Возвращение обоих губернаторов на палубу окончательно избавило офицеров от пытки смотреть на Барнета, который бешено ворочал глазами, желая придать себе важный вид перед лицом подчиненных, вынужденных из уважения к нему стоять неподвижно на своем месте. Обратный переезд к берегу совершился так же легко, и шествие направилось к дворцу губернатора, где тотчас же начался официальный прием, так как новый губернатор объявил, что не чувствует никакой усталости.
Депутация всех раджей юга явилась поздравить его с приездом и заявить о своей преданности Франции.
— Принимаю поздравления ваши как представитель своей страны, — твердым голосом отвечал Сердар, — мне скоро придется обратиться не только к вашей преданности, но и к вашему мужеству: наступает время освобождения всей Индии.
При этих словах трепет пробежал по телу присутствующих и из груди вырвались громкие, продолжительные крики:
— Да здравствует Франция! Да здравствует губернатор!
— Смерть англичанам! — крикнул один из офицеров туземного отряда телохранителей при дворце.
Казалось, будто все только и ждали этого сигнала, ибо крик этот, повторенный несколько раз со страшным взрывом энтузиазма, услышали снаружи, и в ту же минуту десять тысяч человек на площади, на улицах, даже на набережной подхватили: смерть англичанам! И по всему городу с быстротою молнии разнеслась весть, что война объявлена.
Минута действительно полного величия! Присутствующие на приеме раджи и офицеры обнажили свои шпаги и, потрясая ими перед обоими губернаторами, клялись умереть за независимость Индии и славу отечества. Сердце в груди Сердара билось так, что, казалось, сейчас готово было разорваться на части. Наконец наступил тот момент, которого он так жаждал в течение долгих дней: план его удался благодаря его смелости, в руках его был Пондишери и полк морской пехоты, командиры которого с полковником Лурдонексом во главе только что представлялись ему… Им овладело такое сильное волнение в этот торжественный час, что он едва не упал в обморок; перед ним, как во сне, быстро мелькнуло трехцветное знамя Франции, за которое он раз двадцать уже жертвовал своею жизнью… и это знамя победоносно развевалось над всем Индостаном. Он один отомстил за всех героев, ставших жертвою английского золота, начиная от Дюплекса до Лалли, часть которых умерла в Бастилии, а часть на эшафоте — за то, что они слишком любили свое отечество.
Увы! Бедный Сердар! Торжество его было непродолжительно; он не заметил, что в ту минуту, когда ему представили полковника Лурдонекса, последний не мог удержать выражения сильного удивления, которое еще больше увеличилось, когда его глаза обратились на Барнета, одетого в мундир артиллерийского покроя.
По окончании представления полковник немедленно удалился на огромную веранду дворца, чтобы там на свободе думать о том, что он видел, и о том, что повелевал ему свершить долг чести. Дело в том, что он всего пять дней тому назад приехал из Франции на пакетботе «Эриманта» и был в Пуант де Галле, когда пароход останавливался там в день осуждения и побега Сердара и его товарищей. Он слышал рассказы о подвигах Сердара против англичан и почувствовал необыкновенное влечение к этой легендарной личности, а потому поспешил на берег, чтобы видеть его, желая втайне способствовать его побегу, если бы к этому представился благоприятный случай.
Ему удалось попасть на то место, мимо которого Сердар, Барнет и Нариндра шли на смертную казнь, и это дало ему возможность вполне рассмотреть их… Можете вообразить себе его удивление, когда он очутился перед героем восстания в Индии, одетым в мундир французского генерала и играющим роль нового губернатора. Сначала он подумал, что это один из тех странных случаев сходства, которые встречаются иногда и весьма возможны; когда же вслед за этим он узнал Барнета, а затем Нариндру, сомнения его окончательно рассеялись.
Полковник сразу понял, какие патриотические побуждения заставили этих двух людей прибегнуть к такому способу действий, но он чувствовал, что не вправе дать этому приключению разыграться до конца. Он вполне разумно рассуждал, что авантюристы эти не имеют права бросать Францию на тот путь, к которому правительство ее не подготовилось, а потому ввиду тех важных осложнений, которые подобное событие должно было вызвать во всей Европе, он, французский полковник, не имеет права колебаться в том, чего от него требуют честь и долг его службы.
Он решил действовать спокойно и без всякого скандала; он знал, что полк никому не будет повиноваться, кроме него, и у него будет еще время действовать, когда это окажется необходимым.
В эту минуту Барнет, совсем задыхавшийся в своем мундире, вышел на веранду, чтобы подышать на свободе. Полковник поспешил воспользоваться этим случаем, чтобы рассеять свои сомнения и прибавить последнее доказательство к тем, которые он уже имел. Он подошел к Барнету и сказал ему:
— Что, любезный генерал, там, видно, очень жарко в гостиных?
Барнет смутился; ему так хотелось ответить, поговорить о чем-нибудь, невольное безмолвие так угнетало его; но в то же время он понимал, что дьявольский акцент его совсем неприличен для французского генерала, а потому, вспомнив придуманный Барбассоном предлог, он кивнул и показал полковнику на свои уши, желая этим дать понять, что он не слышит. Но Лурдонекс не так-то легко поверил этому и продолжал смеясь:
— Держу пари, генерал, что, несмотря на страшную жару здесь, вам было, пожалуй, еще жарче в тот день, когда в Пуант де Галле вы с веревкой на шее и в сопровождении ваших товарищей шли на виселицу.
Услыша эти слова, Барнет едва не упал от апоплексического удара и в течение нескольких секунд не мог произнести ни слова; ничего нет удивительного, если на этот раз у него все пересохло в горле и язык отказывался служить ему. Когда наконец он мало-помалу почувствовал силу говорить, он отвечал:
— Что вы хотите сказать, полковник?.. Повешена… Веревка на шее… Я не понимаю.
— Полноте! Вот и глухота ваша прошла, и, мне кажется, мы сейчас поймем друг друга. Я стоял подле того места, где вели на казнь вас, Сердара и еще одного туземца; я узнал всех вас троих, и вы понимаете, конечно, что, с одной стороны, вы не можете разуверить меня, а, с другой стороны, я не имею права допустить вас разыграть эту комедию до конца.
— Неужели вы думаете, черт возьми, что она очень забавляет меня!
— Хорошо, по крайней мере, что вы не желаете унижаться до лжи.
— Я во сто раз больше предпочитаю свой охотничий костюм этой шерстяной кирассе, в которой я задыхаюсь, а так как вы угадали нашу тайну, то я сейчас же предупрежу об этом своего друга и мы недолго будем надоедать вам своим обществом… Вам лучше было бы молчать об этом, во всяком случае вы, таким способом возвратили бы Индию Франции, и при этом вас никто не обвинил бы в обмане.
— Вы, быть может, правы, но мне, видите ли, придется идти во главе своего полка, а это, примите во внимание, налагает на меня ответственность и не позволяет поэтому молчать. Подите и скажите вашему другу — я сам не хочу его видеть, я питаю слишком большое уважение к его характеру и героическому поведению в Индии с самых первых дней революции и не в силах одним ударом разбить хладнокровно все его иллюзии, — скажите, что я даю ему до вечера десять часов времени, чтобы удалиться с французской территории, что по истечении этого срока я расскажу губернатору о комедии, жертвой которой он едва не сделался… До свиданья!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168
Депутация всех раджей юга явилась поздравить его с приездом и заявить о своей преданности Франции.
— Принимаю поздравления ваши как представитель своей страны, — твердым голосом отвечал Сердар, — мне скоро придется обратиться не только к вашей преданности, но и к вашему мужеству: наступает время освобождения всей Индии.
При этих словах трепет пробежал по телу присутствующих и из груди вырвались громкие, продолжительные крики:
— Да здравствует Франция! Да здравствует губернатор!
— Смерть англичанам! — крикнул один из офицеров туземного отряда телохранителей при дворце.
Казалось, будто все только и ждали этого сигнала, ибо крик этот, повторенный несколько раз со страшным взрывом энтузиазма, услышали снаружи, и в ту же минуту десять тысяч человек на площади, на улицах, даже на набережной подхватили: смерть англичанам! И по всему городу с быстротою молнии разнеслась весть, что война объявлена.
Минута действительно полного величия! Присутствующие на приеме раджи и офицеры обнажили свои шпаги и, потрясая ими перед обоими губернаторами, клялись умереть за независимость Индии и славу отечества. Сердце в груди Сердара билось так, что, казалось, сейчас готово было разорваться на части. Наконец наступил тот момент, которого он так жаждал в течение долгих дней: план его удался благодаря его смелости, в руках его был Пондишери и полк морской пехоты, командиры которого с полковником Лурдонексом во главе только что представлялись ему… Им овладело такое сильное волнение в этот торжественный час, что он едва не упал в обморок; перед ним, как во сне, быстро мелькнуло трехцветное знамя Франции, за которое он раз двадцать уже жертвовал своею жизнью… и это знамя победоносно развевалось над всем Индостаном. Он один отомстил за всех героев, ставших жертвою английского золота, начиная от Дюплекса до Лалли, часть которых умерла в Бастилии, а часть на эшафоте — за то, что они слишком любили свое отечество.
Увы! Бедный Сердар! Торжество его было непродолжительно; он не заметил, что в ту минуту, когда ему представили полковника Лурдонекса, последний не мог удержать выражения сильного удивления, которое еще больше увеличилось, когда его глаза обратились на Барнета, одетого в мундир артиллерийского покроя.
По окончании представления полковник немедленно удалился на огромную веранду дворца, чтобы там на свободе думать о том, что он видел, и о том, что повелевал ему свершить долг чести. Дело в том, что он всего пять дней тому назад приехал из Франции на пакетботе «Эриманта» и был в Пуант де Галле, когда пароход останавливался там в день осуждения и побега Сердара и его товарищей. Он слышал рассказы о подвигах Сердара против англичан и почувствовал необыкновенное влечение к этой легендарной личности, а потому поспешил на берег, чтобы видеть его, желая втайне способствовать его побегу, если бы к этому представился благоприятный случай.
Ему удалось попасть на то место, мимо которого Сердар, Барнет и Нариндра шли на смертную казнь, и это дало ему возможность вполне рассмотреть их… Можете вообразить себе его удивление, когда он очутился перед героем восстания в Индии, одетым в мундир французского генерала и играющим роль нового губернатора. Сначала он подумал, что это один из тех странных случаев сходства, которые встречаются иногда и весьма возможны; когда же вслед за этим он узнал Барнета, а затем Нариндру, сомнения его окончательно рассеялись.
Полковник сразу понял, какие патриотические побуждения заставили этих двух людей прибегнуть к такому способу действий, но он чувствовал, что не вправе дать этому приключению разыграться до конца. Он вполне разумно рассуждал, что авантюристы эти не имеют права бросать Францию на тот путь, к которому правительство ее не подготовилось, а потому ввиду тех важных осложнений, которые подобное событие должно было вызвать во всей Европе, он, французский полковник, не имеет права колебаться в том, чего от него требуют честь и долг его службы.
Он решил действовать спокойно и без всякого скандала; он знал, что полк никому не будет повиноваться, кроме него, и у него будет еще время действовать, когда это окажется необходимым.
В эту минуту Барнет, совсем задыхавшийся в своем мундире, вышел на веранду, чтобы подышать на свободе. Полковник поспешил воспользоваться этим случаем, чтобы рассеять свои сомнения и прибавить последнее доказательство к тем, которые он уже имел. Он подошел к Барнету и сказал ему:
— Что, любезный генерал, там, видно, очень жарко в гостиных?
Барнет смутился; ему так хотелось ответить, поговорить о чем-нибудь, невольное безмолвие так угнетало его; но в то же время он понимал, что дьявольский акцент его совсем неприличен для французского генерала, а потому, вспомнив придуманный Барбассоном предлог, он кивнул и показал полковнику на свои уши, желая этим дать понять, что он не слышит. Но Лурдонекс не так-то легко поверил этому и продолжал смеясь:
— Держу пари, генерал, что, несмотря на страшную жару здесь, вам было, пожалуй, еще жарче в тот день, когда в Пуант де Галле вы с веревкой на шее и в сопровождении ваших товарищей шли на виселицу.
Услыша эти слова, Барнет едва не упал от апоплексического удара и в течение нескольких секунд не мог произнести ни слова; ничего нет удивительного, если на этот раз у него все пересохло в горле и язык отказывался служить ему. Когда наконец он мало-помалу почувствовал силу говорить, он отвечал:
— Что вы хотите сказать, полковник?.. Повешена… Веревка на шее… Я не понимаю.
— Полноте! Вот и глухота ваша прошла, и, мне кажется, мы сейчас поймем друг друга. Я стоял подле того места, где вели на казнь вас, Сердара и еще одного туземца; я узнал всех вас троих, и вы понимаете, конечно, что, с одной стороны, вы не можете разуверить меня, а, с другой стороны, я не имею права допустить вас разыграть эту комедию до конца.
— Неужели вы думаете, черт возьми, что она очень забавляет меня!
— Хорошо, по крайней мере, что вы не желаете унижаться до лжи.
— Я во сто раз больше предпочитаю свой охотничий костюм этой шерстяной кирассе, в которой я задыхаюсь, а так как вы угадали нашу тайну, то я сейчас же предупрежу об этом своего друга и мы недолго будем надоедать вам своим обществом… Вам лучше было бы молчать об этом, во всяком случае вы, таким способом возвратили бы Индию Франции, и при этом вас никто не обвинил бы в обмане.
— Вы, быть может, правы, но мне, видите ли, придется идти во главе своего полка, а это, примите во внимание, налагает на меня ответственность и не позволяет поэтому молчать. Подите и скажите вашему другу — я сам не хочу его видеть, я питаю слишком большое уважение к его характеру и героическому поведению в Индии с самых первых дней революции и не в силах одним ударом разбить хладнокровно все его иллюзии, — скажите, что я даю ему до вечера десять часов времени, чтобы удалиться с французской территории, что по истечении этого срока я расскажу губернатору о комедии, жертвой которой он едва не сделался… До свиданья!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168