Неброские темно-русые волосы спускались на удивительно широкий лоб. Короткий прямой нос и нежный женственный подбородок. Очень узкий в кости, а талия и бедра привели бы в завистливое отчаяние девиц викторианской эпохи. И в то же время в нем было что-то безошибочно мужское, более того, передо мной стоял зрелый человек. Он посмотрел на меня, и улыбка мелькнула в его глазах, такая улыбка, по которой угадываешь людей, знающих о жизни слишком много. В двадцать шесть лет душа у него давно состарилась.
– Доброе утро, – сказал я.
Он протянул руку, и я пожал ее. Ладонь у него была прохладной и крепкой, а пожатие кратким.
– Ларри нет? – спросил он.
– Он уволился. Я Мэтт Шор.
– Прекрасно, – равнодушно проговорил он и не представился, потому что знал: в этом нет нужды. Интересно, мелькнула у меня мысль, как себя чувствует человек в его положении? Колин Росс свою славу как бы не замечал. Он не принадлежал к тем добившимся успеха, которые преподносят себя, как подарок: "Вот он я, радуйтесь". И по беззаботной небрежности его одежды я догадался, что он сознательно не хочет выпячивать свою известность.
– Боюсь, мы опоздали, – вздохнул он. – Придется нестись на полной скорости.
– Постараюсь...
Водитель принес сумку и саквояж, и я положил их в передний багажник между панелью мотора и переборкой кабины. К тому времени, как дверка багажника была плотно закрыта, Колин Росс нашел свободной сиденье и расположился на нем. Голденберг с недовольным ворчанием опять вышел, чтобы я мог занять свое место слева от него. Водитель, который оказался вечно опаздывающим тренером Бобом Смитом, успел и поздороваться, и попрощаться с пассажирами и стоял, наблюдая, как я, включив мотор, задним ходом тронулся к другому концу посадочной полосы и, развернувшись, поднял самолет в воздух.
Полет на север прошел без приключений. Я легко вышел на радиомаяк, который и повел нас через Давентри, Личфилд и Олдем. Контрольный пункт в Манчестере направил нас на север своей зоны, оттуда я повернул на юг, к ипподрому в Хейдоке, а дальше все было в точности так, как сказал Ларри: ипподром лежал на пересечении двух гигантских дорог. Мы коснулись земли прямо в центре поля, покатили и остановились там, где сказал майор, в ста ярдах от главной трибуны, недалеко от ограждений скаковой дорожки.
Пассажиры выбрались сами и забрали свои вещи, а Колин Росс посмотрел на часы. Слабая улыбка мелькнула и исчезла. Он просто спросил:
– Идете на скачки?
– Лучше останусь здесь, – покачал я головой.
– Я договорюсь с контролером, чтобы вас пустили в паддок, если передумаете.
– Спасибо, – удивленно протянул я. – Большое спасибо!
Он слега кивнул и пошел, не дожидаясь других. Нырнул под брусья ограждения, окрашенные в белый цвет, и заспешил к весовой прямо по скаковой дорожке.
– Тотализатор – тоже приработок, – сказал Кенни, забирая у меня свой плащ и протягивая руку за седлом. – Хотите воспользоваться случаем?
– Может быть. – Я не стал возражать, хотя и не собирался пользоваться случаем. Мои познания о лошадях и скачках ограничивались тем, это я знал о существовании дерби. Кроме того, я по натуре не игрок.
– Вам известно, что после скачек мы полетим в Ньюмаркет, а не назад в Ньюбери? – раздался обманчиво нежный голос Энни Вилларс.
– Да, – заверил я ее, – Мне об этом сказали.
– Хорошо.
– Если не попадем в тюрьму, – почти беззвучно пробормотал Кенни.
Голденберг резко оглянулся, чтобы проверить, слышал я или нет. Я не подал и виду, что слышал. Что бы они ни делали, меня это не касалось.
Майор Тайдермен расправил усы дрожавшей от возбуждения рукой и выпалил:
– Последний заезд в четыре тридцать. Потом надо выпить. Отлет назначим, допустим, на пять пятнадцать. Вам подходит?
– Прекрасно, майор.
– Так. Хорошо. – Он обвел дорожных спутников оценивающим и подозрительным взглядом. Глаза гневно сузились, остановившись на Кенни Бейсте, расширились и снова резко сузились на Голденберге, расслабились на Энни Вилларс и холодно проводили удалявшуюся спину Колина Росса. О чем он думал, оглядывая своих попутчиков, трудно сказать, и когда он наконец обернулся, чтобы посмотреть на меня, то вряд ля что-либо увидел, настолько был погружен в свои мысли.
– В пять пятнадцать, – с отсутствующим видом повторил он, – хорошо.
– Не тратьте напрасно деньги на заезд в три тридцать, – бросил мне Кенни Бейст, и Голденберг, покрывшись красными пятнами, в ярости погрозил ему кулаком и чуть не ударил.
Остановил его голос Энни Вилларс, ласкающий и нежный, как взбитые сливки, но полный превосходства и презрения:
– Держите себя в руках, тупица.
У Голденберга буквально отвисла челюсть, рот так и остался открытым, обнажились отвратительно выглядевшие коричневые зубы, поднятый кулак медленно опустился. Вид у него был совершенно дурацкий.
– А что касается тебя, – Энни Вилларс поглядела на Кенни, – то я уже говорила тебе: попридержи язык, это твой последний шанс.
– Вы увольняете меня? – спросил Кенни.
– Решу в конце дня.
Кенни вовсе не казался озабоченным перспективой потерять работу, и я понял, что на самом деле он специально дразнил их, чтобы они избавились от него. Он попался им в лапы, будто орех между зажимами щипцов, и, пока зажимы были сжаты, Кенни не мог выбраться.
Во мне проснулось ленивое любопытство: что же случится в три тридцать? Это поможет мне скоротать ожидание.
Они направились к трибунам: Кенни впереди, майор и Голденберг – за ним, замыкала шествие Энни Вилларс. Майор то и дело останавливался, оглядывался и поджидал ее, но как только она приближалась к нему, снова убегал вперед, так что попытку быть галантным он так и не сумел довести до конца. И я очень живо представил, как в детстве тетя таким же образом водила меня на прогулку, и как я всякий раз бесился, когда она обгоняла меня.
Я вздохнул, закрыл дверку багажника и принялся приводить самолет в порядок. Энни Вилларс курила тонкие коричневые сигары, и кругом оставался пепел. Голденберг без конца глотал таблетки от несварения желудка, и каждая была завернута в квадратную бумажку. Майор швырнул на пол смятую "Спортинг лайф".
Пока я возился с мусором, прилетели еще два самолета: четырехместная "Сессна" и шестиместный двухмоторный "Ацтек". Я равнодушно наблюдая за их приземлением, хотя пилоту "Ацтека" за двойной резкий прыжок, конечно, не дали бы золотой медали. Несколько маленьких мужчин выскочили из самолетов и, будто стая скворцов, вернувшихся домой, понеслись прямо по скаковой дорожке к паддоку. За ними последовали три или четыре медлительных тяжеловеса, обвешанных биноклями и сумками, в которых, как я узнал потом, была форма с цветами владельцев лошадей. И наконец из обоих самолетов вышли вообще никуда не спешившие люди, одетые почти так же, как я: темные брюки, белая рубашка, аккуратный темный галстук.
Они подошли друг к другу и закурили. Немного подумав, я решил присоединиться к ним, чтобы не показаться необщительным. Они повернулись ко мне и молча наблюдали, как я направляюсь к ним. На лицах угрюмое безразличие и ни тени улыбки.
– Привет, – сдержанно сказал я. – Прекрасная погода.
– Возможно, – бросил один.
– Вы так думаете? – проворчал другой.
Они окинули меня холодным взглядом и не предложили закурить. Но я уже закалился, и меня это не трогало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Доброе утро, – сказал я.
Он протянул руку, и я пожал ее. Ладонь у него была прохладной и крепкой, а пожатие кратким.
– Ларри нет? – спросил он.
– Он уволился. Я Мэтт Шор.
– Прекрасно, – равнодушно проговорил он и не представился, потому что знал: в этом нет нужды. Интересно, мелькнула у меня мысль, как себя чувствует человек в его положении? Колин Росс свою славу как бы не замечал. Он не принадлежал к тем добившимся успеха, которые преподносят себя, как подарок: "Вот он я, радуйтесь". И по беззаботной небрежности его одежды я догадался, что он сознательно не хочет выпячивать свою известность.
– Боюсь, мы опоздали, – вздохнул он. – Придется нестись на полной скорости.
– Постараюсь...
Водитель принес сумку и саквояж, и я положил их в передний багажник между панелью мотора и переборкой кабины. К тому времени, как дверка багажника была плотно закрыта, Колин Росс нашел свободной сиденье и расположился на нем. Голденберг с недовольным ворчанием опять вышел, чтобы я мог занять свое место слева от него. Водитель, который оказался вечно опаздывающим тренером Бобом Смитом, успел и поздороваться, и попрощаться с пассажирами и стоял, наблюдая, как я, включив мотор, задним ходом тронулся к другому концу посадочной полосы и, развернувшись, поднял самолет в воздух.
Полет на север прошел без приключений. Я легко вышел на радиомаяк, который и повел нас через Давентри, Личфилд и Олдем. Контрольный пункт в Манчестере направил нас на север своей зоны, оттуда я повернул на юг, к ипподрому в Хейдоке, а дальше все было в точности так, как сказал Ларри: ипподром лежал на пересечении двух гигантских дорог. Мы коснулись земли прямо в центре поля, покатили и остановились там, где сказал майор, в ста ярдах от главной трибуны, недалеко от ограждений скаковой дорожки.
Пассажиры выбрались сами и забрали свои вещи, а Колин Росс посмотрел на часы. Слабая улыбка мелькнула и исчезла. Он просто спросил:
– Идете на скачки?
– Лучше останусь здесь, – покачал я головой.
– Я договорюсь с контролером, чтобы вас пустили в паддок, если передумаете.
– Спасибо, – удивленно протянул я. – Большое спасибо!
Он слега кивнул и пошел, не дожидаясь других. Нырнул под брусья ограждения, окрашенные в белый цвет, и заспешил к весовой прямо по скаковой дорожке.
– Тотализатор – тоже приработок, – сказал Кенни, забирая у меня свой плащ и протягивая руку за седлом. – Хотите воспользоваться случаем?
– Может быть. – Я не стал возражать, хотя и не собирался пользоваться случаем. Мои познания о лошадях и скачках ограничивались тем, это я знал о существовании дерби. Кроме того, я по натуре не игрок.
– Вам известно, что после скачек мы полетим в Ньюмаркет, а не назад в Ньюбери? – раздался обманчиво нежный голос Энни Вилларс.
– Да, – заверил я ее, – Мне об этом сказали.
– Хорошо.
– Если не попадем в тюрьму, – почти беззвучно пробормотал Кенни.
Голденберг резко оглянулся, чтобы проверить, слышал я или нет. Я не подал и виду, что слышал. Что бы они ни делали, меня это не касалось.
Майор Тайдермен расправил усы дрожавшей от возбуждения рукой и выпалил:
– Последний заезд в четыре тридцать. Потом надо выпить. Отлет назначим, допустим, на пять пятнадцать. Вам подходит?
– Прекрасно, майор.
– Так. Хорошо. – Он обвел дорожных спутников оценивающим и подозрительным взглядом. Глаза гневно сузились, остановившись на Кенни Бейсте, расширились и снова резко сузились на Голденберге, расслабились на Энни Вилларс и холодно проводили удалявшуюся спину Колина Росса. О чем он думал, оглядывая своих попутчиков, трудно сказать, и когда он наконец обернулся, чтобы посмотреть на меня, то вряд ля что-либо увидел, настолько был погружен в свои мысли.
– В пять пятнадцать, – с отсутствующим видом повторил он, – хорошо.
– Не тратьте напрасно деньги на заезд в три тридцать, – бросил мне Кенни Бейст, и Голденберг, покрывшись красными пятнами, в ярости погрозил ему кулаком и чуть не ударил.
Остановил его голос Энни Вилларс, ласкающий и нежный, как взбитые сливки, но полный превосходства и презрения:
– Держите себя в руках, тупица.
У Голденберга буквально отвисла челюсть, рот так и остался открытым, обнажились отвратительно выглядевшие коричневые зубы, поднятый кулак медленно опустился. Вид у него был совершенно дурацкий.
– А что касается тебя, – Энни Вилларс поглядела на Кенни, – то я уже говорила тебе: попридержи язык, это твой последний шанс.
– Вы увольняете меня? – спросил Кенни.
– Решу в конце дня.
Кенни вовсе не казался озабоченным перспективой потерять работу, и я понял, что на самом деле он специально дразнил их, чтобы они избавились от него. Он попался им в лапы, будто орех между зажимами щипцов, и, пока зажимы были сжаты, Кенни не мог выбраться.
Во мне проснулось ленивое любопытство: что же случится в три тридцать? Это поможет мне скоротать ожидание.
Они направились к трибунам: Кенни впереди, майор и Голденберг – за ним, замыкала шествие Энни Вилларс. Майор то и дело останавливался, оглядывался и поджидал ее, но как только она приближалась к нему, снова убегал вперед, так что попытку быть галантным он так и не сумел довести до конца. И я очень живо представил, как в детстве тетя таким же образом водила меня на прогулку, и как я всякий раз бесился, когда она обгоняла меня.
Я вздохнул, закрыл дверку багажника и принялся приводить самолет в порядок. Энни Вилларс курила тонкие коричневые сигары, и кругом оставался пепел. Голденберг без конца глотал таблетки от несварения желудка, и каждая была завернута в квадратную бумажку. Майор швырнул на пол смятую "Спортинг лайф".
Пока я возился с мусором, прилетели еще два самолета: четырехместная "Сессна" и шестиместный двухмоторный "Ацтек". Я равнодушно наблюдая за их приземлением, хотя пилоту "Ацтека" за двойной резкий прыжок, конечно, не дали бы золотой медали. Несколько маленьких мужчин выскочили из самолетов и, будто стая скворцов, вернувшихся домой, понеслись прямо по скаковой дорожке к паддоку. За ними последовали три или четыре медлительных тяжеловеса, обвешанных биноклями и сумками, в которых, как я узнал потом, была форма с цветами владельцев лошадей. И наконец из обоих самолетов вышли вообще никуда не спешившие люди, одетые почти так же, как я: темные брюки, белая рубашка, аккуратный темный галстук.
Они подошли друг к другу и закурили. Немного подумав, я решил присоединиться к ним, чтобы не показаться необщительным. Они повернулись ко мне и молча наблюдали, как я направляюсь к ним. На лицах угрюмое безразличие и ни тени улыбки.
– Привет, – сдержанно сказал я. – Прекрасная погода.
– Возможно, – бросил один.
– Вы так думаете? – проворчал другой.
Они окинули меня холодным взглядом и не предложили закурить. Но я уже закалился, и меня это не трогало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50