Поочередно его осматривали, выстукивали, выслушивали и в один голос заявляли, что размер селезенки мистера Брауна — четыре с половиной сантиметра от верхней до нижней точки и что означенный мистер Браун, таким образом, может совершенно не опасаться ипохондрии!
Не опасаться!.. Эти ученые боялись сказать правду. Никогда еще умирающий не бывал столь безутешен, выслушивая свой последний приговор, как Питер-Паулюс перед лицом грубого ультиматума, осуждавшего его на здоровье.
— Английская медицина глупа и бездарна! — разозленно кричал он, забывая, что для англичанина все английское — самое лучшее в мире. — Арабелла, я отправляюсь к парижским врачам!
И Питер-Паулюс Браун из Шеффилда, схватив плащ и чемодан, бросился на железнодорожный вокзал, оттуда переместился в порт Ньюхэйвен, а там вскочил на пакетбот, идущий в Дьепп, двенадцать часов промучился от морской болезни и, наконец, высадился в отеле «Континенталь», еще более обуреваемый своей придуманной болезнью и свежий, как майская роза.
Питеру-Паулюсу понадобилось два месяца, чтобы добраться от гостиницы «Континенталь» до Вандомской площади, к профессору Д. Двести метров за два месяца — согласитесь, это немного, особенно для человека, пораженного такой болезнью, которая вызывает острейшую потребность движения. Но, как гласит легенда, дорога в ад вымощена добрыми намерениями. А другой ад находится на мощенных камнем бульварах, на покрытых асфальтом авеню, впрочем, ад весьма приятный, имеющий свойство придавать самым светлым намерениям прямо противоположный результат.
Вот почему Питер-Паулюс маршировал под неумолчный барабанный бой своего сплина и не давал этому музыкальному инструменту ни минуты передышки. Изысканные ужины — мы говорим только об изысканных ужинах — заняли прочное место в его существовании. Двенадцать часов ежедневно или, скорее, еженощно, хорошо знакомые полуночникам рестораны наперебой предлагали островитянину все имеющиеся у них формы развлечений, столь необходимые для «его селезенки».
«Его селезенка!..» Когда он торжественно произносил эти два слова: «Моя селезенка!..», то этим Питер-Паулюс исчерпывал все. И поскольку он щедро платил, как настоящий чокнутый англичанин, поскольку его чековая книжка всегда готова была раскрыться, чтобы заранее оплатить самые причудливые фантазии, то селезенка Его Милости вызывала к себе почтительное отношение. Ночные прожигатели жизни повторяли словечки обладателя этого удивительного органа, а дневные газеты оказывали честь Питеру-Паулюсу, посылая к нему репортеров.
Мы припомним только некоторые из сумасбродных выходок бывшего ножовщика. В одном из ресторанов действовал красивый фонтан, в бассейне которого плавали рыбы. Питер-Паулюс пожелал, чтобы в фонтане била струя шампанского, потом извлек обалдевших карпов и заменил их сотней вареных раков. В другой раз он заставил сконструировать маленькую гильотину, шедевр инженерной точности, и не приступал к поеданию яиц всмятку до тех пор, пока их не разрезали со всем изяществом с помощью стального треугольника.
И так далее в таком же роде. Каждое утро Питера-Паулюса, готового лопнуть от потребленных яств и напитков, торжественно препровождали в гостиницу, поскольку сам он передвигаться не мог, будучи в стельку пьян. Такое замечательное житье не могло бесконечно продолжаться. И в одно прекрасное утро Питера-Паулюса, за неимением сплина, скрутил самый натуральный гастритnote 377. Он кончил тем, с чего собирался начать, и вызвал доктора Д., признавшего у него запущенную болезнь и обрисовавшего ее печальные последствия.
— Видите ли, милорд, гастрит…
Питер-Паулюс все это жуткое время, то есть с момента появления в Париже, разыгрывал из себя лорда.
— У меня не было никакого гастрита, это моя селезенка…
— Нет, милорд. Ваша селезенка здесь ни при чем. У вас не сплин, а гастрит.
— У меня… не сплин?..
— Нет.
— Сплин, как у лорда Гаррисона… как у лорда…
— Гастрит, повторяю вам! Но успокойтесь, — продолжал врач, видя, с каким оригинальным субъектом имеет дело, — гастрит — болезнь нынче весьма распространенная и вполне переносимая, особенно, когда она протекает в хронической форме.
— Я даю вам сто фунтов, если мой гастрит станет хроническим, даю вам эти деньги немедленно!
— Я сделаю все, что в моих силах, милорд, вы останетесь довольны!
Доктор Д. сдержал слово. Похудевший, осунувшийся, неузнаваемый, Питер-Паулюс отправился через три недели в Шеффилд, увозя с собой, в общем-то, весьма почтенную болезнь, достаточно изысканную, обнаружением которой он был обязан к тому же парижской знаменитости. Если он не смог стать Манфредомnote 378, то довольствовался ролью Фальстафаnote 379. Это уже кое-что.
Но счастье и несчастье идут рука об руку. Бедняга Питер-Паулюс, на сей раз действительно больной, не мог больше без удержу отдаваться любимым прихотям — вкусным блюдам и крепким напиткам. Скука его заполонила, а вместе с нею — невыносимое отвращение к жизни.
— Путешествуйте, а лучше всего путешествуйте по морю, — в один голос советовали ему доктор Кэмпбелл, доктор Гастинг, доктор Нахтигаль и доктор Гарвей, эта четверка незыблемых и неумолимых, всегда во всем согласных эскулаповnote 380.
Питер-Паулюс схватил тугую пачку банкнот, свою неразлучную чековую книжку, плед и чемодан и кинулся в Саутгемптон в сопровождении миссис Арабеллы, мисс Люси и мисс Мери.
Пароход «Нил» королевской почтово-пароходной компании готовился к отплытию. Он держал курс на Вера-Крус, с заходами в Сен-Томас, Порто-Рико, Сан-Доминго, на Ямайку и Кубу. Питер-Паулюс закупил две каюты, обосновался в одной как человек, привыкший к комфорту, и с нетерпением стал поджидать команды капитана: «Полный вперед!»
Вскоре прокричал гудок парохода, труба окуталась паром, зашумел гребной винт, и «Нил» двинулся вперед, унося в далекие края Питера-Паулюса с его гастритом. У путешественника на душе было не все спокойно, побаивался он психологического напряжения, хорошо знакомого тем, кто пускается в дальнее плавание. Через какой-нибудь час переходит оно в стойкую головную боль, сопровождаемую конвульсивными сотрясениями диафрагмыnote 381. Тогда все салоны пустеют, словно по мановению волшебной палочки, длинный полуют лишается всех любителей морских красот… Пассажиры, терзаемые печально знаменитой болезнью, пошатываясь, добираются кое-как до своих кают, плотно закрывают двери и… об остальном легко догадаться.
Миссис Арабелла, мисс Люси и мисс Мери отдали фатальному первому часу обильную дань, но Питер-Паулюс стоически держался в обществе нескольких бодряков, на которых решительно не действовала ни килевая, ни бортовая качка.
Странное дело, он ощущал в набрюшной области некое брожение, однако не мог бы назвать его неприятным. Сопровождалось оно затяжными зевками во весь рот.
— Ао!.. — вырывалось из горла. — Ао!.. Гм, это мой гастрит всему виной, — изрекал глубокомысленно бывший фабрикант. — Гастрит не желает меня покидать…
Внутреннее щекотание продолжалось, и отчаянная зевота все больше раздирала рот.
— Ао!.. — вздыхал наш герой. — Я голоден!.. Ао!.. — Питер-Паулюс, зевнув, шумно выдыхал воздух. — Ао!.. Ну конечно, это голод. Стюард! Быстрее сюда! Подайте-ка мне все эти хорошенькие штучки, которые есть там у вас на кухне…
Метрдотель разрывался на части, а Питер-Паулюс уписывал за обе щеки с таким аппетитом, что перед ним бледнела тень сэра Джона Фальстафа, этого соперника нашего Гаргантюа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158
Не опасаться!.. Эти ученые боялись сказать правду. Никогда еще умирающий не бывал столь безутешен, выслушивая свой последний приговор, как Питер-Паулюс перед лицом грубого ультиматума, осуждавшего его на здоровье.
— Английская медицина глупа и бездарна! — разозленно кричал он, забывая, что для англичанина все английское — самое лучшее в мире. — Арабелла, я отправляюсь к парижским врачам!
И Питер-Паулюс Браун из Шеффилда, схватив плащ и чемодан, бросился на железнодорожный вокзал, оттуда переместился в порт Ньюхэйвен, а там вскочил на пакетбот, идущий в Дьепп, двенадцать часов промучился от морской болезни и, наконец, высадился в отеле «Континенталь», еще более обуреваемый своей придуманной болезнью и свежий, как майская роза.
Питеру-Паулюсу понадобилось два месяца, чтобы добраться от гостиницы «Континенталь» до Вандомской площади, к профессору Д. Двести метров за два месяца — согласитесь, это немного, особенно для человека, пораженного такой болезнью, которая вызывает острейшую потребность движения. Но, как гласит легенда, дорога в ад вымощена добрыми намерениями. А другой ад находится на мощенных камнем бульварах, на покрытых асфальтом авеню, впрочем, ад весьма приятный, имеющий свойство придавать самым светлым намерениям прямо противоположный результат.
Вот почему Питер-Паулюс маршировал под неумолчный барабанный бой своего сплина и не давал этому музыкальному инструменту ни минуты передышки. Изысканные ужины — мы говорим только об изысканных ужинах — заняли прочное место в его существовании. Двенадцать часов ежедневно или, скорее, еженощно, хорошо знакомые полуночникам рестораны наперебой предлагали островитянину все имеющиеся у них формы развлечений, столь необходимые для «его селезенки».
«Его селезенка!..» Когда он торжественно произносил эти два слова: «Моя селезенка!..», то этим Питер-Паулюс исчерпывал все. И поскольку он щедро платил, как настоящий чокнутый англичанин, поскольку его чековая книжка всегда готова была раскрыться, чтобы заранее оплатить самые причудливые фантазии, то селезенка Его Милости вызывала к себе почтительное отношение. Ночные прожигатели жизни повторяли словечки обладателя этого удивительного органа, а дневные газеты оказывали честь Питеру-Паулюсу, посылая к нему репортеров.
Мы припомним только некоторые из сумасбродных выходок бывшего ножовщика. В одном из ресторанов действовал красивый фонтан, в бассейне которого плавали рыбы. Питер-Паулюс пожелал, чтобы в фонтане била струя шампанского, потом извлек обалдевших карпов и заменил их сотней вареных раков. В другой раз он заставил сконструировать маленькую гильотину, шедевр инженерной точности, и не приступал к поеданию яиц всмятку до тех пор, пока их не разрезали со всем изяществом с помощью стального треугольника.
И так далее в таком же роде. Каждое утро Питера-Паулюса, готового лопнуть от потребленных яств и напитков, торжественно препровождали в гостиницу, поскольку сам он передвигаться не мог, будучи в стельку пьян. Такое замечательное житье не могло бесконечно продолжаться. И в одно прекрасное утро Питера-Паулюса, за неимением сплина, скрутил самый натуральный гастритnote 377. Он кончил тем, с чего собирался начать, и вызвал доктора Д., признавшего у него запущенную болезнь и обрисовавшего ее печальные последствия.
— Видите ли, милорд, гастрит…
Питер-Паулюс все это жуткое время, то есть с момента появления в Париже, разыгрывал из себя лорда.
— У меня не было никакого гастрита, это моя селезенка…
— Нет, милорд. Ваша селезенка здесь ни при чем. У вас не сплин, а гастрит.
— У меня… не сплин?..
— Нет.
— Сплин, как у лорда Гаррисона… как у лорда…
— Гастрит, повторяю вам! Но успокойтесь, — продолжал врач, видя, с каким оригинальным субъектом имеет дело, — гастрит — болезнь нынче весьма распространенная и вполне переносимая, особенно, когда она протекает в хронической форме.
— Я даю вам сто фунтов, если мой гастрит станет хроническим, даю вам эти деньги немедленно!
— Я сделаю все, что в моих силах, милорд, вы останетесь довольны!
Доктор Д. сдержал слово. Похудевший, осунувшийся, неузнаваемый, Питер-Паулюс отправился через три недели в Шеффилд, увозя с собой, в общем-то, весьма почтенную болезнь, достаточно изысканную, обнаружением которой он был обязан к тому же парижской знаменитости. Если он не смог стать Манфредомnote 378, то довольствовался ролью Фальстафаnote 379. Это уже кое-что.
Но счастье и несчастье идут рука об руку. Бедняга Питер-Паулюс, на сей раз действительно больной, не мог больше без удержу отдаваться любимым прихотям — вкусным блюдам и крепким напиткам. Скука его заполонила, а вместе с нею — невыносимое отвращение к жизни.
— Путешествуйте, а лучше всего путешествуйте по морю, — в один голос советовали ему доктор Кэмпбелл, доктор Гастинг, доктор Нахтигаль и доктор Гарвей, эта четверка незыблемых и неумолимых, всегда во всем согласных эскулаповnote 380.
Питер-Паулюс схватил тугую пачку банкнот, свою неразлучную чековую книжку, плед и чемодан и кинулся в Саутгемптон в сопровождении миссис Арабеллы, мисс Люси и мисс Мери.
Пароход «Нил» королевской почтово-пароходной компании готовился к отплытию. Он держал курс на Вера-Крус, с заходами в Сен-Томас, Порто-Рико, Сан-Доминго, на Ямайку и Кубу. Питер-Паулюс закупил две каюты, обосновался в одной как человек, привыкший к комфорту, и с нетерпением стал поджидать команды капитана: «Полный вперед!»
Вскоре прокричал гудок парохода, труба окуталась паром, зашумел гребной винт, и «Нил» двинулся вперед, унося в далекие края Питера-Паулюса с его гастритом. У путешественника на душе было не все спокойно, побаивался он психологического напряжения, хорошо знакомого тем, кто пускается в дальнее плавание. Через какой-нибудь час переходит оно в стойкую головную боль, сопровождаемую конвульсивными сотрясениями диафрагмыnote 381. Тогда все салоны пустеют, словно по мановению волшебной палочки, длинный полуют лишается всех любителей морских красот… Пассажиры, терзаемые печально знаменитой болезнью, пошатываясь, добираются кое-как до своих кают, плотно закрывают двери и… об остальном легко догадаться.
Миссис Арабелла, мисс Люси и мисс Мери отдали фатальному первому часу обильную дань, но Питер-Паулюс стоически держался в обществе нескольких бодряков, на которых решительно не действовала ни килевая, ни бортовая качка.
Странное дело, он ощущал в набрюшной области некое брожение, однако не мог бы назвать его неприятным. Сопровождалось оно затяжными зевками во весь рот.
— Ао!.. — вырывалось из горла. — Ао!.. Гм, это мой гастрит всему виной, — изрекал глубокомысленно бывший фабрикант. — Гастрит не желает меня покидать…
Внутреннее щекотание продолжалось, и отчаянная зевота все больше раздирала рот.
— Ао!.. — вздыхал наш герой. — Я голоден!.. Ао!.. — Питер-Паулюс, зевнув, шумно выдыхал воздух. — Ао!.. Ну конечно, это голод. Стюард! Быстрее сюда! Подайте-ка мне все эти хорошенькие штучки, которые есть там у вас на кухне…
Метрдотель разрывался на части, а Питер-Паулюс уписывал за обе щеки с таким аппетитом, что перед ним бледнела тень сэра Джона Фальстафа, этого соперника нашего Гаргантюа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158