Я даже не верил в то, что зрители с этого концерта «Поп-Механики» придут вступить в партию. Я считал, что это необходимая пропаганда и агитация. Бросание камней в океан — и только. Выборы закончились неудачно для Дугина. Он набрал мизерные какие-то тыщи полторы голосов. Он был подавлен. Для сравнения, всего лишь две листовки, формата А-3, расклеенные общим тиражом, не превышающим десяти тысяч экземпляров, в 1999 году в Мытищинском округе, принесли нашему кандидату Анатолию Тишину 7069 голосов избирателей. Он не выиграл, но занял достойное 5-е место, а участвовали 18 кандидатов! Среди них такие, как бывший вице-спикер Госдумы Александр Венгеровский, его наш Тишин оставил далеко позади. Перед избирателями Тишин появиться не мог, он сидел в это время в севастопольской тюрьме. На избирателей подействовали только листовки. На них была фотография Че Гевары, поверху большими буквами: «ТИШИН, работник морга», внизу: «Подумай о будущем!» В листовке также чувствуется национал-большевистский чёрный юмор (Толя Тишин действительно патологоанатом), есть и эстетизм. Однако обращается листовка к массам.
Ещё несколько поездок в Питер убедили меня, что Курёхин пришел в НБП навсегда. В те годы именно у меня родилось мнение, что мы крайние, последние, что после НБП идти некуда. «Круче нас только АД» — так афористически я обозначил нашу позицию. Сверхсовременный радикализм в искусстве и политике — вот что такое Национал-Большевизм, хотя он и многое другое. Мне казалось естественным, что всякий крупный талант придёт к нам. На самом деле так и случилось. Достаточно назвать только нас четырёх: Курёхин, Летов, Дугин, Лимонов — чтобы понять, что да, всякий крупный пришёл. И множество менее крупных. А кто остался за пределами, какой «артист» первой величины? Никого нет за пределами.
В одну из поездок состоялась знаменитая пресс-конференция. В помещении бара или клуба мы сели вчетвером за стол: я, Курёхин, Дугин и Тимур Новиков. И журналисты набросились на нас. Новиков испугался, дистанцировался сразу, и его щадили, Дугина мало знали, на меня и Курёхина они навалились всем скопом. Сергей не ожидал, он как-то сник вначале, но выправился к концу пресс-конференции. Он привык к восторгу и полному одобрению питерского общества и СМИ. Он был их любимчик, их «коклюш», как метко говорят французы, имея в виду любимую болезнь. Он не допускал возможности, что будет такое противодействие, такой бунт против него. Надо сказать, что тут было ещё и недоразумение, некоторая истеричность и с той, и с другой стороны. К 1995 году фашистами нас сделали СМИ только на основании прочтения рискованной «Лимонки», а в газете мы да, активно переваривали опыт национальных движений первой половины 20 века, фашизма и нацизма в том числе. Там было чему поучиться, но фашистами или нацистами образца 20-х, и 30-х, и 40-х годов мы становиться не собирались. Только использовать опыт и пойти дальше, далеко, сливая этот опыт в общую бочку с красным левым ленинистским опытом! Но журналисты, как правило, люди поверхностные, люди лёгкого веса. Они читали в «Лимонке»: «Ночь длинных ножей», «Пивной Путч», «Девочки Гитлера» и радостно орали: вот фашизм! А мы просвещали наши массы, чтоб знали, объективно: вот как делали, вот как можно делать. Полемика меня заряжает энергией, я отхлестал их тогда на пресс-конференции, как собак палкой, я высмеивал их безграмотность и тупость, их привычки жёлтой прессы, вдвоем с Сергеем мы их отхлестали. Защита Дугина была слишком академичной, они его не поняли… Но уходил оттуда Курёхин оторопелый. Он не ожидал, он думал, ему всё можно, и такой поворот, он ожидал, ему тоже простят.
Неприятная история приключилась и когда мы пошли на Невском в квартиру-галерею к неким его друзьям: Курёхин, Дугин и я. Нас приняли враждебно. Там в общей сложности была сотня, наверное, людей. Кто-то уходил, приходили свежие. Там напивались «сливки» петербургской культуры, певцы, музыканты (группа «Два самолета»), художники. По мере увеличения алкоголя в крови вся эта бродячая масса скапливалась рядом с нами, произносила угрожающие речи, но на моё предложение оставить негостеприимный дом Курёхин долго не соглашался. Наконец, стали раздаваться совсем уж непотребные выкрики: «Сергей! Ты — еврей, почему ты сидишь с антисемитом Дугиным и фашистом Лимоновым? Встань! Уйди оттуда!» (По моему предложению мы заняли стратегическую позицию под антресолью. Сверху, с тыла, и с двух сторон света нас ограждали деревянные лакированные брёвна, а спереди стояли столы с едой и алкоголем). Курёхин вдруг сам предложил уйти. И мы в походном порядке, Сергей последним, пятясь вышли из негостеприимной квартиры. Он, бедняга, даже устал. До Невского (квартира была на перпендикулярной улице) мы молчали. На Невском дружно заговорили, изливая чувства. «Я прошу прощения, что подверг вас этой экзекуции, — сказал Курёхин. — Я не подозревал. Это мои друзья. Обычно они как минимум аполитичны. Превратились в зверей каких-то».
Ну ясно, что они не превратились, а были. Когда он развлекал их остротами, байками о Ленине-грибе, виртуозно изматывал перед ними рояль, — им ничто не грозило, оскал и рычание были не нужны, они весело смеялись. А вот когда он на основы их жизни покусился, примкнул к людям, собравшимся переделать мир, тут они оскалились.
Дмитрий Месхиев в журнале «Домовой» говорит:
«Эта дружба с Лимоновым завязалась при мне. Мы были в Москве. Курёхин познакомился с Лимоновым. Мы сидели в каком-то клубе. Я видел, как они вцепились друг в друга. Сергей был очень обаятельным человеком, прекрасно это осознавал и постоянно этим пользовался. А Лимонов человек необаятельный».
А вот кусок из интервью Курёхина в этом же номере того же журнала. Вот что он говорил в Берлине после концерта «Поп-Механики»:
«Мне близка интеллектуальная ситуация Германии перед началом Второй мировой войны: тогда был осуществлён уникальный синтез искусства, науки, магии. Об этом, о людях, сделавших это, — о Верте, Вилигуте, Йорге Лансе фон Либенфельсе — предпочитают молчать, потому что сразу возникают ассоциации с концлагерями. Когда задавили нацизм, задавили и едва начинавшую складываться синкретическую культуру, объединившую искусство, политику, магию. Теперь к вопросу о фашизме. «Фашизм» присутствует во всех явлениях культуры. Можно рассматривать любое явление как «начинающийся фашизм», «задавленный фашизм», «явный фашизм» и так далее. А под фашизмом в чистом виде я понимаю романтизм. Если довести романтизм до логического конца, он приводит к фашизму. Если вы романтик по ощущениям, вы должны остановиться. Иначе вам быть фашистом. Новалис больше фашист, чем Гитлер».
Процитированный отрывок из интервью должен навеки прекратить полемику на тему: почему, как случилось, что гений и порядочный человек Сергей Курёхин оказался в последний год жизни национал-большевиком. С национал-большевиками.
Во время обсуждения «Поп-Механики» после концерта в Берлине одна из окружавших Курёхина журналисток спросила впрямую: «Сергей, нас тут очень волнует один вопрос. Все говорят, что вы с фашистами, с Лимоновым и Дугиным… Это правда?
— Да, я с ними , — ответил Курёхин. — Но вы предложите что-нибудь, о чем можно было бы говорить?»
Фраза, такая, как она есть, имеет только один смысл:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Ещё несколько поездок в Питер убедили меня, что Курёхин пришел в НБП навсегда. В те годы именно у меня родилось мнение, что мы крайние, последние, что после НБП идти некуда. «Круче нас только АД» — так афористически я обозначил нашу позицию. Сверхсовременный радикализм в искусстве и политике — вот что такое Национал-Большевизм, хотя он и многое другое. Мне казалось естественным, что всякий крупный талант придёт к нам. На самом деле так и случилось. Достаточно назвать только нас четырёх: Курёхин, Летов, Дугин, Лимонов — чтобы понять, что да, всякий крупный пришёл. И множество менее крупных. А кто остался за пределами, какой «артист» первой величины? Никого нет за пределами.
В одну из поездок состоялась знаменитая пресс-конференция. В помещении бара или клуба мы сели вчетвером за стол: я, Курёхин, Дугин и Тимур Новиков. И журналисты набросились на нас. Новиков испугался, дистанцировался сразу, и его щадили, Дугина мало знали, на меня и Курёхина они навалились всем скопом. Сергей не ожидал, он как-то сник вначале, но выправился к концу пресс-конференции. Он привык к восторгу и полному одобрению питерского общества и СМИ. Он был их любимчик, их «коклюш», как метко говорят французы, имея в виду любимую болезнь. Он не допускал возможности, что будет такое противодействие, такой бунт против него. Надо сказать, что тут было ещё и недоразумение, некоторая истеричность и с той, и с другой стороны. К 1995 году фашистами нас сделали СМИ только на основании прочтения рискованной «Лимонки», а в газете мы да, активно переваривали опыт национальных движений первой половины 20 века, фашизма и нацизма в том числе. Там было чему поучиться, но фашистами или нацистами образца 20-х, и 30-х, и 40-х годов мы становиться не собирались. Только использовать опыт и пойти дальше, далеко, сливая этот опыт в общую бочку с красным левым ленинистским опытом! Но журналисты, как правило, люди поверхностные, люди лёгкого веса. Они читали в «Лимонке»: «Ночь длинных ножей», «Пивной Путч», «Девочки Гитлера» и радостно орали: вот фашизм! А мы просвещали наши массы, чтоб знали, объективно: вот как делали, вот как можно делать. Полемика меня заряжает энергией, я отхлестал их тогда на пресс-конференции, как собак палкой, я высмеивал их безграмотность и тупость, их привычки жёлтой прессы, вдвоем с Сергеем мы их отхлестали. Защита Дугина была слишком академичной, они его не поняли… Но уходил оттуда Курёхин оторопелый. Он не ожидал, он думал, ему всё можно, и такой поворот, он ожидал, ему тоже простят.
Неприятная история приключилась и когда мы пошли на Невском в квартиру-галерею к неким его друзьям: Курёхин, Дугин и я. Нас приняли враждебно. Там в общей сложности была сотня, наверное, людей. Кто-то уходил, приходили свежие. Там напивались «сливки» петербургской культуры, певцы, музыканты (группа «Два самолета»), художники. По мере увеличения алкоголя в крови вся эта бродячая масса скапливалась рядом с нами, произносила угрожающие речи, но на моё предложение оставить негостеприимный дом Курёхин долго не соглашался. Наконец, стали раздаваться совсем уж непотребные выкрики: «Сергей! Ты — еврей, почему ты сидишь с антисемитом Дугиным и фашистом Лимоновым? Встань! Уйди оттуда!» (По моему предложению мы заняли стратегическую позицию под антресолью. Сверху, с тыла, и с двух сторон света нас ограждали деревянные лакированные брёвна, а спереди стояли столы с едой и алкоголем). Курёхин вдруг сам предложил уйти. И мы в походном порядке, Сергей последним, пятясь вышли из негостеприимной квартиры. Он, бедняга, даже устал. До Невского (квартира была на перпендикулярной улице) мы молчали. На Невском дружно заговорили, изливая чувства. «Я прошу прощения, что подверг вас этой экзекуции, — сказал Курёхин. — Я не подозревал. Это мои друзья. Обычно они как минимум аполитичны. Превратились в зверей каких-то».
Ну ясно, что они не превратились, а были. Когда он развлекал их остротами, байками о Ленине-грибе, виртуозно изматывал перед ними рояль, — им ничто не грозило, оскал и рычание были не нужны, они весело смеялись. А вот когда он на основы их жизни покусился, примкнул к людям, собравшимся переделать мир, тут они оскалились.
Дмитрий Месхиев в журнале «Домовой» говорит:
«Эта дружба с Лимоновым завязалась при мне. Мы были в Москве. Курёхин познакомился с Лимоновым. Мы сидели в каком-то клубе. Я видел, как они вцепились друг в друга. Сергей был очень обаятельным человеком, прекрасно это осознавал и постоянно этим пользовался. А Лимонов человек необаятельный».
А вот кусок из интервью Курёхина в этом же номере того же журнала. Вот что он говорил в Берлине после концерта «Поп-Механики»:
«Мне близка интеллектуальная ситуация Германии перед началом Второй мировой войны: тогда был осуществлён уникальный синтез искусства, науки, магии. Об этом, о людях, сделавших это, — о Верте, Вилигуте, Йорге Лансе фон Либенфельсе — предпочитают молчать, потому что сразу возникают ассоциации с концлагерями. Когда задавили нацизм, задавили и едва начинавшую складываться синкретическую культуру, объединившую искусство, политику, магию. Теперь к вопросу о фашизме. «Фашизм» присутствует во всех явлениях культуры. Можно рассматривать любое явление как «начинающийся фашизм», «задавленный фашизм», «явный фашизм» и так далее. А под фашизмом в чистом виде я понимаю романтизм. Если довести романтизм до логического конца, он приводит к фашизму. Если вы романтик по ощущениям, вы должны остановиться. Иначе вам быть фашистом. Новалис больше фашист, чем Гитлер».
Процитированный отрывок из интервью должен навеки прекратить полемику на тему: почему, как случилось, что гений и порядочный человек Сергей Курёхин оказался в последний год жизни национал-большевиком. С национал-большевиками.
Во время обсуждения «Поп-Механики» после концерта в Берлине одна из окружавших Курёхина журналисток спросила впрямую: «Сергей, нас тут очень волнует один вопрос. Все говорят, что вы с фашистами, с Лимоновым и Дугиным… Это правда?
— Да, я с ними , — ответил Курёхин. — Но вы предложите что-нибудь, о чем можно было бы говорить?»
Фраза, такая, как она есть, имеет только один смысл:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83