Боясь, что, увидев безусого девятнадцатилетнего юнца, известный бюрократ уже заранее проникнется недоверием к моей пьесе, я передал ему рукопись через одного своего приятеля артиста.
Здесь следует упомянуть, что моя рукопись, озаглавленная «Народный депутат», а по сюжету представлявшая собой осмеяние политической борьбы, выборов и депутата правительственной партии, попала на стол директора театра как раз в тот момент, когда политические страсти в стране достигли кульминационного пункта, нашедшего свое выражение в открытом восстании, которое как раз в то время жестоко подавлялось в Восточной Сербии. И вот такая рукопись в такое время попала на стол к директору – воплощению лояльности и лицемерному стороннику существующего порядка и правительства. При таких обстоятельствах пьеса, явившаяся для того времени настоящей революцией, должна была попасть в архив непрочитанной.
И только благодаря одному обстоятельству она все же была отдана рецензентам для оценки. В то время в общественных кругах развернулась острая кампания против политики, проводимой управлением театра, которое не только не поддерживало отечественные драматические произведения, но и оттесняло их на второй план. Шапчанин, как никто, обращавший внимание на общественное мнение, хотел, конечно, оградить себя от нападок и забаррикадироваться рецензиями специалистов, и поэтому моя пьеса попала в руки Милована Глишича и Лазо Лазаревича, которые должны были дать о ней свои отзывы. В совете и в театральных кругах заговорили о пьесе, появившейся в то время, когда на сцене безраздельно господствовал романтизм, и уже одним этим представлявшей собой революционное, а, если учесть политическое положение в стране, то почти нигилистическое явление.
Зять Лазо Лазаревича – Благое Недич, который в то время был учителем, а позднее и сам написал одну пьесу («У подножья), рассказывал мне тогда, да и теперь иногда вспоминает, об одном вечере у Лазо Лазаревича, на котором присутствовали Шапчанин, Люба Ковачевич и Владан Джорджевич, тогдашние члены совета театра.
На этом вечере Владан из любопытства спросил Лазо Лазаревича:
– Ты прочитал, Лазо, этого «Депутата»?
– Прочитал.
– И что скажешь?
– Хорошая домашняя фасоль, но без подливки, – сказал Лазаревич.
– Бог мой, – отвечал Владан, – уж если она хорошо приготовлена и если вкусная, то лекго можно добавить немножко подливки.
Рецензенты, разумеется, должны были дать и письменный отзыв. Этот отзыв написали Лазаревич и Глишич на титульном листе пьесы, который одновременно служил и обложкой.
Вероятно, Глишич первый читал пьесу, так как он первый написал свое мнение, а Лазаревич – под ним.
Мнение Глишича было выражено в нескольких словах: «Хорошо кое-где сократить и отредактировать, а язык исправить», – и все. Лазаревич написал не намного больше. Его мнение гласило: «Недоработанная пьеса начинающего автора, но заслуживает всяческого внимания, с некоторыми корректурами после переработки может представлять значительный вклад в оригинальную драму. Обращаю внимание Управы на то, что следует с надлежащим тактом подойти к молодому писателю, который обещает будущего комедиографа».
На основе этих заключений Шапчанин действительно принял меня с «надлежащим тактом», но пьеса так и не попала на сцену. Шапчанин тогда повел со мной продолжительные родительские разговоры, полные советов и наставлений. Он потребовал от меня, чтобы я многое отредактировал, исправил, сократил. Когда же я принес ему рукопись в другой раз, он опять вернул ее мне с новыми наставлениями. Наконец, когда уже были исправлены последние «где» и «как», Шапчанин заявил мне, что пьеса определенно включена в репертуар, но я должен быть терпелив, так как «временные» политические обстоятельства не позволяют поставить ее сейчас. Между тем эти «временные» политические обстоятельства тянулись годами, как и вообще тянутся у нас все «временные» трудности. Мой «Депутат», хотя он и носил на обложке благоприятные отзывы рецензентов и был уже включен в репертуар, должен был пойти на новую рецензию и получить еще один отзыв.
Милорад Шапчанин направил его под секретным номером в министерство полиции с просьбой сообщить ему, каким образом министерство полиции расценивало бы показ этой пьесы на государственной сцене и не находит ли министерство полиции, что в пьесе имеются элементы, которые, возможно, могли бы послужить как провокация или хотя бы как повод для различных антигосударственных манифестаций.
И раз уж в один прекрасный день моя рукопись попала в руки государственной администрации и была подшита как приложение к актам, то можете себе представить ее дальнейшую судьбу. Прежде всего на ее обложке, на которой было написано мнение Лазо Лазаревича и Милована Глишича, появился номер министерства полиции, а затем вместе с актами о чиновничьих прегрешениях, о политических преследованиях и о пограничной безопасности она начала путешествовать из канцелярии в канцелярию, от имеющего право разбирать и судить к не имеющему права разбирать и судить и от не имеющего права разбирать и судить к имеющему таковое.
В регистре досье с материалами, относящимися к моему произведению, получило рубрику: «Нушич; см. „Народный депутат“, – а рукопись то пребывала в архиве, то покоилась, как в могиле, в ящиках чиновничьих письменных столов.
За то, что в один прекрасный день рукопись не была отослана в провинцию, в какой-нибудь отдаленный округ, и не попала вместе с каким-нибудь другим делом в Управление фондов, чтоб вернуться оттуда как дело, «не по назначению» отправленное, поблагодарить следует ту счастливую случайность, из-за которой моя рукопись однажды попала в руки полицейскому писателю Таси Миленковичу, который извлек ее из когтей государственной администрации и вернул в театр.
А пока мой «Народный депутат» путешествовал из канцелярии в канцелярию и отлеживался в ящиках полицейских письменных столов, время быстро шло вперед, жизнь изменялась. Кампания против Шапчанина, препятствовавшего обновлению репертуара за счет отечественных произведений, не только не прекращалась, но, наоборот, все больше разрасталась. И, разумеется, мы – молодые, но «безнадежные» писатели – в этой кампании были не только невинными читателями.
Когда кампания приняла широкие размеры и перешла в открытое негодование, Шапчанин почувствовал необходимость оправдаться перед общественностью. Для этого 27 марта 1888 года он организовал заседание совета театра, которое проходило на сцене перед публикой.
В своем вступительном слове на этом заседании Щапчанин предпринял попытку оправдаться и в этой связи упомянул об одном очень интересном и характерном обстоятельстве, имеющем прямое отношение к моей пьесе, которая уже несколько лет считалась принятой, но никак не могла быть поставлена.
«Народный депутат» Б. Нушича, – сказал в своей речи Шапчанин, – прошел через два пургаториума, но и в третьей редакции, с которой писатель согласился, был отложен, так как к тому времени подоспели выборы депутатов, сопровождавшиеся различными эпизодами, дававшими повод печати для полемических выступлений. Тем самым постановка «Народного депутата» оказалась невозможной, ибо в пьесе есть много моментов, которые оскорбляют и депутатов и членов правительства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Здесь следует упомянуть, что моя рукопись, озаглавленная «Народный депутат», а по сюжету представлявшая собой осмеяние политической борьбы, выборов и депутата правительственной партии, попала на стол директора театра как раз в тот момент, когда политические страсти в стране достигли кульминационного пункта, нашедшего свое выражение в открытом восстании, которое как раз в то время жестоко подавлялось в Восточной Сербии. И вот такая рукопись в такое время попала на стол к директору – воплощению лояльности и лицемерному стороннику существующего порядка и правительства. При таких обстоятельствах пьеса, явившаяся для того времени настоящей революцией, должна была попасть в архив непрочитанной.
И только благодаря одному обстоятельству она все же была отдана рецензентам для оценки. В то время в общественных кругах развернулась острая кампания против политики, проводимой управлением театра, которое не только не поддерживало отечественные драматические произведения, но и оттесняло их на второй план. Шапчанин, как никто, обращавший внимание на общественное мнение, хотел, конечно, оградить себя от нападок и забаррикадироваться рецензиями специалистов, и поэтому моя пьеса попала в руки Милована Глишича и Лазо Лазаревича, которые должны были дать о ней свои отзывы. В совете и в театральных кругах заговорили о пьесе, появившейся в то время, когда на сцене безраздельно господствовал романтизм, и уже одним этим представлявшей собой революционное, а, если учесть политическое положение в стране, то почти нигилистическое явление.
Зять Лазо Лазаревича – Благое Недич, который в то время был учителем, а позднее и сам написал одну пьесу («У подножья), рассказывал мне тогда, да и теперь иногда вспоминает, об одном вечере у Лазо Лазаревича, на котором присутствовали Шапчанин, Люба Ковачевич и Владан Джорджевич, тогдашние члены совета театра.
На этом вечере Владан из любопытства спросил Лазо Лазаревича:
– Ты прочитал, Лазо, этого «Депутата»?
– Прочитал.
– И что скажешь?
– Хорошая домашняя фасоль, но без подливки, – сказал Лазаревич.
– Бог мой, – отвечал Владан, – уж если она хорошо приготовлена и если вкусная, то лекго можно добавить немножко подливки.
Рецензенты, разумеется, должны были дать и письменный отзыв. Этот отзыв написали Лазаревич и Глишич на титульном листе пьесы, который одновременно служил и обложкой.
Вероятно, Глишич первый читал пьесу, так как он первый написал свое мнение, а Лазаревич – под ним.
Мнение Глишича было выражено в нескольких словах: «Хорошо кое-где сократить и отредактировать, а язык исправить», – и все. Лазаревич написал не намного больше. Его мнение гласило: «Недоработанная пьеса начинающего автора, но заслуживает всяческого внимания, с некоторыми корректурами после переработки может представлять значительный вклад в оригинальную драму. Обращаю внимание Управы на то, что следует с надлежащим тактом подойти к молодому писателю, который обещает будущего комедиографа».
На основе этих заключений Шапчанин действительно принял меня с «надлежащим тактом», но пьеса так и не попала на сцену. Шапчанин тогда повел со мной продолжительные родительские разговоры, полные советов и наставлений. Он потребовал от меня, чтобы я многое отредактировал, исправил, сократил. Когда же я принес ему рукопись в другой раз, он опять вернул ее мне с новыми наставлениями. Наконец, когда уже были исправлены последние «где» и «как», Шапчанин заявил мне, что пьеса определенно включена в репертуар, но я должен быть терпелив, так как «временные» политические обстоятельства не позволяют поставить ее сейчас. Между тем эти «временные» политические обстоятельства тянулись годами, как и вообще тянутся у нас все «временные» трудности. Мой «Депутат», хотя он и носил на обложке благоприятные отзывы рецензентов и был уже включен в репертуар, должен был пойти на новую рецензию и получить еще один отзыв.
Милорад Шапчанин направил его под секретным номером в министерство полиции с просьбой сообщить ему, каким образом министерство полиции расценивало бы показ этой пьесы на государственной сцене и не находит ли министерство полиции, что в пьесе имеются элементы, которые, возможно, могли бы послужить как провокация или хотя бы как повод для различных антигосударственных манифестаций.
И раз уж в один прекрасный день моя рукопись попала в руки государственной администрации и была подшита как приложение к актам, то можете себе представить ее дальнейшую судьбу. Прежде всего на ее обложке, на которой было написано мнение Лазо Лазаревича и Милована Глишича, появился номер министерства полиции, а затем вместе с актами о чиновничьих прегрешениях, о политических преследованиях и о пограничной безопасности она начала путешествовать из канцелярии в канцелярию, от имеющего право разбирать и судить к не имеющему права разбирать и судить и от не имеющего права разбирать и судить к имеющему таковое.
В регистре досье с материалами, относящимися к моему произведению, получило рубрику: «Нушич; см. „Народный депутат“, – а рукопись то пребывала в архиве, то покоилась, как в могиле, в ящиках чиновничьих письменных столов.
За то, что в один прекрасный день рукопись не была отослана в провинцию, в какой-нибудь отдаленный округ, и не попала вместе с каким-нибудь другим делом в Управление фондов, чтоб вернуться оттуда как дело, «не по назначению» отправленное, поблагодарить следует ту счастливую случайность, из-за которой моя рукопись однажды попала в руки полицейскому писателю Таси Миленковичу, который извлек ее из когтей государственной администрации и вернул в театр.
А пока мой «Народный депутат» путешествовал из канцелярии в канцелярию и отлеживался в ящиках полицейских письменных столов, время быстро шло вперед, жизнь изменялась. Кампания против Шапчанина, препятствовавшего обновлению репертуара за счет отечественных произведений, не только не прекращалась, но, наоборот, все больше разрасталась. И, разумеется, мы – молодые, но «безнадежные» писатели – в этой кампании были не только невинными читателями.
Когда кампания приняла широкие размеры и перешла в открытое негодование, Шапчанин почувствовал необходимость оправдаться перед общественностью. Для этого 27 марта 1888 года он организовал заседание совета театра, которое проходило на сцене перед публикой.
В своем вступительном слове на этом заседании Щапчанин предпринял попытку оправдаться и в этой связи упомянул об одном очень интересном и характерном обстоятельстве, имеющем прямое отношение к моей пьесе, которая уже несколько лет считалась принятой, но никак не могла быть поставлена.
«Народный депутат» Б. Нушича, – сказал в своей речи Шапчанин, – прошел через два пургаториума, но и в третьей редакции, с которой писатель согласился, был отложен, так как к тому времени подоспели выборы депутатов, сопровождавшиеся различными эпизодами, дававшими повод печати для полемических выступлений. Тем самым постановка «Народного депутата» оказалась невозможной, ибо в пьесе есть много моментов, которые оскорбляют и депутатов и членов правительства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25