Бродяги вроде меня или Рона Блейка всегда получали здесь матрас.
12
Но Дейв волнуется да и я тоже, возможность повидаться с Коди всегда занимала видное место среди причин, которые побуждали меня отправиться на западное побережье, так что мы звоним ему в Лос-Гатос, что в пятидесяти милях отсюда, в долине Санта-Клара, и я слышу его дорогой грустный голос:» Старики, я ждал вас, давайте выезжайте, но в полночь мне на работу, так что поторапливайтесь и заходите ко мне туда, часа в два шеф отваливает, и я вам покажу, как тружусь в шиномонтаже, и хорошо бы, если бы вы привезли немножко чего-нибудь, ну вроде девушек или чего-нибудь там, шучу, ну давайте, парни» –
И вот старый «Вилли» ждет нас на улице, как обычно, припаркованный напротив маленькой симпатичной лавочки японских ликеров, я, согласно нашему ритуалу, бегу за «Перно» или шотландским виски или еще чем-нибудь приятным, в то время как Дейв колесит вокруг, чтобы подобрать меня на выходе, и я сажусь на переднее сиденье справа от него и пребываю там все время, подобно старому благородному Сэмюэлю Джонсону, а все остальные, кто хочет ехать, вынуждены забраться на задний матрас (целый матрас, сидений вообще нет) и сидеть там или лечь и, кроме того, обычно помалкивать, поскольку когда Дейв берется за баранку, а я – за бутылку, и мы двигаем, все разговоры идут с передних сидений – «Господи», орет Дейв, снова радуясь,» да ты, похоже, все тот же Джек, старина «Вилли» скучал по тебе, так и ждал, когда ты вернешься – И сейчас я продемонстрирую тебе, что старикашка «Вилли» стал даже лучше с годами. Месяц назад его отремонтировали в Рено, и вот он теперь каков, «Ты готов, «Вилли»?», – мы трогаем, и особая красота этого лета в том, что переднее сиденье сломано и раскачивается взад-вперед от каждого движения Дейва – Как будто сидишь в кресле-качалке на крыльце, только это сразу крыльцо-качалка и крыльцо-говорильня – И с крыльца этого вместо стариковских смоленых подков видна прекрасная чисто белая линия посреди дороги, а мы, как птицы, летим над Харрисонским яром, Дейв никогда не парится на предмет сбежать из Фриско на огромной скорости и ненавидит всякое уличное движение – Скоро все мы вытягиваем шеи и поворачиваем головы в сторону прекрасного четырехполосного прибрежного шоссе, что ведет нас к чудесной долине Санта-Клара – Но я поражен, черт возьми, тем, что исчезли лиловые луга и безбрежные свекольные поля в Лоренсе, где я служил кондуктором на «Саус Пасифик», и даже после, лишь ряд домов, протянувшийся на пятьдесят миль до Сан-Хосе, как будто южнее Фриско начал расти огромный чудовищный Лос-Анжелес.
Поначалу клево просто глядеть, как эта белая линия наматывается на морду «Вилли», но когда я выглядываю в окно, виден лишь нескончаемый ряд домов, и повсюду новенькие голубые фабрики – Дейв говорит:» Да, это так, переселение народов скоро заполнит каждую пядь американской земли, на самом деле им придется однажды громоздить эти чертовы дома друг на друга, вроде как «городГородГОРОД», пока они не заполнят сотни миль неба по всем направлениям карты, и тогда жители других планет, глядя в телескоп, увидят болтающийся в космосе колючий шарик – Настоящий ужас, если задуматься, даже нам с нашими причудливыми разговорами, черт, слушай, нам трудно вообразить миллионы этих карабкающихся со всем добром людей, мы, как сдуревшие бабуины, будем лезть друг другу на головы, потом еще выше, или как ты думаешь – Сотни миллионов дурных глоток, ревущих, чтобы еще, и еще, и еще – И самое печальное то, что мир не способен произвести, скажем, писателя, чья судьба могла бы реально, на самом деле соприкоснуться со всей этой жизнью во всех ее деталях, как ты всегда говоришь, таких писателей, которые вылечили бы тебя, заставив рыдать над описанием ебаной люльки луны, так чтоб увидеть все, вплоть до последней окровавленной детали какой-нибудь мрачной кражи сердца на рассвете, когда всем наплевать, как поет Синатра («Когда всем наплевать», поет он низким баритоном и продолжает):«Какого-нибудь сурового уборщика, который очистит все это. Я имею в виду ту невероятную беспомощность, Джек, которую я ощутил, когда Селин закончил свое «Путешествие на край ночи», писая в реку Син на рассвете, ведь я думаю, о Господи, ведь наверное кто-то прямо сейчас писает в Трентон, Дунай, в Ганг, в морозную Обь, в Хуан-Хэ, в Паранью, Вильямет, Меримак, в Миссури тоже, в саму Миссури, в Юму, в Амазонку, Темзу, По и т. д. и т. д., и этому, блядь, конца не видно, как будто повсюду нескончаемые поэмы, а достойный старый Будда никому неизвестен, ты знаешь, где он говорит:» Таинственные вселенские вечности мельчайших звезд, еще более неисчислимые, чем песчинки во всех галактиках, помноженные на миллионы световых лет, на самом деле, если бы мне пришлось продолжать, вы бы испугались, и перестали бы понимать, и так отчаялись бы, что упали бы замертво», вот что он говорит в какой-то из сутр – Макрокосмы, микрокосмы, холодокосмы и микробы, в конце концов, у тебя ведь есть еще все эти чудесные книги, которые прочесть человеку и жизни не хватит, что делать в этом и без того запутанном мире, если приходится думать над «Книгой песен», Фолкнером, Цезарем Биротто, Шекспиром, «Сатириконом», Данте, да еще над долгими историями, которые рассказывают парни в барах, да еще над самими сутрами, сэром Филипом Сидни, Стерном, Ибн Аль Араби, плодовитым Лопе де Вегой и неплодовитым чертовым Сервантесом, фу-у-х, потом есть ведь еще все эти Катуллы, Давиды, и любители радио, и трущобные мудрецы, с которыми надо соперничать, ведь у них всех тоже есть миллионы историй, и у тебя самого тоже; Рон Блейк на заднем сиденьи, заткнись! И всего этого так много, что ничего уже даже не нужно, а?» (безусловно, он выражает именно то, что я сам чувствую).
И чтобы подтвердить всю эту слишком-много-сть мира, на заднем сиденье – Стенли Попович, нью-йоркский Стенли Попович приехал вдруг в Сан-Франциско со своей прекрасной итальянкой Джеми, но собирается бросить ее через пару дней и устроиться в цирк, здоровенный крепкий югослав-подросток, работавший в нью-йоркской галерее «Семь искусств», где собирались на чтения большие бородатые битники, и вот теперь будет цирк и вся его собственная эпопея «на дороге» – Это слишком, ведь уже в настоящую минуту он начинает парить нас рассказами о цирке – И вершина всего – сам Коди ждет нас, с ЕГО тысячей историй – Мы все соглашаемся, что за этим уже не угнаться, что мы взяты в окружение жизнью, что нам никогда не понять, поэтому мы сосредоточиваемся посредством отхлебывания виски из горла, и когда бутылка пустеет, я выбегаю из машины за следующей, точка.
13
Но по дороге к Коди мое безумие уже начало странным образом обнаруживаться, позже я отметил еще один знак беды: мне показалось, что в небе над Лос-Гатосом я вижу летающую тарелку – В пяти милях – Я посмотрел и увидел, как летит эта штука, и сказал об этом Дейву, он глянул туда и ответил:» А, это просто вершина радиомачты» – Это напомнило мне случай, когда я съел таблетку мескалина и принял за летающую тарелку самолет в небе (это странная история, и надо быть сумасшедшим, чтобы писать об этом).
А вот и старина Коди, сидит на подоконнике в гостиной своего замечательного ранчо-дома, размышляя над какой-то проблемой, рядом с огнем камина, который разожгла его жена, зная, что я обожаю камины – Она тоже мой хороший друг – Дети спят в глубине дома, время около одиннадцати, и милый старина Коди вновь пожимает мою руку – Я не видел его несколько лет, поскольку два года он провел в тюрьме Сан-Квентин по идиотскому обвинению в хранении марихуаны – Однажды он добирался на работу на железную дорогу, уже опаздывал, а его водительские права были аннулированы за превышение скорости, и вдруг он видит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
12
Но Дейв волнуется да и я тоже, возможность повидаться с Коди всегда занимала видное место среди причин, которые побуждали меня отправиться на западное побережье, так что мы звоним ему в Лос-Гатос, что в пятидесяти милях отсюда, в долине Санта-Клара, и я слышу его дорогой грустный голос:» Старики, я ждал вас, давайте выезжайте, но в полночь мне на работу, так что поторапливайтесь и заходите ко мне туда, часа в два шеф отваливает, и я вам покажу, как тружусь в шиномонтаже, и хорошо бы, если бы вы привезли немножко чего-нибудь, ну вроде девушек или чего-нибудь там, шучу, ну давайте, парни» –
И вот старый «Вилли» ждет нас на улице, как обычно, припаркованный напротив маленькой симпатичной лавочки японских ликеров, я, согласно нашему ритуалу, бегу за «Перно» или шотландским виски или еще чем-нибудь приятным, в то время как Дейв колесит вокруг, чтобы подобрать меня на выходе, и я сажусь на переднее сиденье справа от него и пребываю там все время, подобно старому благородному Сэмюэлю Джонсону, а все остальные, кто хочет ехать, вынуждены забраться на задний матрас (целый матрас, сидений вообще нет) и сидеть там или лечь и, кроме того, обычно помалкивать, поскольку когда Дейв берется за баранку, а я – за бутылку, и мы двигаем, все разговоры идут с передних сидений – «Господи», орет Дейв, снова радуясь,» да ты, похоже, все тот же Джек, старина «Вилли» скучал по тебе, так и ждал, когда ты вернешься – И сейчас я продемонстрирую тебе, что старикашка «Вилли» стал даже лучше с годами. Месяц назад его отремонтировали в Рено, и вот он теперь каков, «Ты готов, «Вилли»?», – мы трогаем, и особая красота этого лета в том, что переднее сиденье сломано и раскачивается взад-вперед от каждого движения Дейва – Как будто сидишь в кресле-качалке на крыльце, только это сразу крыльцо-качалка и крыльцо-говорильня – И с крыльца этого вместо стариковских смоленых подков видна прекрасная чисто белая линия посреди дороги, а мы, как птицы, летим над Харрисонским яром, Дейв никогда не парится на предмет сбежать из Фриско на огромной скорости и ненавидит всякое уличное движение – Скоро все мы вытягиваем шеи и поворачиваем головы в сторону прекрасного четырехполосного прибрежного шоссе, что ведет нас к чудесной долине Санта-Клара – Но я поражен, черт возьми, тем, что исчезли лиловые луга и безбрежные свекольные поля в Лоренсе, где я служил кондуктором на «Саус Пасифик», и даже после, лишь ряд домов, протянувшийся на пятьдесят миль до Сан-Хосе, как будто южнее Фриско начал расти огромный чудовищный Лос-Анжелес.
Поначалу клево просто глядеть, как эта белая линия наматывается на морду «Вилли», но когда я выглядываю в окно, виден лишь нескончаемый ряд домов, и повсюду новенькие голубые фабрики – Дейв говорит:» Да, это так, переселение народов скоро заполнит каждую пядь американской земли, на самом деле им придется однажды громоздить эти чертовы дома друг на друга, вроде как «городГородГОРОД», пока они не заполнят сотни миль неба по всем направлениям карты, и тогда жители других планет, глядя в телескоп, увидят болтающийся в космосе колючий шарик – Настоящий ужас, если задуматься, даже нам с нашими причудливыми разговорами, черт, слушай, нам трудно вообразить миллионы этих карабкающихся со всем добром людей, мы, как сдуревшие бабуины, будем лезть друг другу на головы, потом еще выше, или как ты думаешь – Сотни миллионов дурных глоток, ревущих, чтобы еще, и еще, и еще – И самое печальное то, что мир не способен произвести, скажем, писателя, чья судьба могла бы реально, на самом деле соприкоснуться со всей этой жизнью во всех ее деталях, как ты всегда говоришь, таких писателей, которые вылечили бы тебя, заставив рыдать над описанием ебаной люльки луны, так чтоб увидеть все, вплоть до последней окровавленной детали какой-нибудь мрачной кражи сердца на рассвете, когда всем наплевать, как поет Синатра («Когда всем наплевать», поет он низким баритоном и продолжает):«Какого-нибудь сурового уборщика, который очистит все это. Я имею в виду ту невероятную беспомощность, Джек, которую я ощутил, когда Селин закончил свое «Путешествие на край ночи», писая в реку Син на рассвете, ведь я думаю, о Господи, ведь наверное кто-то прямо сейчас писает в Трентон, Дунай, в Ганг, в морозную Обь, в Хуан-Хэ, в Паранью, Вильямет, Меримак, в Миссури тоже, в саму Миссури, в Юму, в Амазонку, Темзу, По и т. д. и т. д., и этому, блядь, конца не видно, как будто повсюду нескончаемые поэмы, а достойный старый Будда никому неизвестен, ты знаешь, где он говорит:» Таинственные вселенские вечности мельчайших звезд, еще более неисчислимые, чем песчинки во всех галактиках, помноженные на миллионы световых лет, на самом деле, если бы мне пришлось продолжать, вы бы испугались, и перестали бы понимать, и так отчаялись бы, что упали бы замертво», вот что он говорит в какой-то из сутр – Макрокосмы, микрокосмы, холодокосмы и микробы, в конце концов, у тебя ведь есть еще все эти чудесные книги, которые прочесть человеку и жизни не хватит, что делать в этом и без того запутанном мире, если приходится думать над «Книгой песен», Фолкнером, Цезарем Биротто, Шекспиром, «Сатириконом», Данте, да еще над долгими историями, которые рассказывают парни в барах, да еще над самими сутрами, сэром Филипом Сидни, Стерном, Ибн Аль Араби, плодовитым Лопе де Вегой и неплодовитым чертовым Сервантесом, фу-у-х, потом есть ведь еще все эти Катуллы, Давиды, и любители радио, и трущобные мудрецы, с которыми надо соперничать, ведь у них всех тоже есть миллионы историй, и у тебя самого тоже; Рон Блейк на заднем сиденьи, заткнись! И всего этого так много, что ничего уже даже не нужно, а?» (безусловно, он выражает именно то, что я сам чувствую).
И чтобы подтвердить всю эту слишком-много-сть мира, на заднем сиденье – Стенли Попович, нью-йоркский Стенли Попович приехал вдруг в Сан-Франциско со своей прекрасной итальянкой Джеми, но собирается бросить ее через пару дней и устроиться в цирк, здоровенный крепкий югослав-подросток, работавший в нью-йоркской галерее «Семь искусств», где собирались на чтения большие бородатые битники, и вот теперь будет цирк и вся его собственная эпопея «на дороге» – Это слишком, ведь уже в настоящую минуту он начинает парить нас рассказами о цирке – И вершина всего – сам Коди ждет нас, с ЕГО тысячей историй – Мы все соглашаемся, что за этим уже не угнаться, что мы взяты в окружение жизнью, что нам никогда не понять, поэтому мы сосредоточиваемся посредством отхлебывания виски из горла, и когда бутылка пустеет, я выбегаю из машины за следующей, точка.
13
Но по дороге к Коди мое безумие уже начало странным образом обнаруживаться, позже я отметил еще один знак беды: мне показалось, что в небе над Лос-Гатосом я вижу летающую тарелку – В пяти милях – Я посмотрел и увидел, как летит эта штука, и сказал об этом Дейву, он глянул туда и ответил:» А, это просто вершина радиомачты» – Это напомнило мне случай, когда я съел таблетку мескалина и принял за летающую тарелку самолет в небе (это странная история, и надо быть сумасшедшим, чтобы писать об этом).
А вот и старина Коди, сидит на подоконнике в гостиной своего замечательного ранчо-дома, размышляя над какой-то проблемой, рядом с огнем камина, который разожгла его жена, зная, что я обожаю камины – Она тоже мой хороший друг – Дети спят в глубине дома, время около одиннадцати, и милый старина Коди вновь пожимает мою руку – Я не видел его несколько лет, поскольку два года он провел в тюрьме Сан-Квентин по идиотскому обвинению в хранении марихуаны – Однажды он добирался на работу на железную дорогу, уже опаздывал, а его водительские права были аннулированы за превышение скорости, и вдруг он видит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42