вежливые водители 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

В соответствии с традициями, которые, к сожалению, не сохранились в наши дни, бард в Древней Ирландии имел право появиться на поле брани и одним-единственным словом установить перемирие между враждующими сторонами. Любой, кто посмел ослушаться этого приказа, предавался анафеме.
Наложение проклятия представляло собой магическое действие – примитивное с точки зрения герметизма, но тем не менее магическое. Нередко оно производило сильное впечатление даже на тех, кто не был знаком с лежащими в его основе традициями. Римский историк Тацит описывает столкновение солдат империи с кельтскими воинами: «Враг выстроился на берегу плотной вооруженной массой людей. Среди них были одетые в черное женщины с растрепанными волосами, похожие на фурий; эти женщины размахивали факелами. Тут же можно было видеть друидов, которые простирали руки к небу и выкрикивали ужасные проклятия». Эффект получился обескураживающий: «Их фантастический спектакль поверг римских солдат в ступор. Они застыли неподвижно, становясь удобной мишенью для врага».
Если такого рода магия была способна устрашить хорошо обученные и дисциплинированные римские войска, то еще больший испуг она вызывала у людей, для которых она была священной традицией. Кельтский бард не скупился на магические заклинания, и для него, как и для последователя герметизма, слова и имена обладали внутренней силой. «Называя» человека – упоминая его в поэме, так называемой «сатире» или в проклятии, – бард мог навлечь бедствия на него самого, а также на его потомков, как правило, «до седьмого колена». Неудивительно, что эта приписываемая барду сила могла внушать ужас. Согласно древней ирландской поговорке: «Проклятие падет на голову того, кто поднимет руку на поэта». Такое проклятие представляло собой не просто мелкую личную месть. Если поэт представлялся воплощением законов и традиций всего народа, то причиненный ему вред, даже символический, рассматривался как вред, причиненный народу в целом. Соответственно преступник становился парией, объявлялся вне закона и проклинался – языческий эквивалент отлучения от церкви.
В современной Ирландии сохранились лишь слабые отголоски этих традиций. Они нашли свое отражение в том уважении, с которым в стране относятся к поэтам. Поэт здесь по-прежнему окутан атмосферой таинственности, волшебства и священного трепета, а его слова имеют больший вес, чем в любой другой стране Западной Европы. В Англии, к примеру, поэзия считается просто великолепным украшением национальной культуры и не оказывает почти никакого воздействия на повседневную жизнь большинства людей. Во Франции поэзию лелеют и даже рекламируют как непременное проявление культуры – но только в ее светском аспекте. В Ирландии же поэзия является не только составной частью культуры, но наделяется духовными, мистическими и пророческими качествами, приближаясь к той сфере, которая занята организованной религией. Язык – и особенно поэтический язык – по-прежнему сохраняет в себе остатки магии, наделяется способностью нести в себе добрые или злые чары. Другими словами, поэзия обладает силой. Каких бы проклятий ни заслужили североирландские террористы всех мастей, у них есть одна положительная черта. В отличие от других фанатиков – которые выносят смертный приговор людям, чьи работы представляют собой плод творческого воображения – террористы в Ольстере всегда проявляли буквально священное уважение к магии слова в серьезной литературе.
Однако магия древних кельтов, как и магия древних тевтонцев и славян, не может ни в коей мере считаться герметической. Возможно, она включала в себя элементы, сходные с теми, из которых развился герметизм. Считается, к примеру, что друиды кельтской Франции и Британских островов верили в реинкарнацию и бессмертие души, и этот факт заставлял некоторых писателей классической эпохи фантазировать, что эти племена испытали на себе влияние идей Пифагора. Это представляется маловероятным, хотя торговые связи греков с кельтской Европой тоже нельзя сбрасывать со счетов. Однако, несмотря на все эти параллели, европейская магия раннего Средневековья оставалась крайне примитивной. Она находила выражение в проклятиях, в мелком колдовстве, предсказаниях, знахарстве и ворожбе, в сугубо ограниченных явлениях и таких действиях, как вызывание дождя. В ней отсутствовала та всеобщая космологическая, метафизическая гносеологическая и психологическая основа, которая была присуща герметизму. Ее можно было использовать для «создания событий» только на местном и очень ограниченном уровне. В отличие от герметизма она не давала основы того, что впоследствии разовьется в научные исследования, а в конечном итоге и в научное управление реальностью. Как выражались подобные Фаусту маги эпохи Возрождения, она оставалась ограниченной областью «низшей магии», или «колдовства».
Когда речь заходит о маге времен раннего Средневековья, первое имя, которое приходит на ум, это, разумеется, Мерлин. Для многих людей Мерлин является образцом волшебника, мага и колдуна. Однако наделенную этими качествами фигуру ни в коей мере нельзя считать продуктом раннего Средневековья. Наоборот, это литературный персонаж позднего Средневековья, продукт средневековой культуры в пору ее наивысшего расцвета. Мерлин – это воплощение представлений о магах тринадцатого и четырнадцатого веков, спроецированных на шестой век точно так же, как рыцари и рыцарские законы более поздних эпох проецировались на Британию времен легендарного короля Артура.
Если исторический прототип Мерлина действительно существовал, то этот человек должен был жить в середине или в конце шестого века – в то же время, что и король Артур, реальность которого тоже вызывает сомнения. Туманные и расплывчатые образы этого древнего Мерлина сохранились в валлийских преданиях и валлийской литературе благодаря персонажу по имени Мирддин. Однако Мирддин совсем не похож на внушительного, величественного и царственного мага, который предстает перед нами в более поздних романах о короле Артуре. Вполне возможно, он был друидом или пророком, на которого оказали влияние взгляды друидов. В целом он не очень отличается от обычного племенного шамана или прорицателя. Не наделенный сверхъестественной и почти божественной властью, он в большей степени являлся жертвой и мучеником – гонимый оракул, преследуемый собственным племенем, пария и отверженный.
Таким образом, Мерлин или его прототип, живший в шестом веке, не имел почти ничего общего с внушительной и величественной фигурой средневековых романов – фигурой, которая была внедрена в сознание простых людей пять веков спустя, в 1136 году книгой Гальфрида Монмутского «История королей Британии». Реальный исторический Мерлин, если таковой существовал, был не более чем местным прорицателем или шаманом-предсказателем, в некотором отношении напоминающим шекспировского шута. Возможно, он исповедовал пантеистическое отношение к природе и природным явлениям – или ему оно приписывалось. Его таланты могли представлять собой лишь обычную способность шаманов общаться с животными, менять облик, вводить в транс себя и других, толковать сны, заниматься ворожбой и предсказаниями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
 https://sdvk.ru/Mebel_dlya_vannih_komnat/ 

 Letina Cuba