После беспорядочного мельтешения — результата быстрых перемещений владельца камеры — стали видны наконец через головы ментов оцепления и разваленное выстрелами ветровое стекло «Дэу», и кровавый шар на баранке машины, донеслись визг ребенка, вой матери, рвущей на себя дверцу… Запечатлел объектив и Никольского, сидящего на асфальте. И вдруг на экране крупным планом возник Лепилов.
— Имя работника милиции, застрелившего убийцу, нам пока не удалось установить. Но надеемся, что в ближайшее время получим исчерпывающую информацию! — жизнерадостно откомментировала показанное телевизионная девица.
— Выключи! — заорал Никольский. Анюта тут же нажала на соответствующую кнопку. Экран погас.
— Я ужасно испугалась, когда увидела это в семь часов, — призналась девушка. — Как раз перед спектаклем. Адаму истерику устроила, играть отказывалась. Он тут же вам в отделение позвонил, и его там успокоили: мол, ничего страшного, ушибы. Точно ушибы, Сережа?
— Ушибы, — без выражения произнес Никольский.
— Как ты себя чувствуешь? — Она подошла к нему, зачем-то положила ладонь на его лоб.
— Температура нормальная, — сообщил он.
Ударили настенные часы. Они молча считали удары. Двенадцать.
— Ночь, — констатировала она.
— Зачем ты мне это показала? Напомнить, что я убил? — спросил он с неприязнью.
— А это ты убил его? — Анна не очень удивилась; именно этого она и ожидала.
— Да, — с тяжелой злостью подтвердил Сергей. — Я. Первый раз в жизни!
— Ты что, до этого ни разу в человека не стрелял? — на сей раз всерьез удивилась девушка. — Ты же мент!
— Стрелял, и не раз, — согласился Никольский. — В перестрелках и убитые были. Но в первый раз у меня было яростное желание убить, убить именно этого человека! Я убил.
— Ночь, — Анюта подошла к окну, посмотрела на желтые фонари. — Дубленки, шубы из норки, каракуля, ондатры в магазине на Ленинском. Ночью дешевле.
Сергей недоуменно посмотрел на нее:
— Ты о чем?
— Ночью все дешевле, Сережа. И доступнее все… — произнесла она задумчиво. — В первую очередь откровенность. Откровенность в чувствах, словах, поступках. Ты любишь меня, Сережа?
— Не знаю.
— И я не знаю, люблю ли я тебя. Что нам делать?
— А ничего, — вдруг чему-то обрадовался Никольский. — Ты, небось, голодная? Мои менты всякой жратвы нанесли на роту. Сходи на кухню, подхарчись.
— Потом. Сначала с тобой посижу. — Она устроилась в кресле рядом с диваном-кроватью. — Знаешь, в этом что-то умилительно стародавнее: девушка у постели раненого героя. Давай постони малость, Сережа.
— Не умею, — буркнул он недовольно.
— А больно, Сережа? — спросила она лукаво.
— Еще как! Не я, но задница моя стонет, — совсем не романтично выдал Никольский.
— Что-то не получается у нас с девушкой и раненым героем, — поняла Анюта.
Анатолий Яковлевич проследовал через охраняемый двор роскошного новостроя, поздоровался с охранником, миновал калитку и вышел на Остоженку.
— Поздновато на работу изволите идти, Анатолий Яковлевич, поздновато!
Ювелир обернулся. За его спиной стоял и приветливо улыбался человек средних лет, одетый несколько игриво: бежевые брюки, голубой блейзер, желтая рубашка с воротником навыпуск, под ней — бордовый шарфик.
— Барсуков, откуда ты? — натужно обрадовался Анатолий Яковлевич.
— Вас жду, — ответил Барсуков. — Умаялся совсем: то у калитки дежурю, то к воротам мчусь — не вы ли в «Кадиллаке» укатили.
— Ишь ты, стихами заговорил, — неодобрительно усмехнулся ювелир. — Не в поэты ли переквалифицировался? Учти, поэзия в наше время — вещь малодоходная.
— Нет, не переквалифицировался, — отмел предположение Барсуков. — По-прежнему ваш коллега.
— Я думаю, после той истории ты не в Москве? — предположил Анатолий Яковлевич.
— Угадали. В Твери. Я там первый человек! — заявил Барсуков хвастливо. — А где ваш «Кадиллак», Анатолий Яковлевич?
— В гараже, Паша. А на работу я пешком. Моцион. Тем более что совсем рядом. У тебя ко мне дело? — спохватился он. — По дороге и поговорим.
Паша замялся:
— По дороге не хотелось бы…
Старый ювелир насторожился. Знал он, какие дела могут быть у Барсукова. Не хотел старик связываться с подобными делами. Но отказать коллеге… некрасиво.
— Что ж, зайдем ко мне в мастерскую, — вздохнул Анатолий Яковлевич.
Двумя переулками они спустились к Москве-реке. У одной из бронированных дверей громадного банковского здания Анатолий Яковлевич просунул в незаметную щель тонкую пластинку, и дверь толщиной, как оказалось, сантиметров в сорок могуче отъехала. В ее проеме стоял, расставив ноги, амбал в сером.
— Здравствуйте, Анатолий Яковлевич, — сказал здоровяк и строго посмотрел на Барсукова. Небольшой штучкой размером с ракетку для пинг-понга охранник провел, не касаясь, по ногам Барсукова, по его промежности спереди и сзади, под мышками, по груди, по спине, по пластиковой сумке в правой руке. Спросил:
— А в сумке что?
— Гипсовая модель художественного изделия, — отрапортовал Барсуков.
— Проходите, — разрешил амбал.
Оба ювелира прошли по коридору, с помощью пластины открыли еще одну дверь, а потом — последнюю, в мастерскую Анатолия Яковлевича.
Барсуков огляделся.
— А вы хорошо устроились, надежно, — позавидовал он. — Небось громадные бабки платите?
— Я по договору обязан выполнить ежегодно несколько работ, вот и вся арендная плата, — не без гордости ответил старик.
— Представляю, какие это работы… — Теперь Барсуков смотрел на рабочий стол. — Да, рисковый вы человек, Анатолий Яковлевич. Оставлять на ночь на столе такую вещь…
На столе лежал освеженный стараниями ювелира сапфировый эгрет.
— А хорош эгрет, а? — в очередной раз восхитился Анатолий Яковлевич.
— Хорош, — подтвердил Барсуков и осторожно положил драгоценную штучку на ладонь, чтобы рассмотреть как следует. Рассмотрел, улыбнулся торжествующе: — А на самом большом сапфире скол, Анатолий Яковлевич, малюсенький, но скол!
Ничего не ответил старый ювелир. Наоборот, спросил:
— Какие у тебя дела ко мне?
Барсуков положил эгрет на место, уселся в гостевом кресле и стал излагать суть дела:
— Есть у меня постоянный заказчик, первый тверской бизнесмен. Недели две назад вернулся из Питера и привез с собой нечто под Фаберже, фигуру совы, серебро с бронзой. Работа, впрочем, неплохая, на уровне добротного ремесла. И втемяшилось моему магнату сову эту на каминную доску пристроить. И так ставил, и этак — все ему кажется скудновато и невыразительно. И наконец решил, что в пару сове надо еще одну такую же, чтобы по краям доски. И сразу: а подать сюда Ляпкина-Тяпкина! Вот у меня и новый заказ. Заказ есть, а материалов нету. Что в Твери найдешь? Кто куда, а я в сберкассу — к вам Анатолий Яковлевич. Посодействуйте.
— В сумке-то у тебя гипсовый отлив. Покажи, — предложил старик.
Спустя минуту безглазая сова-альбинос устроилась на столе.
— Мне бы сплавчику, польского золота самую малость, изумрудовые стразы, — бормотал Барсуков, непрерывно поправляя птичью фигурку. — Серебро-то у меня есть…
— Цветные фотографии покажи, — приказал Анатолий Яковлевич.
Барсуков поспешно достал из кармана пакет и стал по одному выкладывать снимки. Анфас. Профиль справа. Профиль слева. Три четверти справа. Три четверти слева. Спина.
Анатолий Яковлевич не проглядывал фотографии, он их изучал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
— Имя работника милиции, застрелившего убийцу, нам пока не удалось установить. Но надеемся, что в ближайшее время получим исчерпывающую информацию! — жизнерадостно откомментировала показанное телевизионная девица.
— Выключи! — заорал Никольский. Анюта тут же нажала на соответствующую кнопку. Экран погас.
— Я ужасно испугалась, когда увидела это в семь часов, — призналась девушка. — Как раз перед спектаклем. Адаму истерику устроила, играть отказывалась. Он тут же вам в отделение позвонил, и его там успокоили: мол, ничего страшного, ушибы. Точно ушибы, Сережа?
— Ушибы, — без выражения произнес Никольский.
— Как ты себя чувствуешь? — Она подошла к нему, зачем-то положила ладонь на его лоб.
— Температура нормальная, — сообщил он.
Ударили настенные часы. Они молча считали удары. Двенадцать.
— Ночь, — констатировала она.
— Зачем ты мне это показала? Напомнить, что я убил? — спросил он с неприязнью.
— А это ты убил его? — Анна не очень удивилась; именно этого она и ожидала.
— Да, — с тяжелой злостью подтвердил Сергей. — Я. Первый раз в жизни!
— Ты что, до этого ни разу в человека не стрелял? — на сей раз всерьез удивилась девушка. — Ты же мент!
— Стрелял, и не раз, — согласился Никольский. — В перестрелках и убитые были. Но в первый раз у меня было яростное желание убить, убить именно этого человека! Я убил.
— Ночь, — Анюта подошла к окну, посмотрела на желтые фонари. — Дубленки, шубы из норки, каракуля, ондатры в магазине на Ленинском. Ночью дешевле.
Сергей недоуменно посмотрел на нее:
— Ты о чем?
— Ночью все дешевле, Сережа. И доступнее все… — произнесла она задумчиво. — В первую очередь откровенность. Откровенность в чувствах, словах, поступках. Ты любишь меня, Сережа?
— Не знаю.
— И я не знаю, люблю ли я тебя. Что нам делать?
— А ничего, — вдруг чему-то обрадовался Никольский. — Ты, небось, голодная? Мои менты всякой жратвы нанесли на роту. Сходи на кухню, подхарчись.
— Потом. Сначала с тобой посижу. — Она устроилась в кресле рядом с диваном-кроватью. — Знаешь, в этом что-то умилительно стародавнее: девушка у постели раненого героя. Давай постони малость, Сережа.
— Не умею, — буркнул он недовольно.
— А больно, Сережа? — спросила она лукаво.
— Еще как! Не я, но задница моя стонет, — совсем не романтично выдал Никольский.
— Что-то не получается у нас с девушкой и раненым героем, — поняла Анюта.
Анатолий Яковлевич проследовал через охраняемый двор роскошного новостроя, поздоровался с охранником, миновал калитку и вышел на Остоженку.
— Поздновато на работу изволите идти, Анатолий Яковлевич, поздновато!
Ювелир обернулся. За его спиной стоял и приветливо улыбался человек средних лет, одетый несколько игриво: бежевые брюки, голубой блейзер, желтая рубашка с воротником навыпуск, под ней — бордовый шарфик.
— Барсуков, откуда ты? — натужно обрадовался Анатолий Яковлевич.
— Вас жду, — ответил Барсуков. — Умаялся совсем: то у калитки дежурю, то к воротам мчусь — не вы ли в «Кадиллаке» укатили.
— Ишь ты, стихами заговорил, — неодобрительно усмехнулся ювелир. — Не в поэты ли переквалифицировался? Учти, поэзия в наше время — вещь малодоходная.
— Нет, не переквалифицировался, — отмел предположение Барсуков. — По-прежнему ваш коллега.
— Я думаю, после той истории ты не в Москве? — предположил Анатолий Яковлевич.
— Угадали. В Твери. Я там первый человек! — заявил Барсуков хвастливо. — А где ваш «Кадиллак», Анатолий Яковлевич?
— В гараже, Паша. А на работу я пешком. Моцион. Тем более что совсем рядом. У тебя ко мне дело? — спохватился он. — По дороге и поговорим.
Паша замялся:
— По дороге не хотелось бы…
Старый ювелир насторожился. Знал он, какие дела могут быть у Барсукова. Не хотел старик связываться с подобными делами. Но отказать коллеге… некрасиво.
— Что ж, зайдем ко мне в мастерскую, — вздохнул Анатолий Яковлевич.
Двумя переулками они спустились к Москве-реке. У одной из бронированных дверей громадного банковского здания Анатолий Яковлевич просунул в незаметную щель тонкую пластинку, и дверь толщиной, как оказалось, сантиметров в сорок могуче отъехала. В ее проеме стоял, расставив ноги, амбал в сером.
— Здравствуйте, Анатолий Яковлевич, — сказал здоровяк и строго посмотрел на Барсукова. Небольшой штучкой размером с ракетку для пинг-понга охранник провел, не касаясь, по ногам Барсукова, по его промежности спереди и сзади, под мышками, по груди, по спине, по пластиковой сумке в правой руке. Спросил:
— А в сумке что?
— Гипсовая модель художественного изделия, — отрапортовал Барсуков.
— Проходите, — разрешил амбал.
Оба ювелира прошли по коридору, с помощью пластины открыли еще одну дверь, а потом — последнюю, в мастерскую Анатолия Яковлевича.
Барсуков огляделся.
— А вы хорошо устроились, надежно, — позавидовал он. — Небось громадные бабки платите?
— Я по договору обязан выполнить ежегодно несколько работ, вот и вся арендная плата, — не без гордости ответил старик.
— Представляю, какие это работы… — Теперь Барсуков смотрел на рабочий стол. — Да, рисковый вы человек, Анатолий Яковлевич. Оставлять на ночь на столе такую вещь…
На столе лежал освеженный стараниями ювелира сапфировый эгрет.
— А хорош эгрет, а? — в очередной раз восхитился Анатолий Яковлевич.
— Хорош, — подтвердил Барсуков и осторожно положил драгоценную штучку на ладонь, чтобы рассмотреть как следует. Рассмотрел, улыбнулся торжествующе: — А на самом большом сапфире скол, Анатолий Яковлевич, малюсенький, но скол!
Ничего не ответил старый ювелир. Наоборот, спросил:
— Какие у тебя дела ко мне?
Барсуков положил эгрет на место, уселся в гостевом кресле и стал излагать суть дела:
— Есть у меня постоянный заказчик, первый тверской бизнесмен. Недели две назад вернулся из Питера и привез с собой нечто под Фаберже, фигуру совы, серебро с бронзой. Работа, впрочем, неплохая, на уровне добротного ремесла. И втемяшилось моему магнату сову эту на каминную доску пристроить. И так ставил, и этак — все ему кажется скудновато и невыразительно. И наконец решил, что в пару сове надо еще одну такую же, чтобы по краям доски. И сразу: а подать сюда Ляпкина-Тяпкина! Вот у меня и новый заказ. Заказ есть, а материалов нету. Что в Твери найдешь? Кто куда, а я в сберкассу — к вам Анатолий Яковлевич. Посодействуйте.
— В сумке-то у тебя гипсовый отлив. Покажи, — предложил старик.
Спустя минуту безглазая сова-альбинос устроилась на столе.
— Мне бы сплавчику, польского золота самую малость, изумрудовые стразы, — бормотал Барсуков, непрерывно поправляя птичью фигурку. — Серебро-то у меня есть…
— Цветные фотографии покажи, — приказал Анатолий Яковлевич.
Барсуков поспешно достал из кармана пакет и стал по одному выкладывать снимки. Анфас. Профиль справа. Профиль слева. Три четверти справа. Три четверти слева. Спина.
Анатолий Яковлевич не проглядывал фотографии, он их изучал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77