За те десять лет, что мы не виделись, Гай превратился в небольшого, но процветающего бизнесмена, одного из тех, которых много ещё в этой стране, из тех, кто старается быть не слишком большим. Ведь для того, чтобы выжить здесь, будучи «капиталистом», говорил Гай, нельзя быть хуже других. Если есть какой-нибудь средний уровень, который примем, например, за 100%, то, чтобы быть капиталистом, ты должен делать все на 101%, но никогда не на 99%. В последнем случае ты банкрот. У Гая было два пути, чтобы выжить: или всемерно увеличивать своё «дело», расширять фотолабораторию, нанимать больше людей и ставить производство продукции на поток, или пойти по пути сохранения очень небольшого предприятия с очень высоким качеством работы. Другими словами, делать небольшое количество таких фотографий, за которые можно получить очень большие деньги. Любые деньги, которые он попросит. «Пока я удерживаюсь на этом уровне», — говорил Гай, устало улыбаясь.
Остаток времени в Новой Зеландии я жил у Менерингов. Дом у них был одноэтажный. В большой комнате с камином одна из стен была сплошь из стекла и выходила в сад. В этой комнате стояли полки с книгами, магнитофон с проигрывателем и кушетка, на которой я лежал. В доме были ещё три комнаты: спальня Гая и Мэгги, заваленный всяким хламом кабинет и маленькая детская, где росла их дочь. Официальной моей комнатой была детская. Но в ней было так одиноко и скучно, а ходить я ещё не мог. А в большой комнате я был в центре событий. Почти каждый вечер приходили гости, посмотреть на живого советского русского, который пролётом из далёкой Антарктики в ещё более далёкую Россию остановился здесь на время. Я был для них как диковинная птица, летевшая из страшного далеко в ещё более далёкое далеко и задержавшаяся здесь с подбитым крылом.
Новая Зеландия — такая маленькая страна, и расположена она так далеко от мест, где происходят основные события, волнующие мир, а киви так хочется ощутить свою причастность к событиям международного масштаба, что одно только присутствие русского уже создавало эффект такой причастности.
«Рыбьи яйца»
Наступил день, когда из госпиталя мне прислали костыли и сказали, что я могу ходить на них. С утра я выбирался в садик, разглядывал маленькие-маленькие странные цветы на подстриженной лужайке, трава которой была скорее не травой, а плотным мхом, так здесь было влажно. Часам к пяти приезжал Гей. Он спускал лёгкую, похожую на каноэ, лодку в речку, на берегу которой стоял наш домик. Меня затаскивали в эту лодку, и мы плавали на ней вверх и вниз по быстрой прозрачной воде. Впереди нас и по бокам, сторонясь нашей лодки, взлетали дикие утки, пробиваясь через деревья и кусты, обступившие ручей со всех сторон. А у дна, было хорошо видно, стояли ряды длинных тёмных рыб. Шевеля плавниками и хвостами, они удерживались неподвижными в течении. И рыбы были не маленькие, так, по крайней мере, казалось.
— Что это за рыбы? — спросил я.
— О, Игорь это форель, — небрежно ответил Гай.
— Форель?! Слушай, Гай, достань мне удочку, и я наловлю тебе к ужину кучу форели…
Гай долго хохотал в ответ. Наконец он заговорил:
— Рыбу в ручьях и реках в черте города разрешается ловить только женщинам и детям. Мужчины могут делать это лишь за городом. И рыба отлично понимает это, так же, как и дикие утки: посмотри, как много их в городе, — и ничего не боятся. Никто не тронет ни их, ни утят. Другое дело на пустынном озере или реке в горах…
Наконец пришёл долгожданный для Гая конец недели. Ещё в четверг вечером он уже мыл мотор своей машины, чистил её и регулировал, чтобы в пятницу рано утром доставить её на станцию обслуживания. «Я всегда чищу мотор и подворачиваю гайки перед станцией обслуживания, — учил Гай. — Наши механики-киви очень обращают на это внимание. Если они поймут, что ты не следишь за машиной, они и ремонт сделают плохо».
Ранним утром, ещё было темно, Гай и Джон Гамильтон отправились на рыбалку. К вечеру Гай вернулся: десять огромных, весом килограммов по восемь, лососей лежали в машине. В этот же вечер я молча, во все глаза, смотрел, как разделывают рыбу по-новозеландски. Несколько смелых ударов тесака — и голова вместе с передними плавниками летит в корзину для мусора. Туда же следует хвост, другие плавники с их мышцами, кожа, содранная с рыбы… Остающаяся средняя часть туши отсоединяется от костей и разрезается на добротные плоские куски — «стейки». Они заворачиваются в вощёную бумагу и складываются про запас в морозилку, где могут храниться, не теряя своих качеств, месяца три-четыре.
Очень быстро от рыб осталась куча завёрнутых в бумагу «стейков» и ведро «обрезков». Но, кроме этого, на столе красовалась солидная красно-золотистая горка икры.
— Что будем делать с рыбьими яйцами?… — нерешительно спросил Гай.
Так же, как и любой европеец, Гай много слышал о знаменитой баснословно дорогой русской чёрной и красной икре, которая называется по-английски «кевиар». Всякая другая рыбья икра, в том числе и великолепная крупная икра лососей и осетровых рыб, не приготовленная каким-то таинственным образом русскими, называется «фиш эгс», то есть «рыбьи яйца». И если в русском языке одинаковое название приготовленной и сырой икры подсказывает, что это две близкие вещи, то в английском между «кевиар» и «фиш эгс» — огромная, непроходимая разница.
Ещё в предыдущий свой приезд сюда мы с Витей обещали Менерингам узнать «русский секрет» приготовления «кевиар». Дома мы навели справки, и вот теперь хозяева благоговейно следили за процессом превращения «рыбьих яиц» в благородный «кевиар». Когда на другой день пришли гости, и среди них — сэр Джон и леди Гамильтон (Джон Гамильтон успел за это время получить за особые заслуги перед Британским Содружеством, а именно за свою лодку, титул сэра), на столе, кроме запечённого оленя и отбивных из лосося, была и тарелка с отличной малосольной красной икрой…
Дама
В доме Менерингов познакомились мы с одной из новоиспечённых киви.
Однажды Мэгги вернулась из города с какой-то очень энергичной, черноволосой худощавой дамой. Из-за огромных дорогих светозащитных очков и обильной помады и пудры на лице трудно было судить о её возрасте,
— Игорь, это моя приятельница по вечернему университету. Она изучает там русский язык и литературу и хотела бы поговорить с настоящим русским, если ты не возражаешь, — несколько скованно проговорила Мэгги. Дама решительно подошла ко мне и заговорила на прекрасном, без акцента русском языке. Всё остальное время в этот день говорила только Дама. Она рассказала, как они с мужем решили бросить Америку и, раздумывая, куда бы переехать, вдруг обнаружили существование Новой Зеландии, в которой когда-то бывал какой-то их родственник. Она рассказала, что перебралась сюда из Нью-Йорка, с двумя детьми, мальчиком и девочкой, потому что жить там с детьми было невозможно. Город начинал развращать их: наркомания, преступность…
— Как вспомню, что соседний с нами квартал был кварталом гомосексуалистов, так мурашки по коже пробегают. И, конечно же, — продолжала Дама, — мы купили здесь, у вас в Крайстчерче, прекрасный участок земли и решили строить дом сами. Настоящий современный американский дом. Ведь вы, новозеландцы, не умеете строить дома, — вежливо кивнула она Гаю и продолжала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37