Но чуден звон души моей помина,
И белый день белей, и ночь черней, и суше снег, —
И мерзлота надежней формалина
Мой труп на память сохранит навек.
И мы пошли за так на четвертак, за ради бога,
В обход и напролом, и просто пылью по лучу…
К каким порогам приведет дорога?
В какую пропасть напоследок прокричу?
Я на воспоминания не падок,
Но если занесла судьба — гляди и не тужи:
Мы здесь подохли — вон он, тот распадок, —
Нас выгребли бульдозеров ножи.
Здесь мы прошли за так на четвертак, за ради бога,
В обход и напролом, и просто пылью по лучу, —
К каким порогам привела дорога…
В какую пропасть напоследок прокричу?..

x x x
Вадиму Туманову
Был побег на рывок —
Наглый, глупый, дневной, —
Володарского — с ног
И — вперед головой.
И запрыгали двое,
В такт сопя на бегу,
На виду у конвоя
Да по пояс в снегу.
Положен строй в порядке образцовом,
И взвыла «Дружба» — старая пила,
И осенили знаменьем свинцовым
С очухавшихся вышек три ствола.
Все лежали плашмя,
В снег уткнули носы, —
А за нами двумя —
Бесноватые псы.
Девять граммов горячие,
Аль вам тесно в стволах!
Мы на мушках корячились,
Словно как на колах.
Нам — добежать до берега, до цели, —
Но выше — с вышек — все предрешено:
Там у стрелков мы дергались в прицеле —
Умора просто, до чего смешно.
Вот бы мне посмотреть,
С кем отправился в путь,
С кем рискнул помереть,
С кем затеял рискнуть!
Где-то виделись будто, —
Чуть очухался я —
Прохрипел: «Как зовут-то?»
И — какая статья?"
Но поздно: зачеркнули его пули —
Крестом — в затылок, пояс, два плеча, —
А я бежал и думал: добегу ли? —
И даже не заметил сгоряча.
Я — к нему, чудаку:
Почему, мол, отстал?
Ну а он — на боку
И мозги распластал.
Пробрало! — телогрейка
Аж просохла на мне:
Лихо бьет трехлинейка —
Прямо как на войне!
Как за грудки, держался я за камни:
Когда собаки близко — не беги!
Псы покропили землю языками —
И разбрелись, слизав его мозги.
Приподнялся и я,
Белый свет стервеня, —
И гляжу — кумовья
Поджидают меня.
Пнули труп: "Эх, скотина!
Нету проку с него:
За поимки полтина,
А за смерть — ничего".
И мы прошли гуськом перед бригадой,
Потом — на вахту, отряхнувши снег:
Они обратно в зону — за наградой,
А я — за новым сроком за побег.
Я сначала грубил,
А потом перестал.
Целый взвод меня бил —
Аж два раза устал.
Зря пугают тем светом, —
Тут — с дубьем, там — с кнутом:
Врежут там — я на этом,
Врежут здесь — я на том.
Я гордость под исподнее упрятал —
Видал, как пятки лижут гордецы, —
Пошел лизать я раны в лизолятор, —
Не зализал — и вот они, рубцы.
Эх бы нам — вдоль реки, —
Он был тоже не слаб, —
Чтобы им — не с руки,
А собакам — не с лап!..
Вот и сказке конец.
Зверь бежит на ловца,
Снес — как срезал — ловец
Беглецу пол-лица.
…Все взято в трубы, перекрыты краны, —
Ночами только воют и скулят,
Что надо, надо сыпать соль на раны:
Чтоб лучше помнить — пусть они болят!

Райские яблоки

Я когда-то умру — мы когда-то всегда умираем, —
Как бы так угадать, чтоб не сам — чтобы в спину ножом:
Убиенных щадят, отпевают и балуют раем, —
Не скажу про живых, но покойников мы бережем.
В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок —
И ударит душа на ворованных клячах в галоп,
В дивных райских садах наберу бледно-розовых яблок…
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
Прискакали — гляжу — пред очами не райское что-то:
Неродящий пустырь и сплошное ничто — беспредел.
И среди ничего возвышались литые ворота,
И огромный этап — тысяч пять — на коленях сидел.
Как ржанет коренной! Я смирил его ласковым словом,
Да репьи из мочал еле выдрал и гриву заплел.
Седовласый старик слишком долго возился с засовом —
И кряхтел и ворчал, и не смог отворить — и ушел.
И измученный люд не издал ни единого стона,
Лишь на корточки вдруг с онемевших колен пересел.
Здесь малина, братва, — нас встречают малиновым звоном!
Все вернулось на круг, и распятый над кругом висел.
Всем нам блага подай, да и много ли требовал я благ?!
Мне — чтоб были друзья, да жена — чтобы пала на гроб, —
Ну а я уж для них наберу бледно-розовых яблок…
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
Я узнал старика по слезам на щеках его дряблых:
Это Петр Святой — он апостол, а я — остолоп.
Вот и кущи-сады, в коих прорва мороженных яблок…
Но сады сторожат — и убит я без промаха в лоб.
И погнал я коней прочь от мест этих гнилых и зяблых, —
Кони просят овсу, но и я закусил удила.
Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок
Для тебя я везу: ты меня и из рая ждала!

Райские яблоки
( Второй вариант)
Я умру говорят — мы когда-то всегда умираем, —
Съезжу на даpмовых, если в спину сподобят ножом:
Убиенных щадят, отпевают и балуют раем, —
Не скажу про живых, а покойников мы бережем.
В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок —
И ударит душа на ворованных клячах в галоп,
Вот и дело с концом, — в pайских кущах покушаю яблок.
Подойду не спеша — вдруг апостол веpнет, остолоп!..
Чуp меня самого!.. Наважденье… Знакомое что-то —
Неродящий пустырь и сплошное ничто — беспредел.
И среди ничего возвышались литые ворота,
И огромный этап — тысяч пять — на коленях сидел.
Как ржанет коренник! Я смирил его ласковым словом,
Да репьи из мочал еле выдрал и гриву заплел.
Петp-апостол, старик, слишком долго возился с засовом —
И кряхтел и ворчал, и не смог отворить — и ушел.
Тот огpомный этап не издал ни единого стона,
Лишь на корточки вдруг с онемевших колен пересел.
Вот следы песьих лап… Да не pай это вовсе, а зона!
Все вернулось на круг, и распятый над кругом висел.
Мы с конями глядим — вот уж истинно зонам всем зона!
Хлебный дух из ворот — так надежней, чем руки вязать.
Я пока невредим, но и я нахлебался озона.
Лепоты полон рот, и ругательство трудо сказать.
Засучив рукава, пролетели две тени в зеленом.
С криком «В рельсу стучи!» пропорхали на крыльях бичи.
Там малина, братва, нас встречает малиновым звоном.
Но звенели ключи — это к нам подбирали ключи…
Я подох на задах, на руках на старушечьих дряблых,
Не к Мадонне прижат Божий Сын, а к стене, как холоп.
В дивных райских садах просто прорва мороженых яблок,
Но сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.
Херувимы кружат, ангел окает с вышки — занятно!
Да не взыщет Христос, — рву плоды ледяные с дерев.
Как я выстрелу рад, ускакал я из рая обратно,
Вот и яблок принес, их за пазухой телом согрев.
Я еще раз умру — если надо, мы вновь умираем.
Удалось. Бог ты мой! Я не сам — вы мне пулю в живот.
Так сложилось в миру — всех застреленных балуют раем,
А оттуда землей… Береженного Бог бережет!
С перекошенным ртом завалюсь поcле выстрела набок,
Кони просят овсу, но и я закусил удила.
Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок
Я тебе привезу — ты меня и из рая ждала!

x x x

В одной державе с населеньем… —
Но это, впрочем, все равно, —
Других держав с опереженьем,
Все пользовалось уваженьем,
Что может только пить вино.
Царь в той державе был без лоску:
Небрит, небрежен, как и мы,
Стрельнет, коль надо, папироску,
Ну, словом, свой, ну, словом, в доску.
И этим бередил умы.
Он был племянником при дяде,
Пред тем как злобный дар НЕ ПИТЬ
Порвал гнилую жизни нить —
В могилу дядю свел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105