Впрочем, как я уже признался вам, это из самолюбия, которое теперь считаю глупым, я позволил присвоить себе новое имя. Я не хотел, чтобы мое имя подвергалось насмешкам. Мне казалось, что я роняю его этим. Какие глупости! Словом, я стал придумывать новую фамилию и не нашел ничего лучшего, как сделать ребяческую анаграмму моей настоящей фамилии.
– Таким образом, под Морганом?..
– …под Морганом скрывается маркиз де Грамон.
У Рожера вырвалось восклицание.
– Ей-Богу, – вскрикнул он, – я был уверен, что знаком с вами! Если память у вас хорошая, то вы должны припомнить, что мы временами виделись еще детьми. Я имел честь бывать у вашей матери. Мы даже дальние родственники, думается мне.
– Все это верно, – признался Робер. – Я вспомнил об этом, лишь только услышал ваше имя.
– И вы упорствовали в своем инкогнито?! – воскликнул Рожер.
– К чему было открывать его? Но обстоятельства заставили меня ответить на ваши вопросы.
С минуту оба соотечественника прогуливались молча.
– А как же с вашей должностью переводчика? – спросил вдруг Рожер.
– Что же? – сказал Робер.
– Хотите вы оставить ее? Я, само собой разумеется, в полном вашем распоряжении.
– Как же я заплачу вам? Нет, нет, дорогой. Я тронут вашим предложением больше, чем в состоянии выразить, но не могу принять его. Если я довел себя до такого жалкого состояния, если я оставил друзей и родину, то именно с целью ничем не быть обязанным никому. И в этом я буду упорствовать.
– Впрочем, вы правы, – сказал Рожер с мечтательным видом.
Еще долго соотечественники прогуливались под руку, и понемногу Рожер, в свою очередь, пустился в признания.
Недаром молодые люди открывались так друг другу. Расставаясь, они видели, как упали разделявшие их преграды. На «Симью» по крайней мере находились теперь два друга.
Робер испытывал благодатное впечатление от этой непредвиденной перемены. Наступил конец нравственному одиночеству, в котором он пребывал уже больше шести месяцев. Переводчик для всех, он считал нравственной поддержкой сознание, что в глазах одного человека он все-таки вернул свое достоинство.
Отдаваясь этим приятным мыслям, он зажег свечу и погрузился в изучение Мадейры, и в особенности Фуншала. Незлобивые насмешки Рожера доказали ему необходимость этого. Он старался наверстать потерянное время и изучал свой путеводитель до поздней ночи. Таким образом, он приобрел широкие сведения и готов был ко всяким придиркам, когда пробил час отъезда.
Чтобы переправиться на берег, отстоящий в полумиле, не приходилось прибегать к пароходным лодкам.
Море, всегда бурное в Фуншале, делает высадку там довольно трудной. Содействие местных лодок и моряков, очень опытных, необходимо для безопасности пассажиров.
– Вы знаете, господин профессор, – сказал Томпсон Роберу, садясь с ним в лодку, – что на Мадейре все говорят по-английски, – здесь вы пользуетесь своего рода отпуском. Только в одиннадцать часов утра все сойдутся в «Английской гостинице» и в восемь часов вечера на пароходе все желающие воспользоваться табльдотом.
В несколько минут лодки приблизились к берегу. К несчастью, доступ к нему был загроможден. День был базарный, как сообщил один из моряков, и проход был загражден всякого рода барками, с которых слышался оглушительный концерт. Сваленные на них в кучу животные хрюкали, мычали, блеяли. Каждое по-своему шумно выражало свое страдание.
Их высаживали одно за другим. Несложная выгрузка, состоявшая просто в том, что их бросали в воду с громким криком и смехом. Пассажиры «Симью» высаживались, смущенные этим шумным стадом на глазах у публики, безразличной, бравшей предназначенных для рынка животных на галечном берегу, и внимательной, элегантной, в большинстве состоявшей из англичан, которые, прохаживались по набережной, ища какое-нибудь знакомое лицо среди вновь прибывших.
Впрочем, помимо смутной надежды встретить приятеля среди посетителей острова прогуливающиеся не могли не интересоваться маневрами высадки. В ней всегда имеется момент неуверенности, не лишенный известной прелести, хотя, пожалуй, не для действующих лиц.
Метрах в двадцати от песчаного берега моряки, перевозящие вас, останавливаются и ждут вала, который должен вынести их лодки на землю, среди кипящей пены, более страшной, чем опасной. Мадейрские лодочники выбирают психологический момент с замечательным искусством, и неудачная высадка очень редка.
Однако в этот день она должна была случиться. Остановившись немного поодаль от берега, одна из лодок не совсем вынесена была на него волной, которая, уйдя, оставила лодку на мели. Трое сидевших в ней поспешили тогда оставить ее, но, захваченные новой волной, были опрокинуты, залиты, лодка же перевернулась килем вверх. Эти три пассажира ни в чем не могли позавидовать телятам и баранам, продолжавшим издавать жалобные крики.
И кто же были эти три пассажира? Не более и не менее, как Эдуард Тигг, Абсиртус Блокхед и баронет Хамильтон. Среди сумятицы отъезда они оказались вместе, чтобы в компании познакомиться с Мадейрой таким оригинальным образом.
Невольные купальщики отнеслись к приключению по-разному.
Тигг флегматично. Лишь только волна выбросила его на сушу, он философски отряхнулся и спокойным шагом удалился подальше от нового покушения вероломной стихии. Слышал ли он только крик, изданный мисс Мэри и мисс Бесси Блокхед? Если слышал, то скромно рассудил, что вполне естественно кричать, когда видишь, что папенька катается в воде как булыжник.
Что же касается самого папеньки, то он ликовал. Вокруг него смеялись, но он еще больше смеялся. Быть так близко к опасности утонуть – он был на седьмом небе от этого. Неловким матросам, бывшим причиной беды, пришлось увести его, без чего в своем восхищении он получил бы второй душ в том самом месте, где ему достался первый. Счастливый характер был у почтенного бакалейщика!
Если Тигг оставался спокоен, а Блокхед радовался, то Хамильтон был взбешен. Поднявшись, он направился к Томпсону, целому и невредимому среди общего смеха, который это неуместное купание вызвало на обеих террасах пляжа. Не говоря ни слова, он показал ему на свою мокрую одежду, считая его виновником всех напастей.
Томпсон понял, что ему надлежит сделать в этом случае, и предложил свои услуги несчастному пассажиру, предоставив ему шлюпку, чтобы отвезти его на пароход, где он мог бы переменить платье. Но тот наотрез отказался.
– Опять садиться в одну из этих гнусных лодок, нет, сударь!
Ярость Хамильтона возрастала вследствие присутствия Сондерса. С насмешливым взглядом тот следил за бурной высадкой. «Так, мол, тебе и нужно! Я вот сух», – казалось, иронически говорил он баронету!
– В таком случае, сударь, – возразил Томпсон, – разве что один из ваших товарищей…
– Прекрасно! Прекрасно! – прервал Блокхед. – Я привезу сэру Джорджу Хамильтону все, что он пожелает. Я даже не прочь…
Не прочь чего был бы честный бакалейщик? Вероятно, еще раз выкупаться!
Этого удовольствия ему не досталось. Вторая переправа прошла без инцидента, и одежда баронета прибыла по назначению сухой.
Большинство пассажиров уже разошлись. Рожер тотчас же завладел Робером.
– Свободны вы? – спросил он его.
– Совершенно, – ответил тот. – Господин Томпсон только что сообщил мне эту приятную новость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97