Теперь же, после нашей экскурсии по лавре, мы возвратились к столу, который одним видом своим убеждал нас в хлебосольстве хозяев. - Пшено-с, - с доброжелательной язвительностью (если можно соединить эти два понятия) сделал свое заключение Кирилл, окинув взглядом яства, расставленные на столе. - Все, наверное, с чистых полей. - Что такое "пшено" и что такое "чистые поля"? - спросил отец Алексей. - Ну, "пшено" - это просто. Это особое снабжение руководящих партийных работников. А чистые поля... А чистые поля - это особое снабжение высокопоставленных партийных работников. Кремлевский стол. Все продукты: колбаса, яйца, молоко во всех видах, сыры, мясо, хлеб, все овощи и все фрукты - выращиваются для них на особых полях, без применения химических .удобрений. Навозец-с, чистейший натуральный навозец-с, и никакой химии, ни грамма. Вот: что такое чистые поля. - Народ и партия едины, - мгновенно подытожил отец Алексей сообщение Кирилла. - Ну, давайте и мы чем Бог послал. Может, и это с чистых полей, нам неведомо. Может государство прокормить одного Патриарха или не может? - Если этот Патриарх государству зачем-то нужен. Тихона, как рассказывают, кормили иначе . Отсюда мог бы обостриться разговор, но настолько они понимали друг друга, настолько были единомышленниками, что само обострение было бы лишь словесной игрой. Может статься, Кирилл и шпильку свою вставил в разговор ради меня, третьего и еще малосведущего собеседника, чтобы тотчас просветить и прояснить отношение РПЦ с государством, а заодно рассказать и о подвиге Тихона. При всем том, на что же наталкивалась мысль ли, скажем, ощущение? В доме, где мы разговлялись, - чистейшая русская семья, да вот теперь здесь. Да еще в трех домах побывали мы (всего не опишешь, и незачем), да русская точка в том дипломатическом доме, где мы ужинали однажды, да один хороший ленинградец, да одна ленинградка, да в мастерской у Кирилла постоянно толкутся и протекают через нее многочисленные людишки (санпропускник-с, Владимир Алексеевич, санпропускник-с, отделяем овнов от козлищ), и получается уже несколько разрозненных пока, но многих точек. И вот как бы сама собой постепенно созревает мысль - почему бы эти точки как-нибудь не связать, не объединить, не превратить сначала в линию, потом в пучкообразное соединение линий, потом в сетку, а из сетки потом фронт! Разговоров об этом не было, но не мог я не почувствовать, что всей логикой событий и слов Кирилл старается подтолкнуть меня именно на эту дорожку. Но пока что мы условились за столом, как только просохнут проселки, я повезу их, отца Алексея, Кирилла и Елизавету Сергеевну, в свое родное село. Непосредственным предлогом была кладбищенская церковь в соседнем селе, уже давным-давно разоренная, но все же хранящая кое-что в виде разбросанного на полу хлама, а также и наша сельская церковь, закрытая незадолго перед этим и отданная колхозу под склад. Все это мы собирались посмотреть, но вместе с тем "пообщаться", что в общем-то никогда не вредно. Тем более, что Кирилл всячески старался активизировать мое общение с теми людьми, с которыми он успел меня познакомить. Познакомит, сведет и тотчас скороговоркой: "Обменивайтесь телефонами, звоните, общайтесь! Русские люди должны знать друг друга. Свет во тьме... Если не мы, то кто же?.." Выехали на двух машинах. Поместились бы и в одной, но задумано было, что после Алепина мы с Кириллом и Лизой продолжим наше путешествие по Руси, а отец Алексей возвратится обратно в лавру. Для того сзади и ехала порожняком черная "Волга", а мы все четверо тряслись в моем "газике". Пока что я им рассказывал про нашу церковь и про то, как ее закрывали. - Деревянную церковь только некоторые старики помнят. Та стояла, говорят, четыреста лет, значит, с шестнадцатого века. Ну а эта, кирпичная, в прошлом веке... Ничего особенного не представляет из себя, но ведь издалека еще увидишь колоколенку под купами лип, и совершенно другой пейзаж. Да... Вокруг церкви липы посажены, теперь уж столетние. А все это охвачено красивой кирпичной оградой. То есть угловые башни, врата и сама ограда и столбики на ней кирпичные, побеленные, теперь от времени розоватые. А решетки между столбиками железные, кованые. Не то, чтобы "оград узор чугунный", но все же красивые решетки. На кирпичные столбики надеты железные островерхие колпаки. Под этими колпаками воробьишки и галки водятся. Четыре угловые башни. На них крыши обширнее, куполами. И кресты, как полагается. Кресты деревянные, но обтянуты железом. В этих башнях вроде бойниц сквозные пересекающиеся прорези. Маленькими мальчишками мы в эти прорези с трудом, но протискивались. Одна башня больше других, пустотелая и даже с чердаком. Вроде склада для обветшавшей церковной утвари. Помнится, что чердак там был завален деревянными скульптурами и старыми иконами. Мы не знали такого слова "скульптура" - и говорили, что там лежат деревянные куклы. Постепенно открылся доступ в башню на чердак. Мы вытаскивали оттуда иконы, клали или ставили на них деревянные куклы и пускали по пруду. Когда отплывут подальше, громили их кирпичами, вроде как вражескую флотилию. Какую вражескую? Белогвардейскую, конечно. Равновесие было таково, что церковь еще действовала и были живы старики, которые могли бы порадеть, но ведь только что прошла коллективизация, только что выбрасывались целые семьи из теплых домов на снег или куда-то в Сибирь, только что сбросили колокола, и вот ни у кого уж не хватало духу заступиться за разоряемую нами башню и попросту надрать нам уши, как это и полагалось бы. Церковь действовала еще, но была уже вне закона, и климат был такой, что заступаться за нее никто не осмеливался. В ограду с разных сторон вели шестеро врат и одни, седьмые, называвшиеся царскими. Они широкие, чтобы и на лошади, на телеге въехать, двустворчатые, тоже кованые, со многими островерхими башенками наверху, и на каждой башне по кресту. В эти врата выносили после отпевания покойников, а также входили через них в ограду венчаться. Одним словом, для торжественных случаев. Рядом с ними в стене ограды ниша, в ней деревянный Иисус Христос. Теперь я знаю, что это называется "Христос в темнице". Он сидел в нише за стеклом, а у ног его - медная кружка с прорезью, вроде копилки. На кружке замочек. В кружку опускали копеечки, пятаки. И вот что знаменательно. Стекло, за которым сидел Иисус Христос, большое и тонкое, хватило бы одного камешка. И сколько было нас, мальчишек, у которых руки чешутся что-нибудь разбить, но никто никогда этого стекла не разбил. Потом что-то такое случилось, где-то наверху, потянуло другим ветром. Не только стекло разбили, а и деревянного Иисуса Христа выбросили, и сами кованые врата Никита-кузнец утащил в кузницу на поделки. Остальные шесть врат были узкими, пешеходными, но тоже кованый железный ажур, и даже могли бы запираться на замки. Возможно, и запирались когда-нибудь. В самой ограде - лучевые дорожки, мощенные крупным булыжником, обсажены были кустами акации. Повсюду цвели красные мальвы, названия которых мы не знали. Тут же в ограде росли яблони и черемухи. Дело в том, что первоначально, когда церковь и ограду только что поставили, внутри ограды располагалось приходское кладбище. К моему детству хоронить в ограде уже перестали, но все еще стояли среди акаций и черемух надмогильные кресты и памятники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107