Но что может Притвиц? Он военный, а не политик, и его задача - сберечь армию, не отдавать ее на бесцельный разгром во имя химер национальной гордыни.
Тем не менее с утра восьмого августа в печальной обстановке Притвицу сообщают: Наревская армия Самсонова наступает севернее Дейч-Эйлау в полосе Млава - Фридрихсгоф, и из этого следует, что если успеть сосредоточиться на левом фланге русских, то можно будет ударить им во фланг и тыл. Надо ждать. А вдруг вся русская армия действительно идет восточнее Млавы? Надо сосредоточиваться и ждать. Может быть, не все потеряно. Может быть, есть шанс. Неужели повторится разыгранная еще Шлиффеном ситуация?
У Притвица под рукой железные дороги и скорость. Неужели русские не идут на Дейч-Эйлау? Только Бог не дал Притвицу увидеть результата. Мольтке не простил ему нерешительности и сместил вместе с начальником штаба. И, чтобы надежно защитить восточно-прусскую землю, решил снять с западного фронта два корпуса и кавалерийскую дивизию для усиления 8-й армии.
Никто еще не ведал, какая стратегическая ошибка совершена ради сокрушения самсоновской армии.
Катастрофа германского наступления во Франции и гибель второй русской армии уже были предопределены.
* * *
Пятнадцатый корпус генерала Мартоса беспрепятственно вошел в Янов. Пехота дивилась сгоревшим и еще дымившим домам. Витрины магазинов были разбиты, белые осколки рассыпаны и блестели на солнце. Золотой шпиль лютеранской кирхи, увенчанный золотым петушком, весело сиял.
Солдаты крутили головами во все стороны, словно приценились к пограничному прусскому городу. Он был чистенький, несмотря на погром отступающими немцами, и легко можно было догадаться, как он выглядел вчера. Из некоторых окон трехэтажных домов свешивались белые простыни и полотенца, но жителей не было ни души, только какой-то старик в безрукавке и шляпе стоял на площади у ратуши и отвечал офицерам?
- Вшистко спалили, пшекленты!
Рядовые Полтавского пехотного полка Токарев и Байков шагали рядом, и оба радовались, предвкушая близкий отдых. Токарев при этом бранил немцев за то, что не пожалели город, а Байков их одобрял, правда, одобрял из корыстных соображений, ибо так ему было легче урвать вскоре что-нибудь и для себя.
Токарев, носатый, большой, важный солдат, имел, несмотря на молодость, жену, двух детей, свое хозяйство. Его уважали взводный и ротный, знал даже батальонный.
Байкова никто не знал, он держался подальше от начальства, а приказания исполнял неохотно, притворяясь тупым.
Сейчас он нес в мешке ополовиненный свинной бок, напоминавший о себе жирными мухами, которые приманивались теплым сырым запахом.
- Не оставляют нас в городе! - сказал Байков, когда миновали городские дома и без привычных российских пустырей и свалок, потянулся вдоль шоссе луг и стали видны каменные крепкие, но все же сельские постройки. - Другим добро достанется!
- Да у тебя мешок занят, - ответил Токарев насмешливо, не давая ему даже в мыслях заниматься непотребным делом.
- Ладно, - оказал Байков. - Не последний город.
На ночевку остановились в польской деревне. Токареву и Байкову повезло, их определили на постой в хату, а многим выпало - просто под открытым небом, а ночи уже холодные.
В польской деревне еще было и поспокойнее. Про германские предупреждали, - там воду травят, стреляют в спину, поодиночке безоружными не ходить.
Разместились кое-как, и всюду заскрипели журавли, затрещали поленья, задымили кухни.
Токарев в ожидании еды раздобыл колоду, налил в нее воды, стал мыться. Войны он не чувствовал и поэтому чуть удивлялся, опрашивая себя с тревогой: какая же она? От мучений, смерти никто не мог избавить, и он думал не о них, а о том, как сохранить опору среди надвинувшейся вольной злой стихии. Опору для души могло дать умиротворение перед черной бедой. Вое в руках Господа, думал Токарев, от судьбы я не уйду, поэтому надо делать то, что хорошо для души, и мне будет опора.
И он выполнял свои обязанности - как перед командиром, так и перед собой: работал, молился, содержал себя в чистоте.
Вымывшись, Токарев стал стирать рубаху и портянки, стараясь подольше сберечь маленький кусочек серого мыла. Оно едко пахло, и этот запах напоминал Токереву, что он один среди тысяч совсем чужих ему людей, и перед ним вставали образы его жены и детей. Было жалко их, себя, несобранного урожая. Хотя он знал, что сельское общество поможет, хотелось убедиться, хорошо ли помогли.
Пока он стирал, у него перед глазами мелькал Байков, настраивавший посреди двора костерок. Потом потянуло дымом и мясным прижарком. Вокруг Байкова стали собираться солдаты, кто с пучком соломы в руках, кто со щепкой, кто так, без ничего.
Токарев закончил стирать, тоже подошел к костру. С мяса текло расплавленное сало, трещало на огне. Он, как и все, с утра ничего не ел, сгрыз на ходу только один сухарь, и сейчас глядел на поджаривающуюся свининку с большим желанием.
- Что, Федор? - спросил Бойков. - Хочется? А консерва у тебя есть?
- Есть, - сказал Токарев. - Да разрешения нету.
- Вот убьют тебя, а все разрешения не будет, - усмехнулся Байков; сам-то он давно слопал свой запас, как и многие солдаты.
- Смерть не угадаешь, - ответил Токарев. - Может, твоя смерть далеко, моя близко... Что ж теперь? Я должен потерять человеческий облик?
- Так мы серая скотинка, - подзадоривая, вымолвил Байков. - Идем за смертью. А нам грехи отпускают, поят и кормят. Да коль худо кормят, то я могу на ихнее разрешение накласть свой прибор. Могу аль не могу?
- Ну можешь, чего там, - сказал Токарев. - Только тогда ты вроде откалываешься от мира, я так понимаю. Выходит, ты говоришь миру: ты худой, я без тебя проживу...
Солдаты с уважением слушали его, ощущая в нем очень нужную им силу, которая одновременно и закрепощала, и укрепляла их.
- А ты, Байков, не дашь ему мясца, что он запоет? - спросил жилистый, со сломанным носом солдат Ужаков, такой же, как и Байков, бесхозяйственный в прошлом крестьянин, перед мобилизацией работавший на фабрике.
- Чего ж не давать? - возразил другой солдат. - Надо всем разделить.
- Всем, всем, - решили остальные.
- Всем, так всем, - легко согласился Байков. - я ведь тоже, когда новую свинку добуду, - со мной, выходит, германцы поделятся.
Солдат с кривым носом засмеялся. Остальные не поняли, чему тот смеется, поняли лишь одно, что Байков собирается тащить и дальше.
- Пойди, Федор, к хозяйке, попроси хлебца, - сказал кривоносый, - Ты ласковый, она тебе все даст, что ни попросишь.
Хозяйка, пожилая тетка, сидела на скамеечке у дверей хаты и строго глядела на солдат.
Токарев подошел к ней и увидел в ее глазах ожидание какой-то беды.
- Хозяйство, - сказал он, поводя рукой в сторону скотного сарая, - И у меня есть хозяйство.
- Ниц нима, - ответила она,
- Двое деток, - показал Токёрев. - Жена, мать, отец.
- Ниц нима, - сердито повторила хозяйка,
- Ты не бойся, - сказал Токарев, - Не бойся.Мы переночуем и дальше пойдем... Вот только хлеба у нас нет...
Из хаты вышел хозяин, крепкий мужик в белой рубахе, что-то неодобрительно оказал жене и пригласил Токарева;
- Пан жолнеж, проще.
Он дал ему каравай хлеба и бутылку водки.
- То бимбер, для жолнежей, - объяснил хозяин с наигранным добродушием,
Токарев вернулся к костру, понимая, что получил дары потому, что хозяева боялись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59