Вот хоть бы ко мне в номер.
— А и то правда, — согласился батюшка. — Но тогда уж лучше ко мне. Вы где остановились, почтенный Савватей Пахомыч?
— На третьем этаже.
— О, ну так мы с вами соседи!
Расплатившись «лягушечьим» золотым и щедро оставив сдачу половому, Василий с чувством облегчения покинул тесную и душноватую обеденную залу. Отец Нифонт черной тенью следовал за ним.
x x x
— Ну, что там слышно? — спросил атаман разбойников у лежащего на дороге подручного, прижимавшегося ухом к земле.
— Что-то едет, Петрович. Что-то большое и тяжелое.
— Ага, золотишко везут. Сердцем чую, — радостно потер ручки атаман. — Эх, славно пограбим! Откуда они едут — со стороны Царь-Города али Белой Пущи?
— Из Царь-Города, — уверенно ответил слухач.
Соловей Петрович лихо свистнул в два пальца, и из придорожных кустов посыпались лиходеи в кафтанах с чужого плеча и сапогах с чужой ноги. Последней выбралась на дорогу девица в мужской одежде и с цигаркой в зубах:
— Ну что, Петрович, грабить будем как в прошлый раз?
— Молча-а-ать! — заверещал грозный атаман.
— Петрович, а насиловать будем? — с надеждой спросил долговязый разбойник.
— Молчи, дурень, — топнул ногой главарь, — мы не какие-нибудь там, понимаешь, а мы того-этого. Токмо за справедливость. Все поделить и раздать народу. Вот.
— А я считаю, что насилие — это есть способ восстановления сословной справедливости, — процедила сквозь зубы девица с цигаркой.
— Начиталась книжек, — сплюнул в придорожную пыль Петрович. — Шибко грамотная, да?
Но тут дебаты были прерваны появлением кареты. Лиходеи радостно бросились ей навстречу и, схватив лошадей за уздцы, остановили экипаж.
— А ну вылезай! — радостно взвизгнул атаман.
Дверца кареты распахнулась, и оттуда показалась огромная мрачная фигура майора Селезня.
— А, Петрович! — нехорошо ухмыльнулся майор. — Давно, засранец, по шее не получал?
При этих словах всю шайку смело с дороги, как не бывало. И грозный атаман, оставшись один на один с Селезнем, сиротливо заозирался по сторонам.
— Грабить буду, — шепотом проблеял Петрович, и на глазах у него навернулись слезы. — Токмо справедливости для.
— Не умеешь грабить — не труди задницу. А то в штаны наложишь, -выдал дежурный афоризм Александр Иваныч. И, схватив разбойника за портки, зашвырнул его в придорожную крапиву. — Трогай! — гаркнул майор, и карета покатила дальше.
Через некоторое время из крапивы выполз атаман. Его банда уже стояла на дороге и скорбно наблюдала, как Петрович, размазывая кулаком сопли, вытаскивал из штанов репьи.
— Ну, как ты, Петрович? — участливо спросил длинный душегуб.
— Всех зарежу!! — внезапно взвился предводитель. — Всех убью! Горло перережу! Кровь выпущу!
— А потом изнасилуем? — с надеждой вопросил длинный.
— Молчать, предатели! — взвизгнул атаман.
— Все молчать да молчать, — сплюнула девица с цигаркой. — Молчание, говорят, золото, а у нас опять хрен с маслом.
Петрович уже не стал препираться, а лишь, устало махнув рукой, побрел в лес.
x x x
Здание одного из крупнейших ново-мангазейских постоялых дворов, где остановились Василий и его спутники, было составлено из нескольких соседних строений, когда-то в прошлом не имевших друг к другу никакого отношения, и потому изобиловало разного рода коридорами и переходами, разобраться в которых не всегда могли даже сами служители, не говоря уже о постояльцах.
Например, для того чтобы попасть из основного, двухэтажного здания, где на первом этаже находилась обеденная зала, до третьего этажа, где располагались гостевые горницы, нужно было подняться на крышу, а затем пройти по мостику, представлявшему из себя довольно широкую и крепкую доску, вдоль которой с одной стороны была подвешена веревка — за нее постояльцы могли держаться, если дул ветер или если они не были уверены в себе, особенно после употребления крепких напитков.
— Когда я тут первый раз шел, то было малость не по себе, — признался отец Нифонт во время перехода через мостик, — но потом пообвыкся, и ничего.
— А я еще покамест не привык, — озабоченно пробормотал Дубов, старательно держась за поручень.
Горницы для гостей на третьем этаже располагались вдоль длинного коридора, и номер отца Нифонта находился напротив, почти дверь в дверь от комнаты, где поселился Василий со своими скоморохами.
Священник поворочал в замке огромным ключом, дверь отворилась, и они вошли внутрь.
— Прошу за стол, — радушно пригласил отец Нифонт. — Не желаете ли винца отведать?
— Да нет, вообще-то я не пью, — стал отказываться детектив.
— A я разве пью? — возразил священник, подавая на стол глиняный кувшин и две кружки. — Да не бойтесь, Савватей Пахомыч, это собственного изготовления, а не какой-нибудь кьяпс.
— Что-что? — не понял Василий.
— Ну, кьяпс, это такое крепкое заморское вино, — пояснил отец Нифонт. — У нас в Каменке его зовут еще мухобойкой, и название вполне соответствует сущности. А это… Да вы сами попробуйте!
Василий отпил из кружки — действительно, вино оказалось некрепким и очень приятным на вкус, от него отдавало яблоками, смородиной и какими-то полевыми травами.
— Отец Нифонт, так вы начали рассказывать о своем родственнике, -вспомнил Дубов. Священник немного помрачнел:
— Да, это мой племянник Евлампий, сын сестры. Очень смышленый был парнишка, я его прочил по духовной части, глядишь, дослужился бы до дьякона, а то и до священного сана, я даже надеялся, что со временем он заменит меня. Но увы — Евлампий решил пойти по воинской части, подался в столицу, а потом сюда, в Новую Мангазею…
— То есть в дружину к воеводе Афанасию, — уточнил Дубов.
— Ну да. Поначалу у него все шло хорошо, он присылал нам письма, где описывал свою службу, но потом сообщил, что решил выйти в отставку и заняться торговлей — да вы сами видите, что здесь даже сам воздух дышит стяжательством.
— Ну, отчего же, — возразил Василий, — ведь именно благодаря торговле Мангазея так поднялась. Иначе была бы таким же сонным царством, как наша столица.
— Так-то оно, конечно, так, — огладил волнистую бороду отец Нифонт, — да только для Евлампия все это боком вышло. Поначалу до нас дошли слухи, будто не по своей воле он войско покинул, а что выставили его оттуда за какую-то провинность. А потом письма стали приходить все реже, и мы чувствовали, что он чего-то недоговаривает. Чего-то скрывает. А в одной весточке Евлампий писал, что скоро разбогатеет и пришлет родителям кучу денег. Но это было последнее послание — с тех пор от него ни слуху, ни духу.
— Ну и дела! — посочувствовал Дубов.
— Знаете, у нас в селе есть один паренек, ему всего-то лет тринадцать, но, видно, Господь его одарил светлой головой, — продолжал отец Нифонт.
«Васятка», догадался детектив. — Когда я ему поведал о Евлампии, он тут же сказал: «Все ясно. Евлампий ввязался в какое-то темное дело, в котором надеялся хорошо заработать, но ничего не вышло, и его посадили в темницу, оттого-то и вестей нет». Ну и вот, я не стал передавать его слова сестре, а собрался в Мангазею.
— И что же, Евлампия в темнице не оказалось? — Василий подлил себе еще немного вина.
— Вы поразительно догадливы, дорогой Савватей Пахомыч, — горько усмехнулся священник. — Действительно, в темнице его не оказалось. И тогда я продолжил поиски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— А и то правда, — согласился батюшка. — Но тогда уж лучше ко мне. Вы где остановились, почтенный Савватей Пахомыч?
— На третьем этаже.
— О, ну так мы с вами соседи!
Расплатившись «лягушечьим» золотым и щедро оставив сдачу половому, Василий с чувством облегчения покинул тесную и душноватую обеденную залу. Отец Нифонт черной тенью следовал за ним.
x x x
— Ну, что там слышно? — спросил атаман разбойников у лежащего на дороге подручного, прижимавшегося ухом к земле.
— Что-то едет, Петрович. Что-то большое и тяжелое.
— Ага, золотишко везут. Сердцем чую, — радостно потер ручки атаман. — Эх, славно пограбим! Откуда они едут — со стороны Царь-Города али Белой Пущи?
— Из Царь-Города, — уверенно ответил слухач.
Соловей Петрович лихо свистнул в два пальца, и из придорожных кустов посыпались лиходеи в кафтанах с чужого плеча и сапогах с чужой ноги. Последней выбралась на дорогу девица в мужской одежде и с цигаркой в зубах:
— Ну что, Петрович, грабить будем как в прошлый раз?
— Молча-а-ать! — заверещал грозный атаман.
— Петрович, а насиловать будем? — с надеждой спросил долговязый разбойник.
— Молчи, дурень, — топнул ногой главарь, — мы не какие-нибудь там, понимаешь, а мы того-этого. Токмо за справедливость. Все поделить и раздать народу. Вот.
— А я считаю, что насилие — это есть способ восстановления сословной справедливости, — процедила сквозь зубы девица с цигаркой.
— Начиталась книжек, — сплюнул в придорожную пыль Петрович. — Шибко грамотная, да?
Но тут дебаты были прерваны появлением кареты. Лиходеи радостно бросились ей навстречу и, схватив лошадей за уздцы, остановили экипаж.
— А ну вылезай! — радостно взвизгнул атаман.
Дверца кареты распахнулась, и оттуда показалась огромная мрачная фигура майора Селезня.
— А, Петрович! — нехорошо ухмыльнулся майор. — Давно, засранец, по шее не получал?
При этих словах всю шайку смело с дороги, как не бывало. И грозный атаман, оставшись один на один с Селезнем, сиротливо заозирался по сторонам.
— Грабить буду, — шепотом проблеял Петрович, и на глазах у него навернулись слезы. — Токмо справедливости для.
— Не умеешь грабить — не труди задницу. А то в штаны наложишь, -выдал дежурный афоризм Александр Иваныч. И, схватив разбойника за портки, зашвырнул его в придорожную крапиву. — Трогай! — гаркнул майор, и карета покатила дальше.
Через некоторое время из крапивы выполз атаман. Его банда уже стояла на дороге и скорбно наблюдала, как Петрович, размазывая кулаком сопли, вытаскивал из штанов репьи.
— Ну, как ты, Петрович? — участливо спросил длинный душегуб.
— Всех зарежу!! — внезапно взвился предводитель. — Всех убью! Горло перережу! Кровь выпущу!
— А потом изнасилуем? — с надеждой вопросил длинный.
— Молчать, предатели! — взвизгнул атаман.
— Все молчать да молчать, — сплюнула девица с цигаркой. — Молчание, говорят, золото, а у нас опять хрен с маслом.
Петрович уже не стал препираться, а лишь, устало махнув рукой, побрел в лес.
x x x
Здание одного из крупнейших ново-мангазейских постоялых дворов, где остановились Василий и его спутники, было составлено из нескольких соседних строений, когда-то в прошлом не имевших друг к другу никакого отношения, и потому изобиловало разного рода коридорами и переходами, разобраться в которых не всегда могли даже сами служители, не говоря уже о постояльцах.
Например, для того чтобы попасть из основного, двухэтажного здания, где на первом этаже находилась обеденная зала, до третьего этажа, где располагались гостевые горницы, нужно было подняться на крышу, а затем пройти по мостику, представлявшему из себя довольно широкую и крепкую доску, вдоль которой с одной стороны была подвешена веревка — за нее постояльцы могли держаться, если дул ветер или если они не были уверены в себе, особенно после употребления крепких напитков.
— Когда я тут первый раз шел, то было малость не по себе, — признался отец Нифонт во время перехода через мостик, — но потом пообвыкся, и ничего.
— А я еще покамест не привык, — озабоченно пробормотал Дубов, старательно держась за поручень.
Горницы для гостей на третьем этаже располагались вдоль длинного коридора, и номер отца Нифонта находился напротив, почти дверь в дверь от комнаты, где поселился Василий со своими скоморохами.
Священник поворочал в замке огромным ключом, дверь отворилась, и они вошли внутрь.
— Прошу за стол, — радушно пригласил отец Нифонт. — Не желаете ли винца отведать?
— Да нет, вообще-то я не пью, — стал отказываться детектив.
— A я разве пью? — возразил священник, подавая на стол глиняный кувшин и две кружки. — Да не бойтесь, Савватей Пахомыч, это собственного изготовления, а не какой-нибудь кьяпс.
— Что-что? — не понял Василий.
— Ну, кьяпс, это такое крепкое заморское вино, — пояснил отец Нифонт. — У нас в Каменке его зовут еще мухобойкой, и название вполне соответствует сущности. А это… Да вы сами попробуйте!
Василий отпил из кружки — действительно, вино оказалось некрепким и очень приятным на вкус, от него отдавало яблоками, смородиной и какими-то полевыми травами.
— Отец Нифонт, так вы начали рассказывать о своем родственнике, -вспомнил Дубов. Священник немного помрачнел:
— Да, это мой племянник Евлампий, сын сестры. Очень смышленый был парнишка, я его прочил по духовной части, глядишь, дослужился бы до дьякона, а то и до священного сана, я даже надеялся, что со временем он заменит меня. Но увы — Евлампий решил пойти по воинской части, подался в столицу, а потом сюда, в Новую Мангазею…
— То есть в дружину к воеводе Афанасию, — уточнил Дубов.
— Ну да. Поначалу у него все шло хорошо, он присылал нам письма, где описывал свою службу, но потом сообщил, что решил выйти в отставку и заняться торговлей — да вы сами видите, что здесь даже сам воздух дышит стяжательством.
— Ну, отчего же, — возразил Василий, — ведь именно благодаря торговле Мангазея так поднялась. Иначе была бы таким же сонным царством, как наша столица.
— Так-то оно, конечно, так, — огладил волнистую бороду отец Нифонт, — да только для Евлампия все это боком вышло. Поначалу до нас дошли слухи, будто не по своей воле он войско покинул, а что выставили его оттуда за какую-то провинность. А потом письма стали приходить все реже, и мы чувствовали, что он чего-то недоговаривает. Чего-то скрывает. А в одной весточке Евлампий писал, что скоро разбогатеет и пришлет родителям кучу денег. Но это было последнее послание — с тех пор от него ни слуху, ни духу.
— Ну и дела! — посочувствовал Дубов.
— Знаете, у нас в селе есть один паренек, ему всего-то лет тринадцать, но, видно, Господь его одарил светлой головой, — продолжал отец Нифонт.
«Васятка», догадался детектив. — Когда я ему поведал о Евлампии, он тут же сказал: «Все ясно. Евлампий ввязался в какое-то темное дело, в котором надеялся хорошо заработать, но ничего не вышло, и его посадили в темницу, оттого-то и вестей нет». Ну и вот, я не стал передавать его слова сестре, а собрался в Мангазею.
— И что же, Евлампия в темнице не оказалось? — Василий подлил себе еще немного вина.
— Вы поразительно догадливы, дорогой Савватей Пахомыч, — горько усмехнулся священник. — Действительно, в темнице его не оказалось. И тогда я продолжил поиски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99