы были раньше, Екатерина Ивановна, я плохо знаю вас, как плохо знаю всех женщин, которые не мои любовницы, но теперь – вы ужасны! И я ошибся: вы не вакханка. Вы что-то мертвое, умершее, и вы развратничаете или начинаете развратничать во сне!
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Постойте!
К о р о м ы с л о в. И этакая мерзость, и этакая гнусность! Ведь когда я сошелся, сходился с вами, я ведь думал, что вы живой человек, и, как с живым, борьба и все такое – а оказался просто мародером, который грабит трупы! Ведь вы труп, вы мертвая, Екатерина Ивановна! Этакая мерзость!
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Постойте, постойте!
К о р о м ы с л о в. И, конечно, вам нужно умереть! Просите мужа, пусть пристрелит вас – благо уже стрелял однажды!
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да погодите же! Я скажу… Павел Алексеевич, вы что сказали? Надо умереть, да? Да, да, надо умереть. Но как же я умру? – я не могу, я не умею! Боже мой, что же мне делать, к кому же мне пойти? Павел Алексеевич… Павел Алексеевич, что же мне делать? (Как слепая, бродит по мастерской, натыкаясь на мебель.) Павел Алексеевич… Там, за окном, эта пропасть. Да, да, это ужасно, это ужасно! (Закрывает глаза ладонями рук и неровными шагами, колеблясь, медленно подвигается к окну. Коромыслов делает шаг к ней, но останавливается и наблюдает, невольно приложив обе руки к груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18