!
Ведьм немедля допросили:
– Что за шутки, в самом деле? –
Но они заголосили:
– Ночью мы не разглядели!..
Домовой пожал плечами,
в стенограмме бес напутал.
Водяной сказал, скучая:
– Может, кто его попутал?..
Делегаты повздыхали, –
тут сам черт сломает ногу!
И хвостами помахали,
и послать решили… к богу!
…Обижаться я не вправе,
но придется потрудиться,
о своей чертовской славе
сочиняя небылицы.
Сколько будет дважды два
(Лев Куклин)
Я немало дорог истоптал в этом мире,
И на собственной шкуре я понял зато:
Дважды два – не всегда в нашей жизни четыре,
А порою – и пять.
А бывает – и сто.
Лев Куклин
Я когда-то мечтал
инженером стать горным,
В этом деле хотел получить я права.
Но везде мне вопрос задавали упорно:
– Сколько будет, товарищ Куклин,
дважды два?
– Пять! – всегда отвечал я упрямо и гордо,
В эту цифру вложив темперамент и злость.
Инженером, увы, а тем более горным,
К сожалению,
так мне и не довелось…
Я хотел быть актером, врачом и матросом,
Стать ботаником чуть не решил я едва.
И повсюду меня изводили вопросом:
– Сколько будет, товарищ Куклин,
дважды два?
Улыбались, не то еще, дескать,
мы спросим…
Стал везде отвечать я по-разному всем:
«Шесть», «одиннадцать», «тридцать один»,
«сорок восемь»,
Как-то сам удивился, ответив: «Сто семь!»
Кто, не помню,
помог мне однажды советом,
Поклониться советчику рад и сейчас:
– Ваш единственный путь – становиться
поэтом,
Ибо уровень знаний подходит как раз…
И с тех пор я поэт. Сочиняю прилично.
Издаюсь, исполняюсь,
хоть в мэтры бери…
Я, конечно, шутил, ибо знаю отлично:
Дважды два – как известно и школьнику – три!
На задворках
(Евгений Елисеев)
Выйдешь на задворки
и стоишь как пень:
до чего же зоркий,
лупоглазый день!
А потянешь носом –
ух ты, гой еси!..
Евгений Елисеев
Кто-то любит горки,
кто-то – в поле спать.
Я люблю задворки –
чисто благодать!
Дрема дух треножит
цельный божий день.
Всяк стоит как может,
я стою как пень.
Думать – энто точно –
лучше стоя пнем
вислоухой ночью,
лупоглазым днем.
Бьешься над вопросом,
ажно вымок весь.
А потянешь носом –
хоть топор повесь.
Хорошо, укромно,
как иначе быть…
Тут мысля истомна –
инда да кубыть.
Если ж мыслей нету,
господи спаси,
выручить поэта
может «гой еси»!
Тайна жизни
(Василий Захарченко)
Я часто замираю перед тайной.
Ей имя – жизнь.
В разрядах молний, в грохоте грозовом,
В рассоле огнедышащей планеты
Родился крохотный комочек жизни –
Икринка, сгусток…
Василий Захарченко
Я часто замираю перед тайной,
Я бы назвал ее – преображенье.
Загадочнее тайны нет нигде.
…Немыслимо бывает пробужденье:
Глаза разлепишь – что за наважденье? –
Лежать лежишь, но неизвестно где…
А в голове – все бури мирозданья,
Да что там бури – просто катаклизмы,
Как написал бы Лавренев – разлом!
Глаза на лбу, в них молнии сверкают,
Язык шершавый, в членах колотун,
Ни встать ни сесть,
Во рту бог знает что,
Не то Ваала пасть, не то клоака,
Выпрыгивает сердце из груди,
И что вчера случилось – помнишь смутно…
И тут, я вам скажу, одно спасенье,
Верней сказать, единственное средство.
Берешь его дрожащими руками
В каком-нибудь вместительном сосуде,
Подносишь к огнедышащему рту!..
Струится он, прохладный, мутноватый,
Грозово жгучий, острый, животворный!..
Захлебываясь, ты его отведал –
И к жизни возвратился и расцвел!
Есть в жизни тайна!
Имя ей – рассол.
Смертельный номер
(Лада Одинцова)
Весна, весна, – хоть горло перережь,
Весна –
Хоть полосни себя по венам.
И жизнь была – заполненная брешь,
Любовь была – случайна и мгновенна.
Лада Одинцова
Себя я странно чувствую весной:
Весна –
А я ищу глазами ветку.
Веревку взять бы, в петлю головой
И – ножками отбросить табуретку…
Без этих грез я не живу и дня,
Приходит лето, соловьям не спится.
Кто в отпуск, кто на дачу,
А меня
Преследует желанье утопиться.
Про осень я уже не говорю.
До одури, до головокруженья
Я вся в огне,
Я мысленно горю,
Испытывая зуд самосожженья.
Мне хочется зимою в ванну лечь,
Не совладав с мгновенною любовью,
Вскрыв бритвой вены,
Медленно истечь
Горячей поэтическою кровью…
Вы не волнуйтесь!
Это я шучу,
Не забывая дать себе отсрочки.
О смерти бойко в рифму щебечу,
Слова изящно складывая в строчки…
Продолжатель
(Александр Ревич)
Ты скажешь мне: «Унылая пора»,
Ты скажешь мне: «Очей очарованье».
Александр Ревич
Скажу тебе: «Унылая пора».
Ты скажешь мне: «Очей очарованье».
Красиво сказано! Что значит дарованье
И резвость шаловливого пера!
Продолжу я: «Приятна мне твоя…»
«Прощальная краса», – ты мне ответишь.
Подумать только! Да ведь строки эти ж
Стихами могут стать, считаю я.
«Люблю я пышное…» – продолжу мысль свою.
Добавишь ты: «Природы увяданье».
Какая музыка! И словосочетанье!
Я просто сам себя не узнаю…
«В багрец и в золото»! – вскричу тебе вослед.
«Одетые леса», – закончишь ты печально…
Наш разговор подслушан был случайно,
И стало ясно всем, что я – поэт.
Призыв
(Григорий Корин)
Ты кроши,
кроши,
кроши
Хлебушек на снег,
Потому что воробей
Ест, как человек.
Григорий Корин
Ты пиши,
пиши,
пиши,
Сочиняй весь век,
Потому что пародист –
Тоже человек.
Он не хочет затянуть
Туже поясок.
Для него
твои стихи –
Хлебушка кусок.
Ты пиши
и мой призыв
Не сочти за лесть,
Потому что пародист
Тоже
хочет
есть!
Кривое эхо
(Из будущей книги)
Лирика с изюминкой
(Владимир Цыбин)
Я слышу, как под кофточкой иглятся
соски твои – брусничинки мои,
ты властна надо мною и не властна,
и вновь сухи раскосинки твои…
Владимир Цыбин
Ты вся была с какой-то чертовщинкой,
с пленительной смешинкой на губах,
с доверчинкой до всхлипинки, с хитринкой,
с призывной загогулинкой в ногах.
Ты вся с такой изюминкой, с грустинкой,
с лукавинкой в раскосинках сухих,
что сам собою нежный стих с лиринкой
слагаться стал в извилинках моих.
Особинкой твоей я любовался,
вникал во все изгибинки твои,
когда же до брусничинок добрался,
взыграли враз все чувствинки мои.
Писал я с безрассудинкой поэта,
возникла опасенка уж потом:
вдруг скажут мне: не клюквинка ли это
с изрядною развесинкой притом?..
В плену ассоциаций
(Евгений Винокуров)
Я видел раз в простом кафе нарпита,
как человек корпел над холодцом,
трагическую маску Эврипида
напоминая сумрачным лицом.
Евгений Винокуров
Я видел, как под ливнем кошка мокла,
хотел поймать ее, но не поймал…
Она напоминала мне Софокла,
но почему его – не понимал.
Я видел, как из зарослей укропа
навстречу мне однажды вылез крот,
разительно напомнивший Эзопа
и древний, как Гомер и Геродот.
А раз видал, как с кружкою Эсмарха
старушка из аптеки шла к метро.
Она напоминала мне Плутарха,
Вольтера, Острового и Дидро.
Я мог бы продолжать. Но почему-то
не захотел… Я шницель уминал,
сообразив – но поздно! – что кому-то
кого-то же и я напоминал!
Многоликость
(Татьяна Реброва)
Ты думаешь – Джульетта?
Это я.
Я говорю.
Поверь, все доказали
В той драме у Шекспира, где моя
Печаль была в начале той печали
То Маргарита, думаешь, поет?
То я пою.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Ведьм немедля допросили:
– Что за шутки, в самом деле? –
Но они заголосили:
– Ночью мы не разглядели!..
Домовой пожал плечами,
в стенограмме бес напутал.
Водяной сказал, скучая:
– Может, кто его попутал?..
Делегаты повздыхали, –
тут сам черт сломает ногу!
И хвостами помахали,
и послать решили… к богу!
…Обижаться я не вправе,
но придется потрудиться,
о своей чертовской славе
сочиняя небылицы.
Сколько будет дважды два
(Лев Куклин)
Я немало дорог истоптал в этом мире,
И на собственной шкуре я понял зато:
Дважды два – не всегда в нашей жизни четыре,
А порою – и пять.
А бывает – и сто.
Лев Куклин
Я когда-то мечтал
инженером стать горным,
В этом деле хотел получить я права.
Но везде мне вопрос задавали упорно:
– Сколько будет, товарищ Куклин,
дважды два?
– Пять! – всегда отвечал я упрямо и гордо,
В эту цифру вложив темперамент и злость.
Инженером, увы, а тем более горным,
К сожалению,
так мне и не довелось…
Я хотел быть актером, врачом и матросом,
Стать ботаником чуть не решил я едва.
И повсюду меня изводили вопросом:
– Сколько будет, товарищ Куклин,
дважды два?
Улыбались, не то еще, дескать,
мы спросим…
Стал везде отвечать я по-разному всем:
«Шесть», «одиннадцать», «тридцать один»,
«сорок восемь»,
Как-то сам удивился, ответив: «Сто семь!»
Кто, не помню,
помог мне однажды советом,
Поклониться советчику рад и сейчас:
– Ваш единственный путь – становиться
поэтом,
Ибо уровень знаний подходит как раз…
И с тех пор я поэт. Сочиняю прилично.
Издаюсь, исполняюсь,
хоть в мэтры бери…
Я, конечно, шутил, ибо знаю отлично:
Дважды два – как известно и школьнику – три!
На задворках
(Евгений Елисеев)
Выйдешь на задворки
и стоишь как пень:
до чего же зоркий,
лупоглазый день!
А потянешь носом –
ух ты, гой еси!..
Евгений Елисеев
Кто-то любит горки,
кто-то – в поле спать.
Я люблю задворки –
чисто благодать!
Дрема дух треножит
цельный божий день.
Всяк стоит как может,
я стою как пень.
Думать – энто точно –
лучше стоя пнем
вислоухой ночью,
лупоглазым днем.
Бьешься над вопросом,
ажно вымок весь.
А потянешь носом –
хоть топор повесь.
Хорошо, укромно,
как иначе быть…
Тут мысля истомна –
инда да кубыть.
Если ж мыслей нету,
господи спаси,
выручить поэта
может «гой еси»!
Тайна жизни
(Василий Захарченко)
Я часто замираю перед тайной.
Ей имя – жизнь.
В разрядах молний, в грохоте грозовом,
В рассоле огнедышащей планеты
Родился крохотный комочек жизни –
Икринка, сгусток…
Василий Захарченко
Я часто замираю перед тайной,
Я бы назвал ее – преображенье.
Загадочнее тайны нет нигде.
…Немыслимо бывает пробужденье:
Глаза разлепишь – что за наважденье? –
Лежать лежишь, но неизвестно где…
А в голове – все бури мирозданья,
Да что там бури – просто катаклизмы,
Как написал бы Лавренев – разлом!
Глаза на лбу, в них молнии сверкают,
Язык шершавый, в членах колотун,
Ни встать ни сесть,
Во рту бог знает что,
Не то Ваала пасть, не то клоака,
Выпрыгивает сердце из груди,
И что вчера случилось – помнишь смутно…
И тут, я вам скажу, одно спасенье,
Верней сказать, единственное средство.
Берешь его дрожащими руками
В каком-нибудь вместительном сосуде,
Подносишь к огнедышащему рту!..
Струится он, прохладный, мутноватый,
Грозово жгучий, острый, животворный!..
Захлебываясь, ты его отведал –
И к жизни возвратился и расцвел!
Есть в жизни тайна!
Имя ей – рассол.
Смертельный номер
(Лада Одинцова)
Весна, весна, – хоть горло перережь,
Весна –
Хоть полосни себя по венам.
И жизнь была – заполненная брешь,
Любовь была – случайна и мгновенна.
Лада Одинцова
Себя я странно чувствую весной:
Весна –
А я ищу глазами ветку.
Веревку взять бы, в петлю головой
И – ножками отбросить табуретку…
Без этих грез я не живу и дня,
Приходит лето, соловьям не спится.
Кто в отпуск, кто на дачу,
А меня
Преследует желанье утопиться.
Про осень я уже не говорю.
До одури, до головокруженья
Я вся в огне,
Я мысленно горю,
Испытывая зуд самосожженья.
Мне хочется зимою в ванну лечь,
Не совладав с мгновенною любовью,
Вскрыв бритвой вены,
Медленно истечь
Горячей поэтическою кровью…
Вы не волнуйтесь!
Это я шучу,
Не забывая дать себе отсрочки.
О смерти бойко в рифму щебечу,
Слова изящно складывая в строчки…
Продолжатель
(Александр Ревич)
Ты скажешь мне: «Унылая пора»,
Ты скажешь мне: «Очей очарованье».
Александр Ревич
Скажу тебе: «Унылая пора».
Ты скажешь мне: «Очей очарованье».
Красиво сказано! Что значит дарованье
И резвость шаловливого пера!
Продолжу я: «Приятна мне твоя…»
«Прощальная краса», – ты мне ответишь.
Подумать только! Да ведь строки эти ж
Стихами могут стать, считаю я.
«Люблю я пышное…» – продолжу мысль свою.
Добавишь ты: «Природы увяданье».
Какая музыка! И словосочетанье!
Я просто сам себя не узнаю…
«В багрец и в золото»! – вскричу тебе вослед.
«Одетые леса», – закончишь ты печально…
Наш разговор подслушан был случайно,
И стало ясно всем, что я – поэт.
Призыв
(Григорий Корин)
Ты кроши,
кроши,
кроши
Хлебушек на снег,
Потому что воробей
Ест, как человек.
Григорий Корин
Ты пиши,
пиши,
пиши,
Сочиняй весь век,
Потому что пародист –
Тоже человек.
Он не хочет затянуть
Туже поясок.
Для него
твои стихи –
Хлебушка кусок.
Ты пиши
и мой призыв
Не сочти за лесть,
Потому что пародист
Тоже
хочет
есть!
Кривое эхо
(Из будущей книги)
Лирика с изюминкой
(Владимир Цыбин)
Я слышу, как под кофточкой иглятся
соски твои – брусничинки мои,
ты властна надо мною и не властна,
и вновь сухи раскосинки твои…
Владимир Цыбин
Ты вся была с какой-то чертовщинкой,
с пленительной смешинкой на губах,
с доверчинкой до всхлипинки, с хитринкой,
с призывной загогулинкой в ногах.
Ты вся с такой изюминкой, с грустинкой,
с лукавинкой в раскосинках сухих,
что сам собою нежный стих с лиринкой
слагаться стал в извилинках моих.
Особинкой твоей я любовался,
вникал во все изгибинки твои,
когда же до брусничинок добрался,
взыграли враз все чувствинки мои.
Писал я с безрассудинкой поэта,
возникла опасенка уж потом:
вдруг скажут мне: не клюквинка ли это
с изрядною развесинкой притом?..
В плену ассоциаций
(Евгений Винокуров)
Я видел раз в простом кафе нарпита,
как человек корпел над холодцом,
трагическую маску Эврипида
напоминая сумрачным лицом.
Евгений Винокуров
Я видел, как под ливнем кошка мокла,
хотел поймать ее, но не поймал…
Она напоминала мне Софокла,
но почему его – не понимал.
Я видел, как из зарослей укропа
навстречу мне однажды вылез крот,
разительно напомнивший Эзопа
и древний, как Гомер и Геродот.
А раз видал, как с кружкою Эсмарха
старушка из аптеки шла к метро.
Она напоминала мне Плутарха,
Вольтера, Острового и Дидро.
Я мог бы продолжать. Но почему-то
не захотел… Я шницель уминал,
сообразив – но поздно! – что кому-то
кого-то же и я напоминал!
Многоликость
(Татьяна Реброва)
Ты думаешь – Джульетта?
Это я.
Я говорю.
Поверь, все доказали
В той драме у Шекспира, где моя
Печаль была в начале той печали
То Маргарита, думаешь, поет?
То я пою.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18