Особенно когда твой народ попал в беду. Ты можешь быть против войны, но ты обязан на ней умереть!
Отец спустился в подвал и принес оттуда и положил на стол автомат.
— Воюй. Или уходи!..
Умар Асламбеков понял, что дома у него нет.
И что ему не остается ничего другого, как уйти из родового села. Уйти надолго, может быть, навсегда.
И он ушел...
Глава 17
Сашка Скоков остался жив. Он остался, его однополчане — нет. Они умерли все. Он ходил, ел, пил, спал, дышал, а они разлагались в земле.
Он был жив, но он как умер... Та, пущенная в голову сержанта, пуля, похоже, убила не только сержанта, но и его тоже. Эта его жизнь ничем не напоминала ту, прежнюю. А он лишь отдаленно напоминал себя.
Как-то незаметно для себя, между делом, он принял ислам и получил новое имя. Он стал Магомедом, хотя на это имя с первого раза не откликался, потому что никак не мог к нему привыкнуть. Но когда его окликали во второй раз, он понимал, что это обращаются к нему, и, заискивающе улыбаясь, бежал на голос. Он никак не мог отучиться улыбаться! Он боялся вызвать недовольство своих новых хозяев, боялся, что его в любой момент могут убить. Поверить в то, что ему ничего не угрожает, что он находится среди своих — равный среди равных, он не мог. Внутри его, в шкуре Магомеда, жил запуганный, боящийся всего на свете Сашка Скоков.
Несколько раз они ходили «на войну». И Сашка ходил. То есть Магомед. Они совершали двух-трех-суточные марши, чтобы уйти подальше от своей базы, и, выйдя к дороге, подкарауливали и уничтожали одиночные машины и небольшие колонны. Раненых они всегда добивали. И Магомед добивал.
Сценарий был всегда примерно один и тот же. Вначале они стреляли в головную и замыкающую машины из гранатометов или давали залп из автоматов, чтобы, взорвав их, запереть остальные машины, лишив их маневра. Потом забрасывали колонну гранатами, поливали длинными очередями и лишь затем поднимались с обочин. Но и тогда шли с опаской. Очень часто русские офицеры и контрактники, зная, что их ждет, отстреливались до последнего патрона, а потом, смертельно раненные, выдергивали чеку из гранаты и закатывали ее под себя. Срочники сдавались легче, особенно если это были необстрелянные первогодки, и если с ними не было командиров. Они даже не стреляли, когда к ним приближались боевики, они сидели притихшие, испуганные, жмущиеся друг к другу, как птенцы в гнезде, и ждали, что с ними будет.
Большие, бородатые, обвешанные оружием боевики подходили к ним, отбирали автоматы и, согнав их в кучу, потешались над их испугом и бессилием. Дальнейшая судьба пленных зависела от внешних обстоятельств. Если была такая возможность, их забирали с собой, чтобы потом отдать в свои тейпы в качестве бесплатной рабочей силы. Или для перепродажи. Если на хвосте висели федералы или они сильно спешили, солдат брали в полукольцо и расстреливали. Или, уложив на обочину лицом вниз, одному за другим, как баранам, резали глотки.
Магомед не резал. Но стрелял. Как все. Иногда он, в последний момент, видел удивленные и испуганные лица русских солдат, которые глядели на него, на русского, с которым враги обращались как со своим. Смотрели недолго. Он передергивал затвор автомата, разворачивал его и жал на спусковой крючок, видя, как пули попадают в цель. И уже этому не ужасался. Убивать человека страшно только в первый раз, потом привыкаешь. Он смотрел, как корчатся в агонии убитые им солдаты, ставил автомат на предохранитель, забрасывал его на плечо и шел прочь.
Он не чувствовал страха и угрызений совести, он вообще ничего не чувствовал, он жил как автомат, ему говорили — он делал, говорили дров принести — нес, говорили стрелять — стрелял...
Во время одного из рейдов его послали в населенный пункт, занятый русскими войсками. На разведку. Что было большим доверием — отпустить его одного к бывшим «своим».
Его переодели в ношеный камуфляж, снятый с пленного милиционера, вручили удостоверение, где была вклеена его фотография, заставили несколько раз повторить фамилии его сослуживцев и пообщаться с пленными, которые рассказали то, что он должен был знать, «служа» там, где служили они, — кто с кем дружит, кто враждует, как зовут жену командира и сколько у них совместно нажитых детей.
После чего вывели на дорогу, где он поймал машину. Блокпост он миновал легко, потому что у него была рязанская, не внушающая никаких подозрений физиономия и все необходимые документы. Он шатался по поселку несколько часов, запоминая расположение войск и техники.
Это было очень странно, он ходил среди таких же, как он, солдат и милиционеров, в такой же точно форме, слышал русскую речь и знакомые армейские «обороты», но чувствовал себя здесь чужаком, стремясь как можно быстрее выполнить задание, чтобы вернуться к своим. К боевикам.
Наверное, он действительно переставал быть Сашкой, все более и более превращаясь в Магомеда. Овца, которая долго рядится в волчью шкуру, начинает привыкать к ней, поневоле приобретая волчьи повадки.
Он ушел благополучно, никем не узнанный...
Потом его славянскую внешность использовали еще не раз. И всегда — удачно. Он без приключений проходил там, где «его братьям» пришлось бы прорываться с боем.
Только однажды к нему прицепился какой-то капитан, которому не понравилась его форма одежды. А потом не понравились документы. Тот капитан хотел отвести его в комендатуру, наверное, подозревая в нем самовольщика, которого послали добыть «травки». Или того хуже — дезертира. То, что он имеет дело не с «самоходом» и не с дезертиром, а с чеченским боевиком, ему в голову не могло прийти! Магомеду ничего не оставалось, как избавиться от того капитана, убив его.
Пока они шли, он осторожно вытащил из кармана нож и сунул его в рукав. В тихом месте, где их никто не мог видеть, он повернулся, обратившись к капитану с каким-то вопросом, и неожиданно и сильно ударил его ножом в шею. Потому что знал, что, если хочешь, чтобы противник молчал, лучше бить в шею. Капитан, удивленно выпучив глаза и пытаясь что-то сказать или, может быть, закричать, упал. И умер. Магомед оттащил его в сторону, забросал каким-то мусором и быстро, пока не поднялась тревога, ушел к своим.
И в тот раз тоже ушел!
Магомед ушел — не Сашка Скоков!..
Потом он женился. Не по своей воле, по воле случая. Поздней осенью, когда «зеленка» ушла и выпал снег, на котором хорошо отпечатывались следы, они почти перестали вести активные боевые действия, хоронясь от федералов по пещерам и горным селениям. В очередном, где они отдыхали и зализывали раны, доме им прислуживала молодая чеченка. Наверное, симпатичная чеченка, потому что его новые «братья» при ее появлении толкали его в бок, шутили и смеялись. Нахлебавшихся войны боевиков тянуло к мирной жизни, хотелось им на свадьбе погулять.
Так от чего же не погулять?.. Магомед тоже был не против. В том смысле, что ему было все равно.
Жених был согласен, родственники невесты тоже, а невест в Чечне особо не спрашивают. Чеченские невесты любого предложенного им жениха полюбят и будут ему до гробовой доски верны. Потому что такое воспитание.
Свадьбу надолго откладывать не стали — война не то время, когда что-то можно позволить себе отложить в долгий ящик, в который, того и гляди, сам заляжешь.
За неимением родственников жениха за невестой отправились его «братья».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Отец спустился в подвал и принес оттуда и положил на стол автомат.
— Воюй. Или уходи!..
Умар Асламбеков понял, что дома у него нет.
И что ему не остается ничего другого, как уйти из родового села. Уйти надолго, может быть, навсегда.
И он ушел...
Глава 17
Сашка Скоков остался жив. Он остался, его однополчане — нет. Они умерли все. Он ходил, ел, пил, спал, дышал, а они разлагались в земле.
Он был жив, но он как умер... Та, пущенная в голову сержанта, пуля, похоже, убила не только сержанта, но и его тоже. Эта его жизнь ничем не напоминала ту, прежнюю. А он лишь отдаленно напоминал себя.
Как-то незаметно для себя, между делом, он принял ислам и получил новое имя. Он стал Магомедом, хотя на это имя с первого раза не откликался, потому что никак не мог к нему привыкнуть. Но когда его окликали во второй раз, он понимал, что это обращаются к нему, и, заискивающе улыбаясь, бежал на голос. Он никак не мог отучиться улыбаться! Он боялся вызвать недовольство своих новых хозяев, боялся, что его в любой момент могут убить. Поверить в то, что ему ничего не угрожает, что он находится среди своих — равный среди равных, он не мог. Внутри его, в шкуре Магомеда, жил запуганный, боящийся всего на свете Сашка Скоков.
Несколько раз они ходили «на войну». И Сашка ходил. То есть Магомед. Они совершали двух-трех-суточные марши, чтобы уйти подальше от своей базы, и, выйдя к дороге, подкарауливали и уничтожали одиночные машины и небольшие колонны. Раненых они всегда добивали. И Магомед добивал.
Сценарий был всегда примерно один и тот же. Вначале они стреляли в головную и замыкающую машины из гранатометов или давали залп из автоматов, чтобы, взорвав их, запереть остальные машины, лишив их маневра. Потом забрасывали колонну гранатами, поливали длинными очередями и лишь затем поднимались с обочин. Но и тогда шли с опаской. Очень часто русские офицеры и контрактники, зная, что их ждет, отстреливались до последнего патрона, а потом, смертельно раненные, выдергивали чеку из гранаты и закатывали ее под себя. Срочники сдавались легче, особенно если это были необстрелянные первогодки, и если с ними не было командиров. Они даже не стреляли, когда к ним приближались боевики, они сидели притихшие, испуганные, жмущиеся друг к другу, как птенцы в гнезде, и ждали, что с ними будет.
Большие, бородатые, обвешанные оружием боевики подходили к ним, отбирали автоматы и, согнав их в кучу, потешались над их испугом и бессилием. Дальнейшая судьба пленных зависела от внешних обстоятельств. Если была такая возможность, их забирали с собой, чтобы потом отдать в свои тейпы в качестве бесплатной рабочей силы. Или для перепродажи. Если на хвосте висели федералы или они сильно спешили, солдат брали в полукольцо и расстреливали. Или, уложив на обочину лицом вниз, одному за другим, как баранам, резали глотки.
Магомед не резал. Но стрелял. Как все. Иногда он, в последний момент, видел удивленные и испуганные лица русских солдат, которые глядели на него, на русского, с которым враги обращались как со своим. Смотрели недолго. Он передергивал затвор автомата, разворачивал его и жал на спусковой крючок, видя, как пули попадают в цель. И уже этому не ужасался. Убивать человека страшно только в первый раз, потом привыкаешь. Он смотрел, как корчатся в агонии убитые им солдаты, ставил автомат на предохранитель, забрасывал его на плечо и шел прочь.
Он не чувствовал страха и угрызений совести, он вообще ничего не чувствовал, он жил как автомат, ему говорили — он делал, говорили дров принести — нес, говорили стрелять — стрелял...
Во время одного из рейдов его послали в населенный пункт, занятый русскими войсками. На разведку. Что было большим доверием — отпустить его одного к бывшим «своим».
Его переодели в ношеный камуфляж, снятый с пленного милиционера, вручили удостоверение, где была вклеена его фотография, заставили несколько раз повторить фамилии его сослуживцев и пообщаться с пленными, которые рассказали то, что он должен был знать, «служа» там, где служили они, — кто с кем дружит, кто враждует, как зовут жену командира и сколько у них совместно нажитых детей.
После чего вывели на дорогу, где он поймал машину. Блокпост он миновал легко, потому что у него была рязанская, не внушающая никаких подозрений физиономия и все необходимые документы. Он шатался по поселку несколько часов, запоминая расположение войск и техники.
Это было очень странно, он ходил среди таких же, как он, солдат и милиционеров, в такой же точно форме, слышал русскую речь и знакомые армейские «обороты», но чувствовал себя здесь чужаком, стремясь как можно быстрее выполнить задание, чтобы вернуться к своим. К боевикам.
Наверное, он действительно переставал быть Сашкой, все более и более превращаясь в Магомеда. Овца, которая долго рядится в волчью шкуру, начинает привыкать к ней, поневоле приобретая волчьи повадки.
Он ушел благополучно, никем не узнанный...
Потом его славянскую внешность использовали еще не раз. И всегда — удачно. Он без приключений проходил там, где «его братьям» пришлось бы прорываться с боем.
Только однажды к нему прицепился какой-то капитан, которому не понравилась его форма одежды. А потом не понравились документы. Тот капитан хотел отвести его в комендатуру, наверное, подозревая в нем самовольщика, которого послали добыть «травки». Или того хуже — дезертира. То, что он имеет дело не с «самоходом» и не с дезертиром, а с чеченским боевиком, ему в голову не могло прийти! Магомеду ничего не оставалось, как избавиться от того капитана, убив его.
Пока они шли, он осторожно вытащил из кармана нож и сунул его в рукав. В тихом месте, где их никто не мог видеть, он повернулся, обратившись к капитану с каким-то вопросом, и неожиданно и сильно ударил его ножом в шею. Потому что знал, что, если хочешь, чтобы противник молчал, лучше бить в шею. Капитан, удивленно выпучив глаза и пытаясь что-то сказать или, может быть, закричать, упал. И умер. Магомед оттащил его в сторону, забросал каким-то мусором и быстро, пока не поднялась тревога, ушел к своим.
И в тот раз тоже ушел!
Магомед ушел — не Сашка Скоков!..
Потом он женился. Не по своей воле, по воле случая. Поздней осенью, когда «зеленка» ушла и выпал снег, на котором хорошо отпечатывались следы, они почти перестали вести активные боевые действия, хоронясь от федералов по пещерам и горным селениям. В очередном, где они отдыхали и зализывали раны, доме им прислуживала молодая чеченка. Наверное, симпатичная чеченка, потому что его новые «братья» при ее появлении толкали его в бок, шутили и смеялись. Нахлебавшихся войны боевиков тянуло к мирной жизни, хотелось им на свадьбе погулять.
Так от чего же не погулять?.. Магомед тоже был не против. В том смысле, что ему было все равно.
Жених был согласен, родственники невесты тоже, а невест в Чечне особо не спрашивают. Чеченские невесты любого предложенного им жениха полюбят и будут ему до гробовой доски верны. Потому что такое воспитание.
Свадьбу надолго откладывать не стали — война не то время, когда что-то можно позволить себе отложить в долгий ящик, в который, того и гляди, сам заляжешь.
За неимением родственников жениха за невестой отправились его «братья».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70