Проще всего это можно проследить по отношению к
Аристотелю. В то самое время, как сторонники старой схоластической науки и
философии ополчились против новых течений науки и философии, боролись с
Галилеями, пытались остановить поток новых открытий в области физики, механики,
астрономии, разрушавший вековые навыки мысли, - в их среде были многие из тех
натуралистов, которые своей научной работой положили основы современной
зоологии, ботаники, минералогии. Не прервалась в первые десятилетия этой борьбы
старого с новым и традиционная связь химии с боковыми течениями старой
схоластической философии. И точные экспериментаторы - химики были в это время в
лагере защитников философски старого, а не сторонников новой философии.
Новый Аристотель, которого дали нам гуманисты, оказал огромное влияние на
развитие описательного естествознания; в то самое время, как физика - и новые
философы - боролись с ним и с его ролью в физике и философии, одновременно
изучение его творений, в их новой, более точной, форме оказало огромное влияние
на рост описательного естествознания. Оно воспользовалось первыми успехами
филологической критики не в меньшей степени, чем воспользовалась ими история.
Изучение древних и в области естествознания, и в области истории сказалось
одинаковым образом: от них, от старых изложений Фукидида и Тацита восходили к
изучению новых исторических явлений - к истории событий, неведомых древним и
неизвестных им форм исторической жизни. От Птолемея и традиционных древних карт
- через портуланы, накопленные работой толпы, переходили к современной
картографии [7]. Феофраст, Аристотель, Диоскорид в новых изданиях явились наряду
с наблюдением природы исходными путями научного возрождения в XVII столетии, к
ним приноравливались новые научные систематики, изложение новых растительных и
животных форм. Это все происходило одновременно с тем, что великие ученые физики
и математики резко разрывали со старыми традициями. В то самое время, как в той
среде возможно было презрительное отношение к гуманистическим и филологическим
изысканиям, здесь впервые наблюдатели-натуралисты были гуманистами.
В то же самое время вековая работа алхимиков все более пополнялась техническими
навыками рудного дела, созданиями художественных мастерских; она вносила в
научную область вековые или коллективные навыки, одинаково далекие и от старой
схоластики, интересов гуманизма или созданий новой философии. В эту область
долго не могла проникнуть математика; здесь не было места механике. В общем
чужда оставалась ей и философская мысль XVII столетия.
Плоды этих течений исторически сказались одновременно. Как раз в XVII столетии
были положены начала не только новой математике, астрономии, физике и механике,
но и новой химии, описательному естествознанию. Все вместе создало расцвет новой
науки.
Но лишь часть ее оказала влияние на создание новой философии. Она изошла от наук
дедуктивных - новой механики, геометрии, теоретической астрономии, и лишь
случайно и временами оказывало на нее влияние какое-нибудь далекое от этих
областей мысли явление, как, например, открытие мира микроскопически мелких
существ Левенгуком... В общем новая философия XVII в. была чужда или даже
враждебна описательному естествознанию или далекому от математики научному
опыту.
Когда философия вносила свои новые определения и задания в науки общественные,
она опиралась не на все естествознание своего времени, а на его часть, и под
именем научного изучения природы ею понималась лишь малая область этих явлений,
уже наукой захваченных.
А, между тем, в дальнейшем, области, оставленные в стороне новой философией и
генетически, действительно, с ней не связанные или мало связанные, получали все
большее и большее значение. XVIII век есть в значительной мере их век. В это
время создались целые науки и бесконечные области точного знания, где так же
мало могло быть приложено математическое или механическое освещение явлении, как
мало оно могло быть приложено к области наук исторических. База философского
мышления оказывалась слишком узкой по сравнению с базой науки, на которой она
пыталась создать себе вечное здание. В то самое время, как она пыталась
приложить к области наук социальных извлеченные ею из области математики и
естествознания принципы и положения, математика и естествознание коренным
образом изменили свой характер. В XVIII столетии картина знания была по существу
иная, чем в XVII в.: мелкое наблюдение восторжествовало по своим результатам над
отвлеченной дедукцией, вместо сухих и отвлеченных геометрических построений, или
движений точек, или вихрей перед человечеством развернулась поразительная по
силе красок, беспорядочности и изменчивости живая природа, вполне доступная
научному исканию.
Научные задания, которые ставились в это время в действительности, и те, которые
были поставлены творцами философии XVII в., оказались несовместимыми не только в
социологии, но и в новых науках - геологии, ботанике, зоологии, минералогии,
химии, экспериментальной физике.
В то же время эти области знания - новое естествознание - нашли себе опору вне
философских течений и вне математики - в области исторического знания.
Естественная история стояла по методам работы в это время наряду с историей
политической или государственной. В XVIII в. Бюффон давал характеристики или
биографии животных, сравнимые с характеристиками, даваемыми человеческим
индивидуумам или психологическим типам историками и моралистами.
Это новое естествознание могущественно влияло на социальные науки. Но оно шло
вразрез со стремлениями ввести в них механические или физические представления,
разрушало рационалистическую работу новой философии в этом направлении. Ибо в
это время все новые и новые области знания укладывались в научные рамки, которые
сами, казалось, ничего не имели общего с математикой или механикой. Если
временами и здесь высказывалась в XVIII в. вера в возможность свести в конце
концов всю природу, во всем ее бесконечном разнообразии, в рамки механического
или физического понимания, перевести ее на язык математических формул или
механических моделей, этой вере немногих лиц резко противоречила практика многих
поколений натуралистов.
Едва ли когда вековой антагонизм - отражение разных корней их исторического
генезиса - между математиками и натуралистами достигал таких размеров, как в эту
эпоху расцвета описательного естествознания.
XIX век многое сгладил. Не столько мир математических формул, сколько мир
механических моделей достиг поразительных результатов в объяснении явлений
природы. Казалось, после него могла быть вновь поставлена задача перенесения их
в область социологии - задача, столь ярко разбитая ходом времени после XVII
столетия.
Но в научном движении XIX в. мы, наряду с развитием математики и естествознания,
видим колоссальное развитие наук исторических. Их существование, столь далекое
от математических умозрений или механических моделей, делает попытки внести эти
модели или обобщения в область социологии столь же мало вероятными, как делало
их в XVIII столетии развитие нового естествознания.
1 2 3 4 5 6
Аристотелю. В то самое время, как сторонники старой схоластической науки и
философии ополчились против новых течений науки и философии, боролись с
Галилеями, пытались остановить поток новых открытий в области физики, механики,
астрономии, разрушавший вековые навыки мысли, - в их среде были многие из тех
натуралистов, которые своей научной работой положили основы современной
зоологии, ботаники, минералогии. Не прервалась в первые десятилетия этой борьбы
старого с новым и традиционная связь химии с боковыми течениями старой
схоластической философии. И точные экспериментаторы - химики были в это время в
лагере защитников философски старого, а не сторонников новой философии.
Новый Аристотель, которого дали нам гуманисты, оказал огромное влияние на
развитие описательного естествознания; в то самое время, как физика - и новые
философы - боролись с ним и с его ролью в физике и философии, одновременно
изучение его творений, в их новой, более точной, форме оказало огромное влияние
на рост описательного естествознания. Оно воспользовалось первыми успехами
филологической критики не в меньшей степени, чем воспользовалась ими история.
Изучение древних и в области естествознания, и в области истории сказалось
одинаковым образом: от них, от старых изложений Фукидида и Тацита восходили к
изучению новых исторических явлений - к истории событий, неведомых древним и
неизвестных им форм исторической жизни. От Птолемея и традиционных древних карт
- через портуланы, накопленные работой толпы, переходили к современной
картографии [7]. Феофраст, Аристотель, Диоскорид в новых изданиях явились наряду
с наблюдением природы исходными путями научного возрождения в XVII столетии, к
ним приноравливались новые научные систематики, изложение новых растительных и
животных форм. Это все происходило одновременно с тем, что великие ученые физики
и математики резко разрывали со старыми традициями. В то самое время, как в той
среде возможно было презрительное отношение к гуманистическим и филологическим
изысканиям, здесь впервые наблюдатели-натуралисты были гуманистами.
В то же самое время вековая работа алхимиков все более пополнялась техническими
навыками рудного дела, созданиями художественных мастерских; она вносила в
научную область вековые или коллективные навыки, одинаково далекие и от старой
схоластики, интересов гуманизма или созданий новой философии. В эту область
долго не могла проникнуть математика; здесь не было места механике. В общем
чужда оставалась ей и философская мысль XVII столетия.
Плоды этих течений исторически сказались одновременно. Как раз в XVII столетии
были положены начала не только новой математике, астрономии, физике и механике,
но и новой химии, описательному естествознанию. Все вместе создало расцвет новой
науки.
Но лишь часть ее оказала влияние на создание новой философии. Она изошла от наук
дедуктивных - новой механики, геометрии, теоретической астрономии, и лишь
случайно и временами оказывало на нее влияние какое-нибудь далекое от этих
областей мысли явление, как, например, открытие мира микроскопически мелких
существ Левенгуком... В общем новая философия XVII в. была чужда или даже
враждебна описательному естествознанию или далекому от математики научному
опыту.
Когда философия вносила свои новые определения и задания в науки общественные,
она опиралась не на все естествознание своего времени, а на его часть, и под
именем научного изучения природы ею понималась лишь малая область этих явлений,
уже наукой захваченных.
А, между тем, в дальнейшем, области, оставленные в стороне новой философией и
генетически, действительно, с ней не связанные или мало связанные, получали все
большее и большее значение. XVIII век есть в значительной мере их век. В это
время создались целые науки и бесконечные области точного знания, где так же
мало могло быть приложено математическое или механическое освещение явлении, как
мало оно могло быть приложено к области наук исторических. База философского
мышления оказывалась слишком узкой по сравнению с базой науки, на которой она
пыталась создать себе вечное здание. В то самое время, как она пыталась
приложить к области наук социальных извлеченные ею из области математики и
естествознания принципы и положения, математика и естествознание коренным
образом изменили свой характер. В XVIII столетии картина знания была по существу
иная, чем в XVII в.: мелкое наблюдение восторжествовало по своим результатам над
отвлеченной дедукцией, вместо сухих и отвлеченных геометрических построений, или
движений точек, или вихрей перед человечеством развернулась поразительная по
силе красок, беспорядочности и изменчивости живая природа, вполне доступная
научному исканию.
Научные задания, которые ставились в это время в действительности, и те, которые
были поставлены творцами философии XVII в., оказались несовместимыми не только в
социологии, но и в новых науках - геологии, ботанике, зоологии, минералогии,
химии, экспериментальной физике.
В то же время эти области знания - новое естествознание - нашли себе опору вне
философских течений и вне математики - в области исторического знания.
Естественная история стояла по методам работы в это время наряду с историей
политической или государственной. В XVIII в. Бюффон давал характеристики или
биографии животных, сравнимые с характеристиками, даваемыми человеческим
индивидуумам или психологическим типам историками и моралистами.
Это новое естествознание могущественно влияло на социальные науки. Но оно шло
вразрез со стремлениями ввести в них механические или физические представления,
разрушало рационалистическую работу новой философии в этом направлении. Ибо в
это время все новые и новые области знания укладывались в научные рамки, которые
сами, казалось, ничего не имели общего с математикой или механикой. Если
временами и здесь высказывалась в XVIII в. вера в возможность свести в конце
концов всю природу, во всем ее бесконечном разнообразии, в рамки механического
или физического понимания, перевести ее на язык математических формул или
механических моделей, этой вере немногих лиц резко противоречила практика многих
поколений натуралистов.
Едва ли когда вековой антагонизм - отражение разных корней их исторического
генезиса - между математиками и натуралистами достигал таких размеров, как в эту
эпоху расцвета описательного естествознания.
XIX век многое сгладил. Не столько мир математических формул, сколько мир
механических моделей достиг поразительных результатов в объяснении явлений
природы. Казалось, после него могла быть вновь поставлена задача перенесения их
в область социологии - задача, столь ярко разбитая ходом времени после XVII
столетия.
Но в научном движении XIX в. мы, наряду с развитием математики и естествознания,
видим колоссальное развитие наук исторических. Их существование, столь далекое
от математических умозрений или механических моделей, делает попытки внести эти
модели или обобщения в область социологии столь же мало вероятными, как делало
их в XVIII столетии развитие нового естествознания.
1 2 3 4 5 6