Мы поставлены на страже ваших мозгов, чтобы вам не нужно было слишком напрягаться.
– И, как продажные менты, вы снимаете с нас дань из фондов нашего уважения к вашим беспросветным глупостям?.. Эх, учудить бы вам ревизию со взломом! – разгорячился Плюшевый Медведь. – Прошерстить, сколько вы денег и талантов угробили. Где средство от рака? А? Где разгадка бессмертия? Где ответ на вопрос, есть Бог или нет, для тех, кому это ещё неясно? Где всемирное счастье?
– Ну, это не только наша задача… И подчас эти задачи невыполнимы! Мы ведь всего лишь ёжики! – заотнекивался Скептический Ёжик.
– Мошенники вы, а не ёжики. Ведь всё это вы нам обещали для того, чтобы мы сидели, развесив уши, пока вы нам великомудро заявите, что как вы ничего не знали, так, в общем, и не знаете, только незнание ваше значительно углубилось, – не унимался Медведь.
– Ну, это, скорее, не к нам, историкам, – с надеждой стал увиливать Скептический Ёжик.
– Я по дружбе, исключительно из жалости к твоим уже седым иголкам промолчу, что я думаю об историках, – ласково прошептал Плюшевый Медведь, и Скептический Ёжик был ему за это действительно благодарен, как другу!
Маськин слушал-слушал друзей, а потом и сказал, как бы подводя итог:
– А вот и Миша Монтень, когда приезжал к нам последний раз, за чаем говорил, что мы опираемся на чужие руки с такой силой, что в конце концов обессилеваем. Хотим побороть страх смерти –делаем это за счёт Сенеки, стремимся утешиться сами или утешить других – черпаем из Цицерона, а между тем могли бы обратиться за этим к самим себе, если бы нас надлежащим образом воспитали и научили думать! Нет, не любим мы этого весьма относительного богатства, собранного с миру по нитке. Если можно быть учёным чужой учёностью, то мудрыми мы можем быть лишь собственной мудростью. Если учение не вызывает в нашей душе никаких изменений к лучшему, если наши суждения с его помощью не становятся более здравыми, то мы с таким же успехом могли бы вместо занятий науками играть в мяч. Но взгляните: вот наш школяр возвращается после многих лет занятий. Найдётся ли ещё кто-нибудь, столь же неприспособленный к практической деятельности? Наши учёные учителя, те, которые обещают быть всех полезнее человечеству, на деле же, среди всех прочих людей, – единственные, которые не только не совершенствуют отданные им в обработку души и умы, как делает, например каменщик или плотник, с предметами своего труда, а напротив, портят их, и при этом требуют, чтобы им за это платили. Мы называем таких учёных, которых наука как бы оглушила, стукнув по черепу, «окниженные». И действительно, чаще всего они кажутся нам пришибленными, лишёнными даже самого обыкновенного здравого смысла. Возьмите крестьянина или сапожника: вы видите, что они просто и не мудрствуя лукаво живут помаленьку, говоря только о тех вещах, которые им в точности известны, а наши учёные мужи, стремясь возвыситься над остальными и щегольнуть своими знаниями, на самом деле крайне поверхностными и чаще всего ошибочными, всё время спотыкаются на своём жизненном пути и попадают впросак! Кто присмотрится повнимательнее к этой породе людей, надо сказать, довольно распространённой, тот найдёт, что чаще всего они не способны понять ни самих себя, ни других, и что, хотя память их забита всякой всячиной, в голове у них совершенная пустота. Тому, кто не постиг науки добра, всякая иная наука приносит лишь вред.
– Да, Монтень просто душка, – подтвердил Плюшевый Медведь. – Он всегда говорил: «Изумительно суетное, поистине непостоянное и вечно колеблющееся существо – человек. Не легко составить себе о нём устойчивое единообразное представление». Единственное, что в нём постоянно, – так это неизбывная дурость!
Глава 23
Маськин и Монах
После отъезда Резинового Ёжика Маськин с Плюшевым Медведем решили навестить ещё одного друга, Монаха, который, в отличие от Ёжика, посвятившего свою жизнь научным бдениям, принёс в безвозмездный дар свои скоротечные понедельники и взбалмошные субботы не менее великому делу, чем наука. Он стал монахом, посвятив себя (вы подумали, что я скажу – Богу, ан нет)… религии. Это, увы, не одно и то же…
Вы скажете, что, мол, неужели и в наши дни такое ещё случается? А как же. Ведь это только кажется, что наши дни чем-то отличаются от не наших. Конечно, если раньше в том монастыре проживало двести монахов, а теперь только восемь, это можно принять за значительное изменение, однако скорее по количеству, чем по сути.
Жизнь в монастыре мало изменилась с пятнадцатого века, разве что появились компьютеры и электричество. Монах когда-то в мирской своей жизни был выдающимся художником с исключительным, редким талантом. Он прекрасно писал чарующие, мудрые стихи…
Едва заслышав шорох полотенец,
Мы поспешим к погосту, и тогда
Рождается наш царственный младенец,
Не в тех руках, не там и не тогда…
Но эти годы давно ушли прочь, и теперь для него настала монашеская реальность, обретённая и заслуженная многими годами послушничества и соблюдения обетов бедности и безбрачия…
Монах принял Маськина и Плюшевого Медведя нарочито приветливо, хотя казался равнодушным. Лик его был спокойным и просветлённым, как у выздоравливающего умопомешанного. Он познакомил их с настоятелем монастыря, и тот с интересом разглядывал необычных посетителей, а затем, услышав, что Плюшевый Медведь в детстве учился в одной школе с Монахом, глубокомысленно возвестил, что, мол, каких разных выпускников производила эта самая школа…
Монах даже пригласил гостей к обеду, которым он особенно гордился, потому что приготовил его сам. На обед подавали авокадо, политое уксусом, и довольно вкусную лазанью. Дежурный монах обносил всех хлебом и прочим съестным. Всё было чинно и степенно, как и много веков назад. За обедом было не принято разговаривать, и поэтому один монах читал вслух какой-то альманах. Монахи изредка посмеивались над услышанным.
После обеда гостей усадили в уютной комнате с окнами в витражах, и началась несколько невразумительная беседа.
– Слушай, Монах, – шутливо сказал Плюшевый Медведь, потирая пузико после обеда, – скажи по совести, ты в Бога-то веришь?
К удивлению Маськина, Монах совсем не обиделся; было видно, что посетители всё время задают ему подобный вопрос, и он даже ласково пояснил, что если бы не верил, то иначе что же тут делал бы? Хотя прямо на вопрос так почему-то и не ответил.
Плюшевый Медведь всё-таки не совсем поверил в искренность Монаха, но оставил свои сомнения при себе. Экое перевоплощение! Весельчак, любитель женщин, выпивки, острослов, бунтарь – и вдруг монах! Он хорошо помнил своего школьного приятеля, и у него как-то не укладывалось в голове эдакое несусветное, можно сказать магическое, преображение. Познакомился Плюшевый Медведь с будущим Монахом в субтильные годы их совместного детства, при весьма интригующих обстоятельствах, когда Монах ткнул Плюшевому Медведю пальцем в глаз. Ничего страшного не произошло, потому что Монах промахнулся, но Плюшевый Медведь, хотя Монаха и простил чистосердечно, однако пальца его до сих пор как-то побаивался. Плюшевый Медведь припомнил хлёсткие строчки, написанные будущим Монахом в юности:
Всё сбудется опять до точки точно,
[Чего-то там пум-пум… ], и тем скорей
Повесят нас на трубах водосточных –
У нас на всех не хватит фонарей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– И, как продажные менты, вы снимаете с нас дань из фондов нашего уважения к вашим беспросветным глупостям?.. Эх, учудить бы вам ревизию со взломом! – разгорячился Плюшевый Медведь. – Прошерстить, сколько вы денег и талантов угробили. Где средство от рака? А? Где разгадка бессмертия? Где ответ на вопрос, есть Бог или нет, для тех, кому это ещё неясно? Где всемирное счастье?
– Ну, это не только наша задача… И подчас эти задачи невыполнимы! Мы ведь всего лишь ёжики! – заотнекивался Скептический Ёжик.
– Мошенники вы, а не ёжики. Ведь всё это вы нам обещали для того, чтобы мы сидели, развесив уши, пока вы нам великомудро заявите, что как вы ничего не знали, так, в общем, и не знаете, только незнание ваше значительно углубилось, – не унимался Медведь.
– Ну, это, скорее, не к нам, историкам, – с надеждой стал увиливать Скептический Ёжик.
– Я по дружбе, исключительно из жалости к твоим уже седым иголкам промолчу, что я думаю об историках, – ласково прошептал Плюшевый Медведь, и Скептический Ёжик был ему за это действительно благодарен, как другу!
Маськин слушал-слушал друзей, а потом и сказал, как бы подводя итог:
– А вот и Миша Монтень, когда приезжал к нам последний раз, за чаем говорил, что мы опираемся на чужие руки с такой силой, что в конце концов обессилеваем. Хотим побороть страх смерти –делаем это за счёт Сенеки, стремимся утешиться сами или утешить других – черпаем из Цицерона, а между тем могли бы обратиться за этим к самим себе, если бы нас надлежащим образом воспитали и научили думать! Нет, не любим мы этого весьма относительного богатства, собранного с миру по нитке. Если можно быть учёным чужой учёностью, то мудрыми мы можем быть лишь собственной мудростью. Если учение не вызывает в нашей душе никаких изменений к лучшему, если наши суждения с его помощью не становятся более здравыми, то мы с таким же успехом могли бы вместо занятий науками играть в мяч. Но взгляните: вот наш школяр возвращается после многих лет занятий. Найдётся ли ещё кто-нибудь, столь же неприспособленный к практической деятельности? Наши учёные учителя, те, которые обещают быть всех полезнее человечеству, на деле же, среди всех прочих людей, – единственные, которые не только не совершенствуют отданные им в обработку души и умы, как делает, например каменщик или плотник, с предметами своего труда, а напротив, портят их, и при этом требуют, чтобы им за это платили. Мы называем таких учёных, которых наука как бы оглушила, стукнув по черепу, «окниженные». И действительно, чаще всего они кажутся нам пришибленными, лишёнными даже самого обыкновенного здравого смысла. Возьмите крестьянина или сапожника: вы видите, что они просто и не мудрствуя лукаво живут помаленьку, говоря только о тех вещах, которые им в точности известны, а наши учёные мужи, стремясь возвыситься над остальными и щегольнуть своими знаниями, на самом деле крайне поверхностными и чаще всего ошибочными, всё время спотыкаются на своём жизненном пути и попадают впросак! Кто присмотрится повнимательнее к этой породе людей, надо сказать, довольно распространённой, тот найдёт, что чаще всего они не способны понять ни самих себя, ни других, и что, хотя память их забита всякой всячиной, в голове у них совершенная пустота. Тому, кто не постиг науки добра, всякая иная наука приносит лишь вред.
– Да, Монтень просто душка, – подтвердил Плюшевый Медведь. – Он всегда говорил: «Изумительно суетное, поистине непостоянное и вечно колеблющееся существо – человек. Не легко составить себе о нём устойчивое единообразное представление». Единственное, что в нём постоянно, – так это неизбывная дурость!
Глава 23
Маськин и Монах
После отъезда Резинового Ёжика Маськин с Плюшевым Медведем решили навестить ещё одного друга, Монаха, который, в отличие от Ёжика, посвятившего свою жизнь научным бдениям, принёс в безвозмездный дар свои скоротечные понедельники и взбалмошные субботы не менее великому делу, чем наука. Он стал монахом, посвятив себя (вы подумали, что я скажу – Богу, ан нет)… религии. Это, увы, не одно и то же…
Вы скажете, что, мол, неужели и в наши дни такое ещё случается? А как же. Ведь это только кажется, что наши дни чем-то отличаются от не наших. Конечно, если раньше в том монастыре проживало двести монахов, а теперь только восемь, это можно принять за значительное изменение, однако скорее по количеству, чем по сути.
Жизнь в монастыре мало изменилась с пятнадцатого века, разве что появились компьютеры и электричество. Монах когда-то в мирской своей жизни был выдающимся художником с исключительным, редким талантом. Он прекрасно писал чарующие, мудрые стихи…
Едва заслышав шорох полотенец,
Мы поспешим к погосту, и тогда
Рождается наш царственный младенец,
Не в тех руках, не там и не тогда…
Но эти годы давно ушли прочь, и теперь для него настала монашеская реальность, обретённая и заслуженная многими годами послушничества и соблюдения обетов бедности и безбрачия…
Монах принял Маськина и Плюшевого Медведя нарочито приветливо, хотя казался равнодушным. Лик его был спокойным и просветлённым, как у выздоравливающего умопомешанного. Он познакомил их с настоятелем монастыря, и тот с интересом разглядывал необычных посетителей, а затем, услышав, что Плюшевый Медведь в детстве учился в одной школе с Монахом, глубокомысленно возвестил, что, мол, каких разных выпускников производила эта самая школа…
Монах даже пригласил гостей к обеду, которым он особенно гордился, потому что приготовил его сам. На обед подавали авокадо, политое уксусом, и довольно вкусную лазанью. Дежурный монах обносил всех хлебом и прочим съестным. Всё было чинно и степенно, как и много веков назад. За обедом было не принято разговаривать, и поэтому один монах читал вслух какой-то альманах. Монахи изредка посмеивались над услышанным.
После обеда гостей усадили в уютной комнате с окнами в витражах, и началась несколько невразумительная беседа.
– Слушай, Монах, – шутливо сказал Плюшевый Медведь, потирая пузико после обеда, – скажи по совести, ты в Бога-то веришь?
К удивлению Маськина, Монах совсем не обиделся; было видно, что посетители всё время задают ему подобный вопрос, и он даже ласково пояснил, что если бы не верил, то иначе что же тут делал бы? Хотя прямо на вопрос так почему-то и не ответил.
Плюшевый Медведь всё-таки не совсем поверил в искренность Монаха, но оставил свои сомнения при себе. Экое перевоплощение! Весельчак, любитель женщин, выпивки, острослов, бунтарь – и вдруг монах! Он хорошо помнил своего школьного приятеля, и у него как-то не укладывалось в голове эдакое несусветное, можно сказать магическое, преображение. Познакомился Плюшевый Медведь с будущим Монахом в субтильные годы их совместного детства, при весьма интригующих обстоятельствах, когда Монах ткнул Плюшевому Медведю пальцем в глаз. Ничего страшного не произошло, потому что Монах промахнулся, но Плюшевый Медведь, хотя Монаха и простил чистосердечно, однако пальца его до сих пор как-то побаивался. Плюшевый Медведь припомнил хлёсткие строчки, написанные будущим Монахом в юности:
Всё сбудется опять до точки точно,
[Чего-то там пум-пум… ], и тем скорей
Повесят нас на трубах водосточных –
У нас на всех не хватит фонарей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76