Какой-нибудь Володин в упорной, самозабвенной борьбе, чуть ли не головой рискуя, завладевал мячом, но тут же выпускал его, стоило Королю протянуть руку. Они все увядали и ходили притихшие, когда он был не в духе, и тотчас веселели, как только его величество приходил в хорошее настроение.
И все-таки мне нравился Король. Прежде всего он не был равнодушным. Решительно все занимало его, все дела нашего дома имели к нему самое прямое отношение и находили в нем горячего и заинтересованного участника. Раскидывали ли мы забор, дежурил ли его отряд ночью по дому, распределяли ли мы тумбочки по спальням – все касалось его, лично его, Короля. При этом у него было хорошо развито чувство юмора, которое я очень ценю; он отлично подмечал смешное и умел посмеяться чужой шутке, лишь бы она не была направлена против него самого. При виде Стеклова он начинал вести себя, как встревоженная наседка, – метался, озирался, взывал: «Цып-цып!» В этом не было внешнего сходства с Сергеем – он как раз всегда держался на удивление спокойно и ровно, – но было очень точно выражено его отношение к малышам, и редко кто мог без смеха смотреть на это представление.
С Коршуновым Король обычно разговаривал в его же истерической манере («А что? А чего? Уйду! Не буду!») – и тот старался поскорее убраться восвояси.
К Жукову Король относился настороженно, даже ревниво. «Ерунда!» – сказал он о фанерном буржуе, и члены его отряда не осмеливались принимать участие в полюбившейся всем забаве, а только с завистью наблюдали за игрой издали. «Детские игрушки!» – отозвался он о меню, которое стал вывешивать первый отряд, и ребята из третьего отряда, входя в столовую, не решались остановиться у двери и поглядеть, чем же сегодня кормят: что-что, а настроение своего командира они улавливали мгновенно и безошибочно.
Жуков мог, конечно, вывесить любую скатерть – все они были достаточно грязны, – но он взял скатерть именно с королёвского стола, хотя, конечно, и сам он и все в его отряде понимали, что идут в наступление.
После обеда и вплоть до вечера Король не попадался мне на глаза. Его не было ни в спальне, ни в клубе, не видел я его и во дворе и в парке. Но я не сомневался: он придет и разговор у нас будет. У нас уже установились свои личные отношения. Недаром мы распиливали толстое бревно, придирчиво присматриваясь – насколько вынослив и упорен другой. Недаром ехали вдвоем в полутемном вагоне встречать Галю с детьми. Это Король принес мне телеграмму об их приезде, он помог привезти Костика и Лену в Березовую, он был первым из ребят, с кем мои малыши познакомились и подружились. Я сидел над какими-то счетами, когда в дверь постучали.
– Войдите! – сказал я, не поднимая головы.
Король вошел и остановился у стола.
– Садись, – предложил я.
– Садиться-то незачем, – ответил он угрюмо, но все-таки опустился на стул. – Садиться, в общем, незачем…
– Что так?
– Я пришел проститься, Семен Афанасьевич.
– Проститься? Куда же ты собрался?
– Ухожу из детдома.
– Куда?
– Насовсем.
– Я спрашиваю: куда?
– Куда глаза глядят. Мало ли дорог!
– Дорог много, это верно. А почему же ты надумал уходить?
– Будто не знаете…
– Не знаю.
Король посмотрел на меня в упор. «Зачем кривишь душой? Не совестно тебе?» – прочел я в этом взгляде. Вздохнув, он отвернулся.
– Ну, если не знаете – пожалуйста: не хочу, чтоб надо мной издевались. Надоело.
– Кто же над тобой издевается?
– Да что вы, Семен Афанасьевич! – вскипел Король. – В насмешку, что ли? А скатерть-то вывесили – это что, не издевательство?
– Ну, если это издевательство, тогда у нас все должны разбежаться. Ты, например, Стеклову проходу не даешь, прозвал его Клушкой, однако он не уходит. И не обижается.
– Меня со скатертью перед всеми осрамили!
– А ты ребят срамишь в одиночку? Тоже перед всеми.
– Я не срамлю. Я просто смеюсь.
– Вот и над тобой просто посмеялись.
– Ну, как хотите, Семен Афанасьевич. Может, вы и правильно говорите. Только я не хочу, чтоб всякий там Санька надо мной свою власть показывал. Я пойду.
Он сидел, опустив плечи, угрюмо глядел мимо меня в окно. Лампа под зеленым абажуром освещала его лицо, оставляя комнату в полутьме. Огонек лампы отражался в его глазах, которые сейчас казались совсем янтарными. Помолчали.
– Вот что, Дмитрий, – негромко заговорил я. – Ты знаешь, силой я никого не держу. И тебя держать не стану. Но одно я тебе скажу: так друзья не поступают.
Он быстро взглянул на меня и снова отвел глаза.
– Так друзья не поступают. Ты знаешь, что здесь было. И знаешь, как трудно добиться, чтоб ребята стали жить по-человечески, чтоб стали они людьми. Чтоб наш дом из самого поганого, на который все пальцем показывают, стал самым хорошим. Ты знаешь: если бы не ты, не Стеклов, не Жуков, было бы во сто раз трудней. Вы поняли, помогли, стали рядом, как друзья, как товарищи. Думаешь, я и Алексей Саввич, все мы, воспитатели, этого не понимаем, не ценим? А теперь, на полдороге… нет, какое на полдороге – в самом начале пути, когда все трудное еще впереди, ты говоришь: ухожу. Уходи. Я тебя удерживать не стану. Друзей не держат, не упрашивают, они сами приходят и сами остаются.
Он сидел теперь, поставив локти на край стола, упершись подбородком в ладони, и пристально, не мигая смотрел мне в глаза.
– Неужели для тебя наш дом – все равно что проходной двор? – прибавил я тише.
Он молчал. Я поднялся, отошел к окну и, глядя в темноту, на мгновенье вспомнил: вот так у окна стоит Антон Семенович, а я сижу у стола и слушаю его…
– Спокойной ночи, Семен Афанасьевич, – услышал я.
– Спокойной ночи, Дмитрий.
Он встал, пошел, на какую-то едва уловимую долю секунды задержался у двери – и вышел.
Куда он пошел? Прямой дорогой на вокзал? Или побродит по парку и поднимется в спальню? Неужели он может уйти после всего, что уже пережито нами вместе, что уже, казалось, прикрепило и его к нашему дому, как всех, а может быть, прочнее?
Среди ночи я поднялся и пошел в спальню. По коридору, отбывая свой час дежурства, ходил Петька и поминутно встряхивался, как щенок, вылезший из воды.
– Это я чтобы не уснуть, – пояснил он, не дожидаясь моего вопроса.
Но мне было не до него. Боясь разбудить, сдерживая дыхание, я прошел в спальню третьего отряда – и тотчас увидел: кровать Короля пуста. Не веря себе, подошел ближе – нет, не ошибся: никого. Я медленно пошел назад. Не ответил Петьке на улыбку, которой он неизменно приветствовал меня, хотя бы мы встречались в двадцатый раз. Спустился по лестнице, прошел в кабинет и лег на диван, твердо зная, что все равно не усну.
18. УШЛИ
Еще не было шести часов, когда в дверь постучали.
– Семен Афанасьевич! – Жуков был бледен, голос его звучал нетвердо. – Семен Афанасьевич… Король ушел… и Плетнев, и Разумов…
За ним, дрожа от утреннего холода, стоял, видно, только что проснувшийся Петька. Он растерянно переминался с ноги на ногу и часто мигал.
На мгновенье мне припомнился чумазый мальчишка в одном башмаке, сиротливо съежившийся в углу пустой, грязной спальни. И даже голос у Петьки был, как тогда, хриплый.
– Семен Афанасьевич, они… они горн унесли! – выговорил он, и вдруг по щекам его покатились крупные, с горошину, слезы. – Се-ме-он Афана-сьевич! Го-орн унесли-и! – повторил он, плача в голос.
– Не может быть! – только и ответил я, тоже вдруг охрипнув.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
И все-таки мне нравился Король. Прежде всего он не был равнодушным. Решительно все занимало его, все дела нашего дома имели к нему самое прямое отношение и находили в нем горячего и заинтересованного участника. Раскидывали ли мы забор, дежурил ли его отряд ночью по дому, распределяли ли мы тумбочки по спальням – все касалось его, лично его, Короля. При этом у него было хорошо развито чувство юмора, которое я очень ценю; он отлично подмечал смешное и умел посмеяться чужой шутке, лишь бы она не была направлена против него самого. При виде Стеклова он начинал вести себя, как встревоженная наседка, – метался, озирался, взывал: «Цып-цып!» В этом не было внешнего сходства с Сергеем – он как раз всегда держался на удивление спокойно и ровно, – но было очень точно выражено его отношение к малышам, и редко кто мог без смеха смотреть на это представление.
С Коршуновым Король обычно разговаривал в его же истерической манере («А что? А чего? Уйду! Не буду!») – и тот старался поскорее убраться восвояси.
К Жукову Король относился настороженно, даже ревниво. «Ерунда!» – сказал он о фанерном буржуе, и члены его отряда не осмеливались принимать участие в полюбившейся всем забаве, а только с завистью наблюдали за игрой издали. «Детские игрушки!» – отозвался он о меню, которое стал вывешивать первый отряд, и ребята из третьего отряда, входя в столовую, не решались остановиться у двери и поглядеть, чем же сегодня кормят: что-что, а настроение своего командира они улавливали мгновенно и безошибочно.
Жуков мог, конечно, вывесить любую скатерть – все они были достаточно грязны, – но он взял скатерть именно с королёвского стола, хотя, конечно, и сам он и все в его отряде понимали, что идут в наступление.
После обеда и вплоть до вечера Король не попадался мне на глаза. Его не было ни в спальне, ни в клубе, не видел я его и во дворе и в парке. Но я не сомневался: он придет и разговор у нас будет. У нас уже установились свои личные отношения. Недаром мы распиливали толстое бревно, придирчиво присматриваясь – насколько вынослив и упорен другой. Недаром ехали вдвоем в полутемном вагоне встречать Галю с детьми. Это Король принес мне телеграмму об их приезде, он помог привезти Костика и Лену в Березовую, он был первым из ребят, с кем мои малыши познакомились и подружились. Я сидел над какими-то счетами, когда в дверь постучали.
– Войдите! – сказал я, не поднимая головы.
Король вошел и остановился у стола.
– Садись, – предложил я.
– Садиться-то незачем, – ответил он угрюмо, но все-таки опустился на стул. – Садиться, в общем, незачем…
– Что так?
– Я пришел проститься, Семен Афанасьевич.
– Проститься? Куда же ты собрался?
– Ухожу из детдома.
– Куда?
– Насовсем.
– Я спрашиваю: куда?
– Куда глаза глядят. Мало ли дорог!
– Дорог много, это верно. А почему же ты надумал уходить?
– Будто не знаете…
– Не знаю.
Король посмотрел на меня в упор. «Зачем кривишь душой? Не совестно тебе?» – прочел я в этом взгляде. Вздохнув, он отвернулся.
– Ну, если не знаете – пожалуйста: не хочу, чтоб надо мной издевались. Надоело.
– Кто же над тобой издевается?
– Да что вы, Семен Афанасьевич! – вскипел Король. – В насмешку, что ли? А скатерть-то вывесили – это что, не издевательство?
– Ну, если это издевательство, тогда у нас все должны разбежаться. Ты, например, Стеклову проходу не даешь, прозвал его Клушкой, однако он не уходит. И не обижается.
– Меня со скатертью перед всеми осрамили!
– А ты ребят срамишь в одиночку? Тоже перед всеми.
– Я не срамлю. Я просто смеюсь.
– Вот и над тобой просто посмеялись.
– Ну, как хотите, Семен Афанасьевич. Может, вы и правильно говорите. Только я не хочу, чтоб всякий там Санька надо мной свою власть показывал. Я пойду.
Он сидел, опустив плечи, угрюмо глядел мимо меня в окно. Лампа под зеленым абажуром освещала его лицо, оставляя комнату в полутьме. Огонек лампы отражался в его глазах, которые сейчас казались совсем янтарными. Помолчали.
– Вот что, Дмитрий, – негромко заговорил я. – Ты знаешь, силой я никого не держу. И тебя держать не стану. Но одно я тебе скажу: так друзья не поступают.
Он быстро взглянул на меня и снова отвел глаза.
– Так друзья не поступают. Ты знаешь, что здесь было. И знаешь, как трудно добиться, чтоб ребята стали жить по-человечески, чтоб стали они людьми. Чтоб наш дом из самого поганого, на который все пальцем показывают, стал самым хорошим. Ты знаешь: если бы не ты, не Стеклов, не Жуков, было бы во сто раз трудней. Вы поняли, помогли, стали рядом, как друзья, как товарищи. Думаешь, я и Алексей Саввич, все мы, воспитатели, этого не понимаем, не ценим? А теперь, на полдороге… нет, какое на полдороге – в самом начале пути, когда все трудное еще впереди, ты говоришь: ухожу. Уходи. Я тебя удерживать не стану. Друзей не держат, не упрашивают, они сами приходят и сами остаются.
Он сидел теперь, поставив локти на край стола, упершись подбородком в ладони, и пристально, не мигая смотрел мне в глаза.
– Неужели для тебя наш дом – все равно что проходной двор? – прибавил я тише.
Он молчал. Я поднялся, отошел к окну и, глядя в темноту, на мгновенье вспомнил: вот так у окна стоит Антон Семенович, а я сижу у стола и слушаю его…
– Спокойной ночи, Семен Афанасьевич, – услышал я.
– Спокойной ночи, Дмитрий.
Он встал, пошел, на какую-то едва уловимую долю секунды задержался у двери – и вышел.
Куда он пошел? Прямой дорогой на вокзал? Или побродит по парку и поднимется в спальню? Неужели он может уйти после всего, что уже пережито нами вместе, что уже, казалось, прикрепило и его к нашему дому, как всех, а может быть, прочнее?
Среди ночи я поднялся и пошел в спальню. По коридору, отбывая свой час дежурства, ходил Петька и поминутно встряхивался, как щенок, вылезший из воды.
– Это я чтобы не уснуть, – пояснил он, не дожидаясь моего вопроса.
Но мне было не до него. Боясь разбудить, сдерживая дыхание, я прошел в спальню третьего отряда – и тотчас увидел: кровать Короля пуста. Не веря себе, подошел ближе – нет, не ошибся: никого. Я медленно пошел назад. Не ответил Петьке на улыбку, которой он неизменно приветствовал меня, хотя бы мы встречались в двадцатый раз. Спустился по лестнице, прошел в кабинет и лег на диван, твердо зная, что все равно не усну.
18. УШЛИ
Еще не было шести часов, когда в дверь постучали.
– Семен Афанасьевич! – Жуков был бледен, голос его звучал нетвердо. – Семен Афанасьевич… Король ушел… и Плетнев, и Разумов…
За ним, дрожа от утреннего холода, стоял, видно, только что проснувшийся Петька. Он растерянно переминался с ноги на ногу и часто мигал.
На мгновенье мне припомнился чумазый мальчишка в одном башмаке, сиротливо съежившийся в углу пустой, грязной спальни. И даже голос у Петьки был, как тогда, хриплый.
– Семен Афанасьевич, они… они горн унесли! – выговорил он, и вдруг по щекам его покатились крупные, с горошину, слезы. – Се-ме-он Афана-сьевич! Го-орн унесли-и! – повторил он, плача в голос.
– Не может быть! – только и ответил я, тоже вдруг охрипнув.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93