Любопытно отметить, что, с детства мысля исключительно о божественном и обручась, согласно житиям, с божественной премудростью, он поступил не в любое из существовавших тогда в Византии духовных учебных заведений, а в единственное светское — основанный Львом Математиком Магнаврский университет, кузницу высших кадров империи. Странный выбор, не правда ли? И даже приводимый житиями перечень его интересов (помните? — грамматика, диалектика и риторика, арифметика и геометрия, астрономия и музыка, Гомер и «все прочие эллинские художества») свидетельствует, прямо скажем, отнюдь не исключительно о богословских интересах. С другой стороны, в Византии шли постоянные споры на темы догматики, этики, апологетики и прочих теологических дисциплин — причем не только в духовной, но и просто в культурной среде, а духовенство, отмечает Лев Гумилев, практически не отделяло себя от паствы, вследствие чего светски образованные люди становились порой высокими церковными иерархами и даже патриархами, как, например, Тарасий, Никифор или играющий заметную роль в нашей истории Фотий. В свете этого богословские интересы Константина Философа представляются совершенно естественными: его универсальный ум просто не мог проигнорировать столь обширной и захватывающе интересной сферы. Однако к принятию священнического сана его привела совсем иная ситуация.
Произошло это примерно в 847 году. Желая устроить будущее многообещающего молодого человека, великий логофет Феоктист вознамерился женить его на своей крестнице, гарантируя в этом случае назначение на должность стратига — вослед карьере старшего брата. Трудно сказать, что представлялось Константину менее желанным — брак по расчету (в те времена отнюдь не считавшийся, заметим, зазорным, скорее наоборот) или высокий пост: возможно он, интеллектуал по призванию, не жаждал ни того, ни другого. К тому же священнический сан позволял, никого не оскорбив, отказаться от обеих перспектив, а место хранителя патриаршей библиотеки при храме святой Софии — должность, надо сказать, весьма высокая. В причерноморский монастырь, правда, удалился Константин не по собственному желанию, не из скромности, как утверждают жития, а был сослан за самовольство, однако вскоре прощен, возвращен в столицу и назначен, как мы знаем, преподавать философию в Магнаврском университете. И не удивительно: такими кадрами не разбрасываются, и в империи это прекрасно понимали. Зато и опала после убийства Феоктиста ему — священнослужителю, не претендующему на административные посты, — не угрожала. К тому же его близкий друг Фотий к этому времени уже изрядно возвысился, а вскоре, в 858 году, стал патриархом, то есть покровителем не менее могущественным, чем покойный великий логофет.
Здесь надо остановиться на одной особенности политической жизни Восточной Римской империи. Ведя с соседями почти непрерывные войны, Византия искусно и гибко стремилась подчинить их своему политическому и культурному влиянию. А едва ли не главным инструментом этого влияния на окрестные народы являлось распространение среди них христианства, причем — в отличие от Рима, опиравшегося на мечи светских владык, — Византия стремилась делать это мягче и осторожнее. В результате любой византийский дипломат одновременно являлся миссионером, а всякий миссионер — дипломатом. Спрос на людей, способных к подобной деятельности, был, следовательно, велик. Так что таланты Константина Философа не могли пропасть втуне. И, как вы уже знаете, император Михаил III и патриарх Фотий использовали их наилучшим образом, причем в обстановке, надо сказать, весьма непростой.
Конфликты не утихали на всех границах империи.
С юга шла арабская экспансия — там ни о каком влиянии говорить не приходилось; обращать мусульман в христианство — задача бесперспективная, а потому там судьбы государств решала исключительно военная сила. И замечу, в конце концов решила — правда, руками не арабов, а турок, и уже в XV веке… Но и на протяжении всего IX столетия военное счастье чаще улыбалось не ромеям, а их противникам. Тем не менее случались и недолгие периоды мира, попытки налаживания более или менее сносного — пусть даже заведомо преходящего — сосуществования. С одним из таких периодов совпала, кстати, миссия Константина Философа и Георгия, митрополита Никомидийского, ко двору милитенского эмира.
На востоке лежал могущественный Хазарский каганат — иногда противник, временами союзник и всегда беспокойный сосед. Здесь тоже говорить о массовом обращении в христианство не приходилось (недаром Константину при всех его дарованиях удалось крестить лишь две сотни выделенных ханом из вежливости хазар), а вот налаживать и поддерживать добрые отношения было жизненно необходимо, чем и объясняется поездка туда младшего из солунских братьев. Там же, на востоке, находилась и вечно враждебная Персия.
На западе, в Италии, шла почти непрерывная война за римское наследие с гуннами, вандалами, лангобардами и норманнами. Несколько поутихшая после того, как на голову короля Карла Великого, основателя династии Каролингов, была возложена в 800 году императорская корона Священной Римской империи. До этого момента Византия не рассматривала себя как самодостаточное государство, знакомое нам по школьным учебником. Для себя она была не Восточной, а просто Римской империей и, следовательно, претендовала и на все территории, некогда подвластные Вечному городу. Теперь все изменилось. В царствование императрицы Ирины, последней из Исаврийской династии, папа Лев III, окончательно решив сделать ставку в борьбе с северными варварами не на проблематичную помощь далекой Византии, а на реальную мощь государства франков, объявил: «Поскольку в настоящее время в стране греков нет носителя императорского титула, а империя захвачена местной женщиной, последователям апостолов и всем святым отцам, участвующим в соборе, как и всему остальному христианскому народу, представляется, что титул императора должен получить король франков Карл, который держит в руках Рим, где некогда имели обыкновение жить цезари». Это окончательно похоронило мечту Византии о единстве империи и привело еще не к разделению [], но к некоторому размежеванию и без того уже отдалившихся друг от друга церквей — римской, католической и греческой, кафолической или ортодоксальной. Последнее обстоятельство обусловило неизбежное соперничество церквей в процессе обращения в христианство новых районов — попросту говоря, пошел суровый дележ сфер влияния. В описываемое время, в середине IX века, эта борьба обострилась до предела. А одним из ее важнейших объектов были еще только переходившие в христианство южные и западные славяне.
Наконец, на севере, за Проливами, располагалось Первое Болгарское царство — славяно-болгарское государство, образовавшееся в 681 году после подчинения тюрками-протоболгарами, вторгшимися на Балканы под властью хана Аспаруха, Союза семи славянских племен и освобождения этой территории от власти Византии. В худшем случае это был серьезный противник, а в лучшем — столь же сильный союзник, и склонить болгар к этому второму варианту Византии было крайне желательно.
Как я уже упоминал, Мефодий не то крестил, не то подготовил ко крещению болгарского князя (а впоследствии — и царя) Бориса, принявшего христианское имя Михаил — в честь Михаила III.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96