Скажут еще – агитация. Меня в это дело не путайте, а то…
– А боишься, так уничтожь. Что тебя, учить надо? Знал, как воровать…
– Что ты, Сима! – вмешался Игорь. – Зачем сразу уничтожать? Давай я лучше зарою, а потом, когда фашистов отсюда прогонят, мы достанем и прочтем и покажем всем пионерам, как они свои загадалки выполнили в тот год.
– Ну да, стану рисковать я с этими с вашими бумаженциями! Шут бы их побрал совсем! – накинулся на Игоря Жмырев. – Вот взял я их на свою голову!.. Я и забыл совсем про них. А тут полез за печку, а они там.
– Ну, так сожги их, в конце концов! – посоветовала я.
– Зачем?.. Не надо! – негодовал Игорь.
– Да, «сожги»! – передразнил Жмырев. – Хорошо тебе говорить, а у нас в избе четверо немцев живут. Один больной, цельный день на скамейке лежит. Как я при них бумаги жечь буду?
– Чего же ты хочешь от нас?
– А того хочу, чтобы вы их у меня забрали сами. Попадетесь – вы в ответе. Я и знать ничего не знаю. Скажу, подкинули. Пройдет дело – ваше счастье. Только я сам выносить не буду. Тут через такую чепуху загремишь еще на тот свет.
– Ну что же, если он трусит, я пойду и незаметно возьму, – сказал нерешительно Игорь. – Можно мне, Сима?
Я была в затруднении. Проще всего, конечно, было оставить «загадалки» под печкой у Жмырева. Но вдруг действительно будет обыск? Тогда Жмырев, конечно, не постесняется запутать нас, чтобы спасти свою шкуру. Фашисты к нам обязательно придерутся. А как вынести наши «загадалки» от Жмыревых? В конце концов мы решили так: Игорь завтра пойдет будто бы за молоком к Жмыревым и возьмет с собой бидон. А Васька скажет, что молока нет, и незаметно сунет ему в бидон наши документы. Конечно, никто не заметит. Ну, а мы сожжем их у себя, в печке у тети Ариши. «Только сначала прочтем», – заявил Игорь.
Я все-таки очень волновалась, ожидая возвращения Игоря от Жмыревых. Его долго не было, и я места себе не находила от беспокойства. Дурак этот Жмырев! Вор и трус. От него можно было ожидать чего угодно.
Несколько раз порывалась я пойти к станции, навстречу Игорю. Но я понимала, что делать этого не надо. Сам Игорь сделает все один менее заметно. Наконец он явился. Уже по бледной, но сияющей физиономии его я поняла, что все прошло благополучно. Как я накинулась на него!
– Ох, Игорек!.. Игушка, ты лягушка отвратительная! Ну что ты так долго? Совсем ты меня извел тут. Уж я себя ругательски ругала, зачем я согласилась и позволила тебе идти…
– Ну да, зачем, – усмехался, дуя на замерзшие пальцы, вылезавшие из рваных варежек, довольный Игорек, – сказала тоже! Знаешь, как я ловко все это обделал! Даже тот больной фриц, который у Жмырева в избе валяется, и тот ничего не заметил. Знаешь, Сима, я думаю, мы лучше не сожжем, а почитаем и потом зароем где-нибудь.
Но этому уж я решительно воспротивилась. Я боялась, что немцы все же могли заметить, как Игорь всовывал бумажки в бидон. Да и Жмырев сам мог что-нибудь сболтнуть – веры ему у меня не было никакой.
– Нет, Игорек, – сказала я, – как ни жаль, а придется нам расстаться с нашими загадалками. Печка топится, давай сюда скорее, что принес. Сейчас не до игрушек.
Игорек вздохнул и стал открывать бидон, ворча, что все это совсем не игрушки, а пионерские документы и жечь их – это уж последнее дело. Я взяла у него из рук бидон, холодный и уже сразу запотевший, и поставила на шесток. Потом я закрыла газетой маленькое окошечко, глядевшее во двор, плотно прикрыла дверь и задвинула кочергу в ручку двери, чтобы нельзя было открыть.
Перевернув бидон вверх донышком, я вытряхнула оттуда свернутые в трубку бумажки. Они вывалились из бидона, пожелтевшие, пахнущие сыростью, испещренные бурыми пятнами. Мы оба с Игорем склонились над ними, с нежностью перебирая бумажные листки, рассматривая слинявшие, выведенные цветными карандашами знаки Зодиака, и наспех пробегали разлинованные, аккуратно исписанные странички.
Первой попалась «загадалка» со знаком Водолея – Дёмы Стрижакова.
«Я загадал, что в учебном 1940/41 году:
Научусь понимать природу и Тургенева.
Запомню наизусть не менее пяти стихотворений Маяковского.
Приучусь выступать на сборах (короче).
Посмотрю не менее трех спектаклей в МХАТе и прочту биографию Станиславского.
Напишу «Историю нашей улицы» для конкурса пионеров «Москва – сердце Родины».
Сделаю не менее двенадцати больших, хороших дел (общественных).
Поправлюсь в лагере на три кило».
А вот почерк Люды Сокольской, значок – Весы:
«Активно стану помогать отряду в школе. Добьюсь доверия Симы во всем.
Налажу отношения с В. М. (Скорпионом).
Полюблю за этот год серьезную музыку больше, чем танцы. Вообще стану меньше думать о внешности. Забуду навсегда Зину Н. из 8-го «Б».
Перестану бояться трудностей и препятствий в жизни, трусить темноты и мышей (за крыс в этом году еще не ручаюсь)».
Несмотря на то что в пристроечке нашей, после того как я закрыла газетой окошко, стало почти совсем темно, я все же заметила, как покраснел Игорь, когда я вытащила из кипы бумажек листок, исписанный угловатым, неровным почерком. Сверху стоял знак Козерога. И я прочла:
«Я загадал себе и твердо решил, что в учебном 1940/41 году:
Начну регулярно заниматься утром гимнастикой и сдам на пионерский значок ГТО первой ступени.
Буду хорошим пионером и выполню все задания в отряде.
Начну с этого года готовиться в комсомольцы, чтобы заранее развить свою стойкость и дисциплину. Достану и прочту книги про великих революционеров. А также про Чкалова. Стану брать с них пример.
Не буду (тут было сверху вписано: «почти») иметь замечаний от Симы.
Пойму как следует устройство всего неба. Прочту все книги, которые даст по астрономии Сима.
Научусь сочетать фантазию с тем, чтобы не врать.
Решу определенно, кем быть в жизни, на кого учиться после школы (на астронома, пограничника или автоконструктора).
Стану выдержанным, и у всех людей уважать личность. Начну уважать девчо… (зачеркнуто) девочек, относиться к ним по-товарищески и больше не считать их всех балаболками (кроме Шурки Т. из 5-го «Б»).
Выработаю твердый характер и исправлюсь по арифметике, чтобы иметь в году по этому предмету «хорошо».
Последнее слово было сперва подскоблено, потом зачеркнуто и написано еще раз твердой рукой.
– Смотри, Игорек, – проговорила я, – а ты ведь как будто немало выполнил из того, что загадал себе?
– Ну, Сима, – смущенно пробормотал он, – не все уж так, как задумал. Правда, насчет гимнастики и по астрономии – это у меня сбылось. А вот в смысле фантазии я все еще немного невыдержанный. Верно, Сима? Но я хотел это окончательно загадать как раз на следующий год.
Нет, не до того мне сейчас было, чтобы проверять, выполнили ли мои пионеры свои «загадалки». Но когда я теперь, в холодной, промороженной пристройке перебирала эти бумажки, освещенные шатким пламенем печи, на нас пахнуло чем-то таким далеким, родным и теплым, что у меня сдавило горло… Как они там, мои ребята, зодиаки мои, без меня в далеком уральском интернате? Что они сейчас делают? Простили ли они мне бегство, получив мое письмо? Верно, им и в голову не приходит, что в эту минуту их вожатая тихонько проливает слезы над «загадалками» пионеров 5-го «А», а за тонкой дощатой стеной слышится лающая немецкая речь и декабрьский снежок нехотя ложится на отнятую у нас врагом землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
– А боишься, так уничтожь. Что тебя, учить надо? Знал, как воровать…
– Что ты, Сима! – вмешался Игорь. – Зачем сразу уничтожать? Давай я лучше зарою, а потом, когда фашистов отсюда прогонят, мы достанем и прочтем и покажем всем пионерам, как они свои загадалки выполнили в тот год.
– Ну да, стану рисковать я с этими с вашими бумаженциями! Шут бы их побрал совсем! – накинулся на Игоря Жмырев. – Вот взял я их на свою голову!.. Я и забыл совсем про них. А тут полез за печку, а они там.
– Ну, так сожги их, в конце концов! – посоветовала я.
– Зачем?.. Не надо! – негодовал Игорь.
– Да, «сожги»! – передразнил Жмырев. – Хорошо тебе говорить, а у нас в избе четверо немцев живут. Один больной, цельный день на скамейке лежит. Как я при них бумаги жечь буду?
– Чего же ты хочешь от нас?
– А того хочу, чтобы вы их у меня забрали сами. Попадетесь – вы в ответе. Я и знать ничего не знаю. Скажу, подкинули. Пройдет дело – ваше счастье. Только я сам выносить не буду. Тут через такую чепуху загремишь еще на тот свет.
– Ну что же, если он трусит, я пойду и незаметно возьму, – сказал нерешительно Игорь. – Можно мне, Сима?
Я была в затруднении. Проще всего, конечно, было оставить «загадалки» под печкой у Жмырева. Но вдруг действительно будет обыск? Тогда Жмырев, конечно, не постесняется запутать нас, чтобы спасти свою шкуру. Фашисты к нам обязательно придерутся. А как вынести наши «загадалки» от Жмыревых? В конце концов мы решили так: Игорь завтра пойдет будто бы за молоком к Жмыревым и возьмет с собой бидон. А Васька скажет, что молока нет, и незаметно сунет ему в бидон наши документы. Конечно, никто не заметит. Ну, а мы сожжем их у себя, в печке у тети Ариши. «Только сначала прочтем», – заявил Игорь.
Я все-таки очень волновалась, ожидая возвращения Игоря от Жмыревых. Его долго не было, и я места себе не находила от беспокойства. Дурак этот Жмырев! Вор и трус. От него можно было ожидать чего угодно.
Несколько раз порывалась я пойти к станции, навстречу Игорю. Но я понимала, что делать этого не надо. Сам Игорь сделает все один менее заметно. Наконец он явился. Уже по бледной, но сияющей физиономии его я поняла, что все прошло благополучно. Как я накинулась на него!
– Ох, Игорек!.. Игушка, ты лягушка отвратительная! Ну что ты так долго? Совсем ты меня извел тут. Уж я себя ругательски ругала, зачем я согласилась и позволила тебе идти…
– Ну да, зачем, – усмехался, дуя на замерзшие пальцы, вылезавшие из рваных варежек, довольный Игорек, – сказала тоже! Знаешь, как я ловко все это обделал! Даже тот больной фриц, который у Жмырева в избе валяется, и тот ничего не заметил. Знаешь, Сима, я думаю, мы лучше не сожжем, а почитаем и потом зароем где-нибудь.
Но этому уж я решительно воспротивилась. Я боялась, что немцы все же могли заметить, как Игорь всовывал бумажки в бидон. Да и Жмырев сам мог что-нибудь сболтнуть – веры ему у меня не было никакой.
– Нет, Игорек, – сказала я, – как ни жаль, а придется нам расстаться с нашими загадалками. Печка топится, давай сюда скорее, что принес. Сейчас не до игрушек.
Игорек вздохнул и стал открывать бидон, ворча, что все это совсем не игрушки, а пионерские документы и жечь их – это уж последнее дело. Я взяла у него из рук бидон, холодный и уже сразу запотевший, и поставила на шесток. Потом я закрыла газетой маленькое окошечко, глядевшее во двор, плотно прикрыла дверь и задвинула кочергу в ручку двери, чтобы нельзя было открыть.
Перевернув бидон вверх донышком, я вытряхнула оттуда свернутые в трубку бумажки. Они вывалились из бидона, пожелтевшие, пахнущие сыростью, испещренные бурыми пятнами. Мы оба с Игорем склонились над ними, с нежностью перебирая бумажные листки, рассматривая слинявшие, выведенные цветными карандашами знаки Зодиака, и наспех пробегали разлинованные, аккуратно исписанные странички.
Первой попалась «загадалка» со знаком Водолея – Дёмы Стрижакова.
«Я загадал, что в учебном 1940/41 году:
Научусь понимать природу и Тургенева.
Запомню наизусть не менее пяти стихотворений Маяковского.
Приучусь выступать на сборах (короче).
Посмотрю не менее трех спектаклей в МХАТе и прочту биографию Станиславского.
Напишу «Историю нашей улицы» для конкурса пионеров «Москва – сердце Родины».
Сделаю не менее двенадцати больших, хороших дел (общественных).
Поправлюсь в лагере на три кило».
А вот почерк Люды Сокольской, значок – Весы:
«Активно стану помогать отряду в школе. Добьюсь доверия Симы во всем.
Налажу отношения с В. М. (Скорпионом).
Полюблю за этот год серьезную музыку больше, чем танцы. Вообще стану меньше думать о внешности. Забуду навсегда Зину Н. из 8-го «Б».
Перестану бояться трудностей и препятствий в жизни, трусить темноты и мышей (за крыс в этом году еще не ручаюсь)».
Несмотря на то что в пристроечке нашей, после того как я закрыла газетой окошко, стало почти совсем темно, я все же заметила, как покраснел Игорь, когда я вытащила из кипы бумажек листок, исписанный угловатым, неровным почерком. Сверху стоял знак Козерога. И я прочла:
«Я загадал себе и твердо решил, что в учебном 1940/41 году:
Начну регулярно заниматься утром гимнастикой и сдам на пионерский значок ГТО первой ступени.
Буду хорошим пионером и выполню все задания в отряде.
Начну с этого года готовиться в комсомольцы, чтобы заранее развить свою стойкость и дисциплину. Достану и прочту книги про великих революционеров. А также про Чкалова. Стану брать с них пример.
Не буду (тут было сверху вписано: «почти») иметь замечаний от Симы.
Пойму как следует устройство всего неба. Прочту все книги, которые даст по астрономии Сима.
Научусь сочетать фантазию с тем, чтобы не врать.
Решу определенно, кем быть в жизни, на кого учиться после школы (на астронома, пограничника или автоконструктора).
Стану выдержанным, и у всех людей уважать личность. Начну уважать девчо… (зачеркнуто) девочек, относиться к ним по-товарищески и больше не считать их всех балаболками (кроме Шурки Т. из 5-го «Б»).
Выработаю твердый характер и исправлюсь по арифметике, чтобы иметь в году по этому предмету «хорошо».
Последнее слово было сперва подскоблено, потом зачеркнуто и написано еще раз твердой рукой.
– Смотри, Игорек, – проговорила я, – а ты ведь как будто немало выполнил из того, что загадал себе?
– Ну, Сима, – смущенно пробормотал он, – не все уж так, как задумал. Правда, насчет гимнастики и по астрономии – это у меня сбылось. А вот в смысле фантазии я все еще немного невыдержанный. Верно, Сима? Но я хотел это окончательно загадать как раз на следующий год.
Нет, не до того мне сейчас было, чтобы проверять, выполнили ли мои пионеры свои «загадалки». Но когда я теперь, в холодной, промороженной пристройке перебирала эти бумажки, освещенные шатким пламенем печи, на нас пахнуло чем-то таким далеким, родным и теплым, что у меня сдавило горло… Как они там, мои ребята, зодиаки мои, без меня в далеком уральском интернате? Что они сейчас делают? Простили ли они мне бегство, получив мое письмо? Верно, им и в голову не приходит, что в эту минуту их вожатая тихонько проливает слезы над «загадалками» пионеров 5-го «А», а за тонкой дощатой стеной слышится лающая немецкая речь и декабрьский снежок нехотя ложится на отнятую у нас врагом землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84