- Толстой сюда не заглядывал! А это - тоже наше российское явление. Храбро умирать и изводить ближнего.
- Ближнего всюду изводят, - заметил Нокс.
- У нас - по-особенному. Ночью в спальне тесно сдвигали кровати, оставляли один проход. В конце прохода - трон. Вокруг трона музыканты с трубами, барабанами, свистками. Бунтовщика вели к трону, заставляли кланяться и били ремнем...Это будущие офицеры! Дошли до того, что заставляли глотать живых лягушек. И думаете, я смог пресечь это глумление над идеей трона, эти издевательства? Нет. Кое-кого убрали, но цуканье осталось. Вот вам, майор, ответ, почему меня не забыли. Я пытался что-то изменить. Всего-навсего пытался.
Увлеченный расспросами британца Александр Васильевич отдалился от тревожной действительности и очутился в подполье русской души, о чем выпытывал Нокс, не ведая, что в жизни не только величие толстовских героев, но и елисаветградское цуканье составляет это явление. Да, в подполье, где рычат шутовские трубы, трещат барабаны и скачут лягушки. А там, над подпольем, возвышается вера, самопожертвование, любовь к отечеству. Господи, неужели это все неразрывно связано?
- Вы откровенный человек, господин генерал, - сказал Нокс. - Я ценю вашу откровенность. Вы объясняете мне то, что никакие книги не восполнят для меня в образе русской армии.
- Нет, майор! - возразил командующий. - Толстой в тысячу раз глубже. Если бы вы смогли перейти на русскую службу, вы увидели бы много грубого и безнравственного, но понадобится - она умрет за отечество.
И Александр Васильевич тоже привел этот довод - умение умирать, который терпеть не мог в других, в том же Артамонове, будь он неладен!
* * *
Во втором часу ночи от командира первого корпуса поступила новая телеграмма: "Прошу как милости о предании меня военно-полевому суду за мои действия. Корпус получил задачу, честно исполнил ее до конца, полег костьми, а потому если достигнутые результаты при создавшейся для меня обстановке неудовлетворительны для общего дела, виноват только я. Генерал от инфантерии Артамонов."
Эту телеграмму, полную отчаяния, доложили Самсонову только утром перед отъездом, однако она не тронула его. Военно-полевой суд или суд Божий, сегодня это было все едино перед лицом решающих событий. Он увидел горе старого генерала, но разве с ним могло сравниться горе тех, кто должен был нынче погибнуть? Донесение Мартоса заставило командующего забыть об Артамонове. "15 августа. 4 ч. 30м. Неверно было донесено, что деревня Мюлен очищена. Сегодня, 14-го, 6-я дивизия поведет снова на нее наступление... Потери, бои с непрерывными маршами до крайности истомили войска, а потери лучших доблестных офицеров и начальников и нескольких тысяч лучших бойцов значительно ослабили боевые способности корпуса..."
Самсонов перечитал текст, заметил, что Мартос ошибся, ведь сегодня уже не четырнадцатое число, а пятнадцатое, и понял, что время для Мартоса слилось в неразличимый поток. Неужели Мартос дрогнул?
Но Александр Васильевич не мог верить в неудачу пятнадцатого корпуса, наоборот, сейчас он выезжает туда, чтобы склонить удачу на свою сторону, и знает, что еще ничего не потеряно.
Еще Мартос доносил: "Положение на левом фланге корпуса, где находится совершенно расстроенная 2-я дивизия, лишает корпус правильных сообщений, установившихся через г.Нейденбург, а отсутствие надежной кавалерии заставляет действовать вслепую!" И Николай Николаевич просил дать передышку. Не будет передышки, генерал Мартос!
В семь часов пятнадцать минут из штаба армии была отправлена последняя телеграмма в штаб фронта: "1-й корпус, сильно расстроенный, вчера вечером, по приказанию ген. Артамонова, отступил к Иллово, оставив рарьергард впереди Сольдау. Сейчас переезжаю в штаб 15-го корпуса в Надрау для руководства наступающими корпусами. Аппарат Юза снимаю. Временно буду без связи с вами. 6376. Самсонов".
Все. Теперь он сам увидит и решит.
В штабе царила суматоха переселения. Перед домом на площади уже стояли моторы, и чубатые конвойцы с пиками о чем-то гутарили с шоферами, будто сошлись два столетия - девятнадцатый век с двадцатым. В темно-синих полированных боках автомобилей отражались лошадиные хвосты и ноги.
Самсонов задержался у окна, глядя как вестовой Купчик укладывает вещи и за его спиной блестит сигнальная труба. Потом один конвоец протянул руку, а Купчик повернулся, снял через голову трубу и резко сыграл повестку к заре.
Что-то сдвинулось в душе Александра Васильевича от звуков привычной военной музыки, сопровождавшей его всю жизнь. Откуда-то из темных углов стали выходить гусары в синих доломанах, блестели серебряные шнуры офицеров, вахмистр читал приказ по полку, и потом над целым миром вслед за певучей кавалерийской зарей в наступившей тишине запели "Отче наш" и "Спаси, Господи".
Самсонов улыбнулся воспоминанию. "Что ж нам хитрить? Пожалуй, к бою..." Слова поручика Лермонтова отдались в его сердце горячей волной.
Выехали из Нейденберга по шоссе на запад, и меньше чем через час были возле Орлау, которую недавно взял корпус Мартоса. Солнце светило в затылок, золотились медные стволы сосен, впереди краснели сквозь зелень черепичные крыши. В поле еще плавали белесые клочья тумана.
Самсонов ехал вместе с Ноксом и рассказывал о туркестанских делах, о том, как незадолго до войны задержали английского резидента, а майор в ответ на это припомнил известную записку Скобелева о походе в Индию, и оба засмеялись, как будто признали, что туркестанские и индийские дела нынче отошли на задний план.
- По-моему, Скобелев ссылается на вашего полковника Кери, начальника штаба Мадрасской армии, - сказал Самсонов. - Это примечательное умозаключение. Если не ошибаюсь, оно звучит так: "Нет благоразумного человека, который бы сомневался, что русские дойдут до Индукуша. Неужели непонятно, что в Азии все держится скорее обаянием, чем силою, и что прикосновение к Индии будет равносильно гибели Англии".
- Это мы сами себя пугали, - отозвался Нокс. - Ведь ваш "белый генерал" потом сам заявил, что не верит в индийский поход в ближайшем будущем.
Самсонов знал, что высказывание Скобелева, сделанное им после штурма Геок-Тепе, как раз тогда, когда Александр Васильевич готовился поступать в Николаевскую академию Генерального штаба. Скобелев ссылался на трудности перевозок, но добавлял, что русские могут ударить "шаром в шар" и так, что англичане не устоят. Наверное, и Ноксу это было ведомо, ибо записка обнародована. Проехали Орлау. Вблизи были видны воронки, сломанные деревья, снесенные заборы, свежий холм братской могилы.
- Русские уже не впервые здесь? - сказал Нокс. - Это ваш регион. Мы вам всегда поможем...
- А мы вам поможем в Персии и Афганистане, - усмехнулся командующий. Согласны?
- Разве вам мало, что мы разделили с вами зоны влияния? - примирительно произнес Нокс. - Честно говоря, мне бы не хотелось после войны снова начинать с того места, где мы остановились.
- Мне тоже, - ответил Самсонов.
В эту минуту автомобиль затормозил, и вперед вырвался конвой, живо нахлестывавший лошадей.
Навстречу штабной колонне шла на рысях большая группа всадников.
- Что это? - хладнокровно спросил британец. - Новое донесение?
- Надеюсь, что не немцы, - сказал Александр Васильевич. Дурное предзнаменование почудилось в этой группе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59