Трепперу, однако, удалось тайно от гестапо, через оставшуюся на свободе связную сообщить о провале группы. Сообщение поступило в Москву 7 июня 1943 года, а в сентябре Треппер бежал и скрывался до освобождения Парижа войсками союзников в августе 1944-го.
По свидетельству Леопольда Треппера, приставленный к нему гестаповец Карл Гиринг уже на следующий день после ареста, 25 ноября, сформулировал основное содержание информации, которую резиденту следовало передавать в Центр:
«Единственная цель Третьего Рейха состоит в том, чтобы заключить мир с Советским Союзом… Все более разрастающаяся кровавая битва между вермахтом и Красной Армией может радовать только капиталистов-плутократов. Разве не сам фюрер назвал Черчилля алкоголиком, а Рузвельта – несчастным паралитиком? Но вот какое дело: если в нейтральных странах легко войти в контакт с представителями англо-американцев, то там почти невозможно встретить эмиссаров советского правительства. Эта проблема долго оставалась для нас неразрешимой. Но наконец нам пришла в голову мысль использовать для этого «Красный оркестр». Когда его сеть будет «повернута в обратную сторону», т. е. будет действовать под нашим руководством, ее передатчики станут инструментами для достижения этого мира…»
Далее, по словам Треппера, Гиринг продемонстрировал несколько радиограмм, переданных подконтрольными передатчиками, и с удовлетворением заявил, что в Москве еще ни о чем не догадываются. Передаваемый материал содержит первоклассную военную и политическую информацию. Ведь надо сохранять доверие советской стороны.
«Уж так и быть, – поверял гестаповец подопечному арестанту, – в течение нескольких месяцев мы будем идти на маленькие жертвы во имя великого дела, и в тот день, когда мы убедимся, что у русских нет ни малейших подозрений относительно их сетей, работающих на Западе, именно в тот день начнется второй этап. Тогда к вашему Директору станет поступать информация решающего значения, исходящая из самых высоких кругов Берлина. Эта информация будет содержать неопровержимые заверения в том, что мы ищем сепаратного мира с Советским Союзом…»
Этот пассаж Треппер прокомментировал в мемуарах следующим образом:
«Так, значит, вот куда он клонил! Вот смысл всей этой-подготовленной для меня инсценировки, вот вывод из пространных речей! Нацисты предлагают мне альтернативу: либо работать на них, имея в виду «перемену союзников», и тогда я становлюсь одной из главных фигур на новой шахматной доске, либо смириться с тем, что меня попросту «устранят»…
Какой чудовищный шантаж! По мере того как шеф зондеркоманды разглагольствует, я лихорадочно, сосредоточенно и быстро оцениваю размах этого маневра, прекрасно вижу расставленный для меня капкан. И я прихожу к первому выводу: не так уж сильно это меня удивляет. Действительно, не удивляет. Мне уже приходило на ум, что немцы не столько старались уничтожать наши рации и физически ликвидировать наших людей, сколько стремились, так сказать, «повернуть их на 180 градусов». В годы второй мировой войны подобная тактика стала нормой, и, как покажет практика, я далеко не единственный, которым пытались манипулировать таким образом. Только Гиринг и его друзья – и это мой второй, отнюдь не менее важный вывод – нахально лгут, утверждая, будто Третий Рейх желает заключить с Советским Союзом сепаратный мир. В ноябре 1942 года я твердо знаю (впрочем, знаю я это еще с осени 1939 года), что в руководстве партии, равно как и в некоторых высокопоставленных политических и военных нацистских кругах лелеют надежду на компромисс с Западом и что если и будет какой-то сепаратный мир, то заключат его с «капиталистами-плутократами» – будь они «алкоголиками» или «паралитиками» – и, само собой разумеется, за спиной СССР.
На подобной позиции могли бы стоять скажем, абвер или адмирал Канарис (кстати, его игра прояснится окончательно только после войны). Но чтобы такая инициатива исходила от шелленбергов, гейдрихов, мюллеров, гиммлеров, хозяев гестапо! Ну уж нет! Мне хочется крикнуть Гирингу: «Как же вы заставите нас поверить, что готовы замириться с первой социалистической страной? «Для этих фанатиков не могло быть и речи о сепаратном мире, они добивались только одного: подорвать антигитлеровскую коалицию. Вот чему должна была служить эта громоздкая адская машина, к которой меня хотели подключить и в которой таилась главная опасность: возбудить недоверие, а затем и взаимную враждебность среди союзников, а затем пожинать ее плоды. Но мы, бойцы «Красного оркестра», всегда считали неизбежной войну между гитлеровской Германией и Советским Союзом; эту нашу точку зрения не поколебал даже пакт о ненападении 1939 года».
В доказательство того, что «хозяева гестапо» не думали всерьез о «замирении» с Советским Союзом, Треппер цитирует следующее место из французского издания мемуаров Шелленберга: «Было очень важно войти в контакт с русскими в момент вступления в переговоры с Западом. Растущее соперничество между союзными державами укрепило бы наши позиции». Получается, что переговоры с СССР были нужны немцам только как средство давления на западные державы, средство сделать их сговорчивее. Но чтобы убедить нас в этом, Трепперу приходится не брать в расчет разговор Шелленберга и Мюллера, когда шеф гестапо так убежденно говорил о необходимости сепаратного мира с Советами. В другом месте своих мемуаров он упоминает об этом разговоре как о не заслуживающем доверия:"… Шелленберг пытается доказать, что Мюллер постепенно превратился в поклонника Сталина и его режима. Вместе с Борманом он его подозревает даже в том, что тот вел собственную игру с Москвой, хотя ничем не доказывает этого». Ссылка на этот эпизод в мемуарах Шелленберга понадобилась Трепперу только для иллюстрации наличия противодействий между руководителями спецслужб Третьего Рейха, но отнюдь не в контексте выбора сепаратного мира.
Бросается в глаза и другая несообразность в рассказе Треппера. Гиринг будто бы стремился убедить схваченного советского резидента в том, что немцы заинтересованы в заблуждении Москвы: агенты ее «Красной капеллы» все еще на свободе и поставляют ценную информацию. Но разве можно решать столь громадной важности вопрос, не будучи уверенным, что к вам через каких-то посредников обращаются от имени лиц, действительно имеющих реальную власть и полномочия? И действующий в подполье агент советской разведки – не самый лучший канал для зондажа условий сепаратного мира. С чего это вдруг Гиммлер, Шелленберг или Мюллер станут обращаться к Трепперу, по легенде – скромному французскому коммерсанту Жану Жильберу, совладельцу экспортно-импортной фирмы «Симэкс»? И как тогда воспримет Москва подобное сообщение? В лучшем случае – как ходящие в Париже слухи. Совсем другое дело, если Центр будет знать, что Треппер и его радисты действуют под контролем гестапо. Тогда в Кремле действительно могут поверить, что предложения сепаратного мира исходят от Мюллера или кого повыше. Значит, гестапо было чрезвычайно важно дать понять советской стороне: Треппер и его люди взяты и передают теперь только то, что хотят передать в Москву германские спецслужбы.
По свидетельству Треппера, сменивший Гиринга на посту руководителя зондеркоманды «Красная капелла» Хайнц Паннвиц считал, что одних радиограмм недостаточно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
По свидетельству Леопольда Треппера, приставленный к нему гестаповец Карл Гиринг уже на следующий день после ареста, 25 ноября, сформулировал основное содержание информации, которую резиденту следовало передавать в Центр:
«Единственная цель Третьего Рейха состоит в том, чтобы заключить мир с Советским Союзом… Все более разрастающаяся кровавая битва между вермахтом и Красной Армией может радовать только капиталистов-плутократов. Разве не сам фюрер назвал Черчилля алкоголиком, а Рузвельта – несчастным паралитиком? Но вот какое дело: если в нейтральных странах легко войти в контакт с представителями англо-американцев, то там почти невозможно встретить эмиссаров советского правительства. Эта проблема долго оставалась для нас неразрешимой. Но наконец нам пришла в голову мысль использовать для этого «Красный оркестр». Когда его сеть будет «повернута в обратную сторону», т. е. будет действовать под нашим руководством, ее передатчики станут инструментами для достижения этого мира…»
Далее, по словам Треппера, Гиринг продемонстрировал несколько радиограмм, переданных подконтрольными передатчиками, и с удовлетворением заявил, что в Москве еще ни о чем не догадываются. Передаваемый материал содержит первоклассную военную и политическую информацию. Ведь надо сохранять доверие советской стороны.
«Уж так и быть, – поверял гестаповец подопечному арестанту, – в течение нескольких месяцев мы будем идти на маленькие жертвы во имя великого дела, и в тот день, когда мы убедимся, что у русских нет ни малейших подозрений относительно их сетей, работающих на Западе, именно в тот день начнется второй этап. Тогда к вашему Директору станет поступать информация решающего значения, исходящая из самых высоких кругов Берлина. Эта информация будет содержать неопровержимые заверения в том, что мы ищем сепаратного мира с Советским Союзом…»
Этот пассаж Треппер прокомментировал в мемуарах следующим образом:
«Так, значит, вот куда он клонил! Вот смысл всей этой-подготовленной для меня инсценировки, вот вывод из пространных речей! Нацисты предлагают мне альтернативу: либо работать на них, имея в виду «перемену союзников», и тогда я становлюсь одной из главных фигур на новой шахматной доске, либо смириться с тем, что меня попросту «устранят»…
Какой чудовищный шантаж! По мере того как шеф зондеркоманды разглагольствует, я лихорадочно, сосредоточенно и быстро оцениваю размах этого маневра, прекрасно вижу расставленный для меня капкан. И я прихожу к первому выводу: не так уж сильно это меня удивляет. Действительно, не удивляет. Мне уже приходило на ум, что немцы не столько старались уничтожать наши рации и физически ликвидировать наших людей, сколько стремились, так сказать, «повернуть их на 180 градусов». В годы второй мировой войны подобная тактика стала нормой, и, как покажет практика, я далеко не единственный, которым пытались манипулировать таким образом. Только Гиринг и его друзья – и это мой второй, отнюдь не менее важный вывод – нахально лгут, утверждая, будто Третий Рейх желает заключить с Советским Союзом сепаратный мир. В ноябре 1942 года я твердо знаю (впрочем, знаю я это еще с осени 1939 года), что в руководстве партии, равно как и в некоторых высокопоставленных политических и военных нацистских кругах лелеют надежду на компромисс с Западом и что если и будет какой-то сепаратный мир, то заключат его с «капиталистами-плутократами» – будь они «алкоголиками» или «паралитиками» – и, само собой разумеется, за спиной СССР.
На подобной позиции могли бы стоять скажем, абвер или адмирал Канарис (кстати, его игра прояснится окончательно только после войны). Но чтобы такая инициатива исходила от шелленбергов, гейдрихов, мюллеров, гиммлеров, хозяев гестапо! Ну уж нет! Мне хочется крикнуть Гирингу: «Как же вы заставите нас поверить, что готовы замириться с первой социалистической страной? «Для этих фанатиков не могло быть и речи о сепаратном мире, они добивались только одного: подорвать антигитлеровскую коалицию. Вот чему должна была служить эта громоздкая адская машина, к которой меня хотели подключить и в которой таилась главная опасность: возбудить недоверие, а затем и взаимную враждебность среди союзников, а затем пожинать ее плоды. Но мы, бойцы «Красного оркестра», всегда считали неизбежной войну между гитлеровской Германией и Советским Союзом; эту нашу точку зрения не поколебал даже пакт о ненападении 1939 года».
В доказательство того, что «хозяева гестапо» не думали всерьез о «замирении» с Советским Союзом, Треппер цитирует следующее место из французского издания мемуаров Шелленберга: «Было очень важно войти в контакт с русскими в момент вступления в переговоры с Западом. Растущее соперничество между союзными державами укрепило бы наши позиции». Получается, что переговоры с СССР были нужны немцам только как средство давления на западные державы, средство сделать их сговорчивее. Но чтобы убедить нас в этом, Трепперу приходится не брать в расчет разговор Шелленберга и Мюллера, когда шеф гестапо так убежденно говорил о необходимости сепаратного мира с Советами. В другом месте своих мемуаров он упоминает об этом разговоре как о не заслуживающем доверия:"… Шелленберг пытается доказать, что Мюллер постепенно превратился в поклонника Сталина и его режима. Вместе с Борманом он его подозревает даже в том, что тот вел собственную игру с Москвой, хотя ничем не доказывает этого». Ссылка на этот эпизод в мемуарах Шелленберга понадобилась Трепперу только для иллюстрации наличия противодействий между руководителями спецслужб Третьего Рейха, но отнюдь не в контексте выбора сепаратного мира.
Бросается в глаза и другая несообразность в рассказе Треппера. Гиринг будто бы стремился убедить схваченного советского резидента в том, что немцы заинтересованы в заблуждении Москвы: агенты ее «Красной капеллы» все еще на свободе и поставляют ценную информацию. Но разве можно решать столь громадной важности вопрос, не будучи уверенным, что к вам через каких-то посредников обращаются от имени лиц, действительно имеющих реальную власть и полномочия? И действующий в подполье агент советской разведки – не самый лучший канал для зондажа условий сепаратного мира. С чего это вдруг Гиммлер, Шелленберг или Мюллер станут обращаться к Трепперу, по легенде – скромному французскому коммерсанту Жану Жильберу, совладельцу экспортно-импортной фирмы «Симэкс»? И как тогда воспримет Москва подобное сообщение? В лучшем случае – как ходящие в Париже слухи. Совсем другое дело, если Центр будет знать, что Треппер и его радисты действуют под контролем гестапо. Тогда в Кремле действительно могут поверить, что предложения сепаратного мира исходят от Мюллера или кого повыше. Значит, гестапо было чрезвычайно важно дать понять советской стороне: Треппер и его люди взяты и передают теперь только то, что хотят передать в Москву германские спецслужбы.
По свидетельству Треппера, сменивший Гиринга на посту руководителя зондеркоманды «Красная капелла» Хайнц Паннвиц считал, что одних радиограмм недостаточно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88