Во всяком случае, советская сторона сочла необходимым еще раз терпеливо разъяснить Рузвельту, как она понимала сложившуюся ситуацию.
«У меня, – писал глава Советского правительства, – речь идет о том, что в ходе переписки между нами обнаружилась разница во взглядах на то, что, может позволить себе союзник в отношении другого союзника и чего он не должен позволить себе. Мы, русские, думаем, что в нынешней обстановке на фронтах, когда враг стоит перед неизбежностью капитуляции, при любой встрече с немцами по вопросам капитуляции представителей одного из союзников должно быть обеспечено участие в этой встрече представителей другого союзника. Во всяком случае это безусловно необходимо, если этот союзник добивается участия в такой встрече. Американцы же и англичане думают иначе, считая русскую точку зрения неправильной. Исходя из этого, они отказали русским в праве на участие во встрече с немцами в Швейцарии. Я уже писал Вам и считаю не лишним повторить, что русские при аналогичном положении ни в коем случае не отказали бы американцам и англичанам в праве на участие в такой встрече. Я продолжаю считать русскую точку зрения единственно правильной, так как она исключает всякую возможность взаимных подозрений и не дает противнику возможности сеять среди нас недоверие».
Сталин указал на то, что немцы имеют на Восточном фронте 147 дивизий и могли бы без ущерба перебросить 15–20 дивизий в помощь своим войскам, на западе. Однако они этого не делают, продолжая с остервенением драться за какую-нибудь малоизвестную станцию, а на западе без всякого сопротивления сдают такие важные города в центре Германии, как Оснабриж, Мангейм, Кассель. «Что касается моих информаторов, – продолжал Сталин, – то, уверяю Вас, это очень честные и скромные люди, которые выполняют свои обязанности аккуратно и не имеют намерения оскорбить кого-либо. Эти люди многократно проверены нами на деле».
Вопрос этот был закрыт примирительной телеграммой Рузвельта, поступившей в Москву 13 апреля. В ней говорилось:
«Благодарю Вас за Ваше искреннее пояснение советской точки зрения в отношении бернского инцидента, который, как сейчас представляется, поблек и отошел в прошлое, не принеся какой-либо пользы.
Во всяком случае не должно быть взаимного недоверия, и незначительные недоразумения такого характера не должны возникать в будущем. Я уверен, что, когда наши армии установят контакт в Германии и объединятся в полностью координированном наступлении, нацистские армии распадутся».
Это была не только заключительная депеша, касающаяся бернского инцидента, но и вообще последняя телеграмма президента Рузвельта. Он отправил ее 12 апреля, за несколько часов до своей кончины.
Смерть Рузвельта
В посольстве США в Москве проходил прием, посвященный отъезду одного из сотрудников в Вашингтон, когда около часа ночи Гарриман получил известие о кончине президента. Посол ничего не сказал гостям, а лишь попросил их разойтись. Когда все покинули Спасо-хауз, посол позвонил в Кремль наркому иностранных дел Молотову, известил его о печальном событии и попросил приема. Однако нарком настоял на том, чтобы, несмотря на поздний час, самому приехать в резиденцию посла США на Арбат. Вскоре Молотов уже входил в парадную залу особняка, где на мраморной подставке был помещен большой портрет Рузвельта, обрамленный крепом. К стоявшему тут же государственному флагу Соединенных Штатов была прикреплена черная лента.
«Молотов выглядел очень озабоченным, – сообщал Гарриман об этой встрече в Вашингтон. – Он провел некоторое время в посольстве, говоря о той роли, которую президент Рузвельт сыграл в ходе войны и в выработке планов на послевоенное, мирное время, а также о том уважении, которое маршал Сталин и все русские люди питали по отношению к нему. Молотов подчеркнул также, что маршал Сталин очень высоко ценит визит президента в Ялту».
Затем Гарриман перевел разговор на президента Гарри Трумэна и заверил Молотова, что новая администрация будет продолжать политику президента Рузвельта.
Провожая наркома, Гарриман попросил устроить для него встречу с маршалом Сталиным по возможности в тот же день. В своем послании новому президенту Гарриман указывал, что намерен заверить Сталина в преемственности политики США и в том, что с «американской стороны будут приложены все усилия к тому, чтобы развивать отношения с Советским Союзом в духе Крымской конференции».
Разумеется, такого рода заверения носили скорее характер протокольной акции. В действительности же Гарриман не мог не понимать, что появление нового хозяина Белого дома, к тому же такого как Трумэн, антипатия которого к Советской стране была широко известна, внесет коррективы в практическую американскую политику, причем именно в сторону ужесточения. Не случайно в этой же телеграмме он поставил вопрос о своем приезде в Вашингтон, чтобы на месте сориентироваться в обстановке. Через несколько часов из Вашингтона поступила депеша, в которой государственный секретарь Стеттиниус после консультации с президентом Трумэном сообщал Гарриману, что «сейчас, больше чем когда-либо», необходимо его присутствие в Москве. Посол был несколько обескуражен таким ответом. Ему казалось важным установить более тесный контакт с Трумэном. Поскольку, однако, его поездка в США откладывалась, Гарриман решил при встрече с главой Советского правительства вновь поставить вопрос о направлении в ближайшие дни Молотова на конференцию Объединенных Наций в Сан-Франциско, чтобы по пути нарком мог остановиться в Вашингтоне для разговора с новым президентом.
Вопрос о советском представительстве на первой конференции ООН уже был на протяжении некоторого времени предметом переписки между руководителями советского и американского правительств. Сталин, ссылаясь на занятость Молотова в связи с предстоявшей сессией Верховного Совета СССР, а также учитывая другие его обязанности, не считал возможной его поездку в Сан-Франциско в апреле 1945 года. Рузвельт настаивал, заявляя, что «отсутствие г-на Молотова будет истолковано во всем мире как признак отсутствия должного интереса со стороны Советского Правительства к великим задачам этой конференции». На это Сталин ответил президенту 27 марта следующим посланием:
«Мы весьма ценим и придаем важное значение созываемой в Сан-Франциско Конференции, призванной положить начало международной организации мира и безопасности народов, но обстоятельства так сложились, что В. М. Молотов, действительно, не имеет возможности принять участие в Конференции. Я и В. М. Молотов крайне сожалеем об этом, но созыв по требованию депутатов Верховного Совета в апреле Сессии Верховного Совета СССР, где присутствие В. М. Молотова совершенно необходимо, исключает возможность его участия даже в первых заседаниях Конференции. Вы знаете также, что Посол А. А. Громыко вполне успешно выполнил свою задачу в Думбартон-Оксе, и мы уверены, что он с большим успехом будет возглавлять советскую делегацию в Сан-Франциско.
Что же касается разных истолкований, то, как Вы понимаете, это не может определить принимаемые решения».
На этом вопрос и был закрыт. Однако теперь, после вступления в должность нового президента, создавалась иная ситуация, и поездка Молотова в США могла бы быть воспринята как проявление намерения продолжать политику сотрудничества между обеими державами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205
«У меня, – писал глава Советского правительства, – речь идет о том, что в ходе переписки между нами обнаружилась разница во взглядах на то, что, может позволить себе союзник в отношении другого союзника и чего он не должен позволить себе. Мы, русские, думаем, что в нынешней обстановке на фронтах, когда враг стоит перед неизбежностью капитуляции, при любой встрече с немцами по вопросам капитуляции представителей одного из союзников должно быть обеспечено участие в этой встрече представителей другого союзника. Во всяком случае это безусловно необходимо, если этот союзник добивается участия в такой встрече. Американцы же и англичане думают иначе, считая русскую точку зрения неправильной. Исходя из этого, они отказали русским в праве на участие во встрече с немцами в Швейцарии. Я уже писал Вам и считаю не лишним повторить, что русские при аналогичном положении ни в коем случае не отказали бы американцам и англичанам в праве на участие в такой встрече. Я продолжаю считать русскую точку зрения единственно правильной, так как она исключает всякую возможность взаимных подозрений и не дает противнику возможности сеять среди нас недоверие».
Сталин указал на то, что немцы имеют на Восточном фронте 147 дивизий и могли бы без ущерба перебросить 15–20 дивизий в помощь своим войскам, на западе. Однако они этого не делают, продолжая с остервенением драться за какую-нибудь малоизвестную станцию, а на западе без всякого сопротивления сдают такие важные города в центре Германии, как Оснабриж, Мангейм, Кассель. «Что касается моих информаторов, – продолжал Сталин, – то, уверяю Вас, это очень честные и скромные люди, которые выполняют свои обязанности аккуратно и не имеют намерения оскорбить кого-либо. Эти люди многократно проверены нами на деле».
Вопрос этот был закрыт примирительной телеграммой Рузвельта, поступившей в Москву 13 апреля. В ней говорилось:
«Благодарю Вас за Ваше искреннее пояснение советской точки зрения в отношении бернского инцидента, который, как сейчас представляется, поблек и отошел в прошлое, не принеся какой-либо пользы.
Во всяком случае не должно быть взаимного недоверия, и незначительные недоразумения такого характера не должны возникать в будущем. Я уверен, что, когда наши армии установят контакт в Германии и объединятся в полностью координированном наступлении, нацистские армии распадутся».
Это была не только заключительная депеша, касающаяся бернского инцидента, но и вообще последняя телеграмма президента Рузвельта. Он отправил ее 12 апреля, за несколько часов до своей кончины.
Смерть Рузвельта
В посольстве США в Москве проходил прием, посвященный отъезду одного из сотрудников в Вашингтон, когда около часа ночи Гарриман получил известие о кончине президента. Посол ничего не сказал гостям, а лишь попросил их разойтись. Когда все покинули Спасо-хауз, посол позвонил в Кремль наркому иностранных дел Молотову, известил его о печальном событии и попросил приема. Однако нарком настоял на том, чтобы, несмотря на поздний час, самому приехать в резиденцию посла США на Арбат. Вскоре Молотов уже входил в парадную залу особняка, где на мраморной подставке был помещен большой портрет Рузвельта, обрамленный крепом. К стоявшему тут же государственному флагу Соединенных Штатов была прикреплена черная лента.
«Молотов выглядел очень озабоченным, – сообщал Гарриман об этой встрече в Вашингтон. – Он провел некоторое время в посольстве, говоря о той роли, которую президент Рузвельт сыграл в ходе войны и в выработке планов на послевоенное, мирное время, а также о том уважении, которое маршал Сталин и все русские люди питали по отношению к нему. Молотов подчеркнул также, что маршал Сталин очень высоко ценит визит президента в Ялту».
Затем Гарриман перевел разговор на президента Гарри Трумэна и заверил Молотова, что новая администрация будет продолжать политику президента Рузвельта.
Провожая наркома, Гарриман попросил устроить для него встречу с маршалом Сталиным по возможности в тот же день. В своем послании новому президенту Гарриман указывал, что намерен заверить Сталина в преемственности политики США и в том, что с «американской стороны будут приложены все усилия к тому, чтобы развивать отношения с Советским Союзом в духе Крымской конференции».
Разумеется, такого рода заверения носили скорее характер протокольной акции. В действительности же Гарриман не мог не понимать, что появление нового хозяина Белого дома, к тому же такого как Трумэн, антипатия которого к Советской стране была широко известна, внесет коррективы в практическую американскую политику, причем именно в сторону ужесточения. Не случайно в этой же телеграмме он поставил вопрос о своем приезде в Вашингтон, чтобы на месте сориентироваться в обстановке. Через несколько часов из Вашингтона поступила депеша, в которой государственный секретарь Стеттиниус после консультации с президентом Трумэном сообщал Гарриману, что «сейчас, больше чем когда-либо», необходимо его присутствие в Москве. Посол был несколько обескуражен таким ответом. Ему казалось важным установить более тесный контакт с Трумэном. Поскольку, однако, его поездка в США откладывалась, Гарриман решил при встрече с главой Советского правительства вновь поставить вопрос о направлении в ближайшие дни Молотова на конференцию Объединенных Наций в Сан-Франциско, чтобы по пути нарком мог остановиться в Вашингтоне для разговора с новым президентом.
Вопрос о советском представительстве на первой конференции ООН уже был на протяжении некоторого времени предметом переписки между руководителями советского и американского правительств. Сталин, ссылаясь на занятость Молотова в связи с предстоявшей сессией Верховного Совета СССР, а также учитывая другие его обязанности, не считал возможной его поездку в Сан-Франциско в апреле 1945 года. Рузвельт настаивал, заявляя, что «отсутствие г-на Молотова будет истолковано во всем мире как признак отсутствия должного интереса со стороны Советского Правительства к великим задачам этой конференции». На это Сталин ответил президенту 27 марта следующим посланием:
«Мы весьма ценим и придаем важное значение созываемой в Сан-Франциско Конференции, призванной положить начало международной организации мира и безопасности народов, но обстоятельства так сложились, что В. М. Молотов, действительно, не имеет возможности принять участие в Конференции. Я и В. М. Молотов крайне сожалеем об этом, но созыв по требованию депутатов Верховного Совета в апреле Сессии Верховного Совета СССР, где присутствие В. М. Молотова совершенно необходимо, исключает возможность его участия даже в первых заседаниях Конференции. Вы знаете также, что Посол А. А. Громыко вполне успешно выполнил свою задачу в Думбартон-Оксе, и мы уверены, что он с большим успехом будет возглавлять советскую делегацию в Сан-Франциско.
Что же касается разных истолкований, то, как Вы понимаете, это не может определить принимаемые решения».
На этом вопрос и был закрыт. Однако теперь, после вступления в должность нового президента, создавалась иная ситуация, и поездка Молотова в США могла бы быть воспринята как проявление намерения продолжать политику сотрудничества между обеими державами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205