Они немедленно понравились друг другу. «Леонид!» — стала называть его Джули. «Юль!» — обращался к ней Комогор. «Юль» хохотала.
Лёня был хороший кусок Родины и традиций в чужой стране. На дни рождения он являлся в галстуке и с цветами. Вид у него был несколько комичный. Будучи куском Родины, он ещё одновременно был одним из распространённых американских типов, этакий душевный дядька-провинциал. На него ласково смотрела полиция. Ездил он на раздолбанном «олдс-мобиле» как ему заблагорассудится, всегда очень медленно, и предпочитал середину улицы. Я ни разу не видел, чтобы полицейский его наказал. У него был вид из детства каждого «капа», у всех в детстве были такие дедушки-автомеханики, аптекари, фермеры, старые мужики — соседи, родственники. Великое дело — принадлежать к благонадёжному типажу: меньше неприятностей в жизни, где бы ты ни жил.
Американские тряпки легли на него, как будто так и надо. Даже клетчатые штаны. Как всякий уважающий себя советский человек, он часто носил шляпу. Бейсболка его прикрывала в рабочие дни, а в шляпе он появлялся в свободное время, в выходные дни.
Как подобает его типажу, Комогор участвовал в культурной жизни своего «коммюнити» — в данном случае эмигрантов из России. Приносил статьи в «Новое Русское Слово», жертвовал на издательские затеи, поощрял выпуск воспоминаний старых эмигрантов. Он умудрялся оказываться всякий раз в центре драматических событий. А как же без такого персонажа! Ни Толстой, ни Тургенев, ни Шолохов не обходились без таких характерных персонажей. А ведь они лишь следовали жизни! Комогор оказался в центре моей личной драмы — разрыва с любимой женщиной — и немедленно угодил в книгу. Он оказался на месте преступления, когда Алёшка Туммерман убил эмигранта но кличке «Морячок» из револьвера (фамилию не могу вспомнить. В рассказе «Портрет знакомого убийцы» морячок назван Абрамовым. Но вот какая его настоящая фамилия?). Это случилось в «Астории», одном из «боро» Нью-Йорка. Туммермана (он появляется в моих книгах под фамилией «Шпеерзон») поселил в этом доме, на одной площадке с собой, заботливый Комогор. А убил Туммерман (кстати, он друг диссидента Володи Буковского) за то, что морячок не отдал ему долг. В свое время компания эмигрантов скинулась и купила траулер, чтобы ловить рыбу. Затея провалилась, купили не в сезон, потом у них конфисковали трал, последовали другие несчастья, банк наложил арест на корабль. Туммерман считал, что виноват морячок. И вот убил. Вот как Лёня Комогор выглядит у меня в рассказе «Портрет знакомого убийцы»:
«Однажды я увидел на Бродвее сутулого Лёню Косогора. В новой шляпе и плаще, с галстуком, Косогор выглядел принарядившимся. Занятый рассматриванием мира через очки, Косогор меня не заметил, прошёл мимо. Бывший узник ГУЛАГа помог мне выжить в самые тяжёлые времена, я испытывал к нему тёплые чувства, я его выделял, потому я последовал за ним и на углу 47-й и Бродвея схватил его за плечо.
— В бордель идёте, камрад Косогор?
— Ты? Уф, чокнутый, испугал как…
— Кого боимся, камрад Косогор?
— Задумался я, вот что… А ты где же это пропадал столько времени? /…/
Он шел на собрание литературного клуба! И это он, Косогор, был инициатором создания клуба. Я знал, что узник ГУЛАГа имеет литературные амбиции, однако думал, что он от них навеки избавился, промучившись в своё время целый год с единственным рассказом. Разумеется, рассказ был из жизни ГУЛАГа.
В тот мучительный год Косогор понял, что писательство — не такой легкий хлеб, как ему казалось. До этого он порицал меня и мои произведения. «Вот я когда-нибудь сяду и напишу. У меня опыт, вам, бумагомаракам, и не снился такой опыт. Я больше, чем Солженицын сидел. Десять лет, от звонка до звонка. Уж я напишу так напишу… Это ты всё о пизде, да о пизде, серьёзные книги нужно писать, о серьёзных вещах.
— Пизда — очень серьёзная вещь, Лёня, — отвечал я ему. — Очень серьёзная. /…/
— Надо же, понимаешь, жить культурно, — сказал Косогор, — пусть мы и в дикой стране. Вот я и придумал этот клуб. Собираемся два раза в месяц, обсуждаем текущую литературу. Высказываем мнения».
Последний раз я видел моего героя не то в 1981-м, не то в 1982 году.
Приходится признать, что единственное назначение мужчины — оплодотворить женщину. Удачно брызнуть спермой в её подготовленные природой мокрые недра. Никаких других задач для нас природа не придумала. Все остальные деятельности — от Лукавого. Нашёптаны им. Только Лукавый спасает нас от жизненной скуки.
Битники и другие Набоковы
«Гинзберг ответственен за освобождение дыхания американской поэзии в середине века /…/ Более всего он продемонстрировал, что ничто в американской и эротической реальности не может быть отвергнуто, и может занять своё место в американской поэзии /…/ Его мощная смесь Блейка, Уитмена, Паунда и Вильямса, к которой он добавил свой собственный летучий, гротескный и нежный юмор, резервировала ему памятное место в современной поэзии,» —
написала об Аллене Гинзберге критик Хелен Вендлер.
Американский поэт Аллен Гинзберг родился в 1926 году в штате Нью-Джерси, в городке Паттерсон, там же, где родился выше уже упомянутый крайне скучный американский поэт, классик Вильям Карлос Вильямс. В 1956 году, в разгар популярности движения битников, он публикует свою первую книгу стихов «Вопль» и другие поэмы». Битники были американской разновидностью европейского экзистенциализма, крайне вульгаризированной и упрощённой. Сидение в кафе и джаз-клубах, внутри музыкальных волн джаза было общим времяпрепровождением и для европейских массовых экзистенциалистов, и для их американских подражателей. Отсюда и кличка beat — это в переводе ритм, отсчёт, удар, притопывание. Так что можно вульгаризировать beatniks, назвав их притопывателями. Другая характеристика: ещё это была компания гомосексуалистов. Я познакомился с притопывателем Алленом Гинзбергом в 1978-м в популярном нью-йоркском музыкальном клубе СиБиДжиБи (CBGB) на углу вонючих (тогда) улиц Бликер-стрит и Бауэри, улицы бродяг. Ему было в тот год 52, и я увидел сто уже безволосым, лысым и безбородым, то есть без знаменитой бороды на фотографиях. Похож он был на бухгалтера, причём очень захудалого, из мелкой фирмы по продаже подержанных холодильников. Познакомил нас фотограф Ленька Лубяницкий, эмигрант, друг Бродского и Барышникова, отец Лубяницкого был другом отца Бродского, тоже фотографа. СиБиДжиБи — чёрная модная дыра с десятком столиков и баром — в тот вечер принимала у себя странную смесь наиновейших панк-групп и поэтов, годившихся панкам-юношам в деды: Гинзберг, Тед Берригна, Джон Ашбери, Питер Орловский, Джон Жиорно плюс другие… Не стану повторяться, вечер блистательно (горжусь!) описан мною в рассказе «Первый панк». Меня, помню, поразил демонстративный и, как мне показалось, демагогический пацифизм Гинзберга, то, что он не лепится повторять избитые и тоскливые фразы… Ну, к примеру, одна фраза: «Мы, поэты, призваны сделать мир лучше». Или: «Мы, поэты, должны давить на наши «соответствующие» правительства». Я и тогда, и сейчас считаю, что соответствующие правительства нужно расстрелять из гранатомётов, поэтому я смотрел на достаточно унылого улыбающегося бухгалтера в очках, как на придурка. Помимо этого, я был зол на него персонально ещё вот по какой причине:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Лёня был хороший кусок Родины и традиций в чужой стране. На дни рождения он являлся в галстуке и с цветами. Вид у него был несколько комичный. Будучи куском Родины, он ещё одновременно был одним из распространённых американских типов, этакий душевный дядька-провинциал. На него ласково смотрела полиция. Ездил он на раздолбанном «олдс-мобиле» как ему заблагорассудится, всегда очень медленно, и предпочитал середину улицы. Я ни разу не видел, чтобы полицейский его наказал. У него был вид из детства каждого «капа», у всех в детстве были такие дедушки-автомеханики, аптекари, фермеры, старые мужики — соседи, родственники. Великое дело — принадлежать к благонадёжному типажу: меньше неприятностей в жизни, где бы ты ни жил.
Американские тряпки легли на него, как будто так и надо. Даже клетчатые штаны. Как всякий уважающий себя советский человек, он часто носил шляпу. Бейсболка его прикрывала в рабочие дни, а в шляпе он появлялся в свободное время, в выходные дни.
Как подобает его типажу, Комогор участвовал в культурной жизни своего «коммюнити» — в данном случае эмигрантов из России. Приносил статьи в «Новое Русское Слово», жертвовал на издательские затеи, поощрял выпуск воспоминаний старых эмигрантов. Он умудрялся оказываться всякий раз в центре драматических событий. А как же без такого персонажа! Ни Толстой, ни Тургенев, ни Шолохов не обходились без таких характерных персонажей. А ведь они лишь следовали жизни! Комогор оказался в центре моей личной драмы — разрыва с любимой женщиной — и немедленно угодил в книгу. Он оказался на месте преступления, когда Алёшка Туммерман убил эмигранта но кличке «Морячок» из револьвера (фамилию не могу вспомнить. В рассказе «Портрет знакомого убийцы» морячок назван Абрамовым. Но вот какая его настоящая фамилия?). Это случилось в «Астории», одном из «боро» Нью-Йорка. Туммермана (он появляется в моих книгах под фамилией «Шпеерзон») поселил в этом доме, на одной площадке с собой, заботливый Комогор. А убил Туммерман (кстати, он друг диссидента Володи Буковского) за то, что морячок не отдал ему долг. В свое время компания эмигрантов скинулась и купила траулер, чтобы ловить рыбу. Затея провалилась, купили не в сезон, потом у них конфисковали трал, последовали другие несчастья, банк наложил арест на корабль. Туммерман считал, что виноват морячок. И вот убил. Вот как Лёня Комогор выглядит у меня в рассказе «Портрет знакомого убийцы»:
«Однажды я увидел на Бродвее сутулого Лёню Косогора. В новой шляпе и плаще, с галстуком, Косогор выглядел принарядившимся. Занятый рассматриванием мира через очки, Косогор меня не заметил, прошёл мимо. Бывший узник ГУЛАГа помог мне выжить в самые тяжёлые времена, я испытывал к нему тёплые чувства, я его выделял, потому я последовал за ним и на углу 47-й и Бродвея схватил его за плечо.
— В бордель идёте, камрад Косогор?
— Ты? Уф, чокнутый, испугал как…
— Кого боимся, камрад Косогор?
— Задумался я, вот что… А ты где же это пропадал столько времени? /…/
Он шел на собрание литературного клуба! И это он, Косогор, был инициатором создания клуба. Я знал, что узник ГУЛАГа имеет литературные амбиции, однако думал, что он от них навеки избавился, промучившись в своё время целый год с единственным рассказом. Разумеется, рассказ был из жизни ГУЛАГа.
В тот мучительный год Косогор понял, что писательство — не такой легкий хлеб, как ему казалось. До этого он порицал меня и мои произведения. «Вот я когда-нибудь сяду и напишу. У меня опыт, вам, бумагомаракам, и не снился такой опыт. Я больше, чем Солженицын сидел. Десять лет, от звонка до звонка. Уж я напишу так напишу… Это ты всё о пизде, да о пизде, серьёзные книги нужно писать, о серьёзных вещах.
— Пизда — очень серьёзная вещь, Лёня, — отвечал я ему. — Очень серьёзная. /…/
— Надо же, понимаешь, жить культурно, — сказал Косогор, — пусть мы и в дикой стране. Вот я и придумал этот клуб. Собираемся два раза в месяц, обсуждаем текущую литературу. Высказываем мнения».
Последний раз я видел моего героя не то в 1981-м, не то в 1982 году.
Приходится признать, что единственное назначение мужчины — оплодотворить женщину. Удачно брызнуть спермой в её подготовленные природой мокрые недра. Никаких других задач для нас природа не придумала. Все остальные деятельности — от Лукавого. Нашёптаны им. Только Лукавый спасает нас от жизненной скуки.
Битники и другие Набоковы
«Гинзберг ответственен за освобождение дыхания американской поэзии в середине века /…/ Более всего он продемонстрировал, что ничто в американской и эротической реальности не может быть отвергнуто, и может занять своё место в американской поэзии /…/ Его мощная смесь Блейка, Уитмена, Паунда и Вильямса, к которой он добавил свой собственный летучий, гротескный и нежный юмор, резервировала ему памятное место в современной поэзии,» —
написала об Аллене Гинзберге критик Хелен Вендлер.
Американский поэт Аллен Гинзберг родился в 1926 году в штате Нью-Джерси, в городке Паттерсон, там же, где родился выше уже упомянутый крайне скучный американский поэт, классик Вильям Карлос Вильямс. В 1956 году, в разгар популярности движения битников, он публикует свою первую книгу стихов «Вопль» и другие поэмы». Битники были американской разновидностью европейского экзистенциализма, крайне вульгаризированной и упрощённой. Сидение в кафе и джаз-клубах, внутри музыкальных волн джаза было общим времяпрепровождением и для европейских массовых экзистенциалистов, и для их американских подражателей. Отсюда и кличка beat — это в переводе ритм, отсчёт, удар, притопывание. Так что можно вульгаризировать beatniks, назвав их притопывателями. Другая характеристика: ещё это была компания гомосексуалистов. Я познакомился с притопывателем Алленом Гинзбергом в 1978-м в популярном нью-йоркском музыкальном клубе СиБиДжиБи (CBGB) на углу вонючих (тогда) улиц Бликер-стрит и Бауэри, улицы бродяг. Ему было в тот год 52, и я увидел сто уже безволосым, лысым и безбородым, то есть без знаменитой бороды на фотографиях. Похож он был на бухгалтера, причём очень захудалого, из мелкой фирмы по продаже подержанных холодильников. Познакомил нас фотограф Ленька Лубяницкий, эмигрант, друг Бродского и Барышникова, отец Лубяницкого был другом отца Бродского, тоже фотографа. СиБиДжиБи — чёрная модная дыра с десятком столиков и баром — в тот вечер принимала у себя странную смесь наиновейших панк-групп и поэтов, годившихся панкам-юношам в деды: Гинзберг, Тед Берригна, Джон Ашбери, Питер Орловский, Джон Жиорно плюс другие… Не стану повторяться, вечер блистательно (горжусь!) описан мною в рассказе «Первый панк». Меня, помню, поразил демонстративный и, как мне показалось, демагогический пацифизм Гинзберга, то, что он не лепится повторять избитые и тоскливые фразы… Ну, к примеру, одна фраза: «Мы, поэты, призваны сделать мир лучше». Или: «Мы, поэты, должны давить на наши «соответствующие» правительства». Я и тогда, и сейчас считаю, что соответствующие правительства нужно расстрелять из гранатомётов, поэтому я смотрел на достаточно унылого улыбающегося бухгалтера в очках, как на придурка. Помимо этого, я был зол на него персонально ещё вот по какой причине:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83