я, мальчишка и неуч, довольствуюсь веским суждением старших. Во всяком случае, эта исповедь особая: Христу исповедоваться нелегко, ему лишь тогда исповедуешься, когда проникнешься ненавистью к своему, греху. И я выкладываю ему все, как есть, и горько плачу, если провинился тяжело, — лью слезы, рыдаю, кричу, взываю к его милосердию. И так до тех пор, пока не почувствую, что ощущение греха изгнано из глубин души совершенно и что на смену ему приходит какая-то ясность, бодрость — свидетельство прощения! Когда же время призывает ко священной трапезе тела и крови господней, я исповедуюсь и священнику, но совсем коротко и лишь в заведомых прегрешениях или в проступках особо сомнительных. Вообще-то говоря, я не усматриваю тяжкого греха в проступке, направленном против каких бы то ни было человеческих установлений, если он не сопрягается со злобною гордыней. Скажу больше: если нет злобы, то есть злой воли, тогда и смертного греха быть не может.
Эразмий. Хорошо, что ты такой богобоязненный и, однако ж, не суеверный. Мне кажется, и тут уместно помнить пословицу: не всё, не везде, не кому попало.
Гаспар. Я выбираю такого священника, которому могу доверить тайны сердца.
Эразмий. Мудро. Ведь есть немало и таких, которые бездумно разглашают услышанное в исповедальне, — это известно точно. Есть и бесстыдники, и просто несведущие, которые расспрашивают о том, что лучше бы обойти молчанием. Есть неучи и глупцы, грязные стяжатели, — не душу обращают они к тебе, но только слух, а сами не способны различить меж виною и правым деянием, ни наставить не могут, ни утешить, ни утишить. Что это так, я слышал часто и от многих, да и по собственному опыту знаю.
Гаспар. Я тоже, и даже слишком. Потому и стараюсь сыскать человека испытанного бескорыстия, образованного, положительного, сдержанного на язык.
Эразмий. Честное слово, ты счастливец, если понял это в такие юные годы!
Гаспар. И, наконец, главная моя забота — не совершать ничего такого, что было бы опасно доверить священнику.
Эразмий. Вот это всего лучше, но только можно ли уберечься?
Гаспар. Конечно, до крайности трудно, однако ж с помощью Христовой — легко. Первым делом, необходима добрая воля, и я обновляю ее в себе неукоснительно, особенно воскресными днями. Затем, по мере сил, избегаю общения с нечестивцами. Ищу дружбы с людьми безукоризненными, чтобы через такую дружбу и самому сделаться лучше.
Эразмий. Разумная — осторожность: худые речи портят добрые нравы.
Гаспар. Праздности бегу, словно чумы.
Эразмий. Не удивительно! Ведь нет такой пакости, в которой праздность не была бы наставницей. Но по нынешним нравам, если не хочешь сообщаться с дурными, надо жить в одиночестве.
Гаспар. Ты судишь небезосновательно. «Большинство скверно», — как говорил греческий мудрец. Но я избираю лучших меж немногими. И нередко бывает так, что товарищ на товарища действует благотворно. В играх, подстрекающих к беспутству, я не участник; если забавляюсь, то невинно. Вежлив я со всяким, но близок только с хорошими. Если ж когда столкнусь с дурными, то либо пытаюсь исправить их осторожными увещаниями, либо зажмурюсь и терплю, а как скоро удостоверюсь, что проку от этого никакого, бегу втихомолку при первой же возможности.
Эразмий. А желание надеть капюшон прельщало когда-нибудь душу?
Гаспар. Нет, никогда, хоть и не раз меня искушали, призывая от сокрушительных волнений века сего в тихую монастырскую гавань.
Эразмий. Что я слышу? На тебя уже охотились?
Гаспар. Как только ни подступались они ко мне и к моим родителям, эти ловчие! Но я твердо положил не вступать ни в брак, ни в священнический сан, ни в монашеский чин, ни в иное любое состояние, из которого уже не смогу освободиться, — до тех пор, покуда не узнаю себя по-настоящему.
Эразмий. А когда это случится?
Гаспар. Может, и никогда. Но раньше чем по двадцать восьмому году никаких решений принимать не стану.
Эразмий. Отчего так?
Гаспар. Оттого, что повсюду слышишь, как священники, монахи и мужья оплакивают свое безрассудство, ввергнувшее их в рабство.
Эразмий. Опасливый ты человек — боишься пойматься.
Гаспар. Пока что у меня три заботы.
Эразмий. Какие?
Гаспар. Совершенствоваться в добрых нравах. Далее, если в этом не преуспею, то хотя бы хранить незапятнанною свою чистоту и доброе имя. Наконец, приобретать знания и усваивать науки, которые при любом образе жизни будут мне на пользу.
Эразмий. Значит, поэтов ты обходишь стороною?
Гаспар. Не совсем. Но читаю лишь самых целомудренных, а если и у них встретится что нескромное, бегу поскорее мимо, как некогда проплыл мимо сирен Улисс, заткнув себе уши.
Эразмий. А какого рода занятиям ты отдаешь предпочтение? Медицине, светскому или церковному праву, богословию? Ведь языки, словесность и философия ведут к любому из них одинаково.
Гаспар. Я еще не делал выбора и вкушаю понемногу от каждого, чтобы ни в одном не остаться полным невеждою и чтобы, испробовав все, вернее определить, к которому именно я годен. Медицина в любых краях прокормит надежнее всего. Правоведение открывает путь к высоким званиям. А богословие мне особенно по душе, зато не по душе нравы иных богословов и мелочные их распри.
Эразмий. Кто ступает так сторожко, оступится не скоро. В наши времена, когда сомнению подвергается всё без изъятия, очень многие избегают богословия, опасаясь пошатнуться в католической вере.
Гаспар. Что я читаю в священных книгах и в Символе, который зовется Апостольским, тому верую непоколебимо и далее не допытываюсь. Остальное пусть обсуждают и определяют богословы, ежели им угодно. Впрочем, если что принято у христиан обычаем и не расходится впрямую со Священным писанием, я подчиняюсь, чтобы никого не ожесточать.
Эразмий. Какой Фалес выучил тебя этой философии?
Гаспар. Еще совсем мальчишкою я бывал в доме у Иоанна Колета, человека редкостных качеств. Ты его знаешь?
Эразмий. Еще бы! Как тебя.
Гаспар. Он и напитал нежный возраст подобными наставлениями.
Эразмий. А что, если и я последую твоим правилам, с тобою наперерыв? Ты не будешь гневаться?
Гаспар. Наоборот, полюблю тебя еще сильнее, и намного! Ты же знаешь, схожестью нравов крепнет взаимная приязнь.
Эразмий. Верно, но только не меж искателями одной должности, когда они страдают сходным недугом.
Гаспар. И не меж искателями одной невесты, когда все мучатся любовью одинаково.
Эразмий. Но, кроме шуток, — попробую усвоить этот образ мыслей.
Гаспар. Дай тебе бог удачи!
Эразмий. Может, и догоню тебя.
Гаспар. Обгони, сделай милость! Но имей в виду: дожидаться тебя я не стану, потому что всякий день стараюсь превзойти и одолеть самого себя. И все же попытайся вырваться вперед, если хватит сил.
Охота
Павел. Фома. Винцентий. Лаврентий. Бартол
Павел. «Особая каждого страсть увлекает». Мне, к примеру, нравится охота.
Фома. Мне тоже. Но где собаки, рогатины, сетки?
Павел. Прочь, кабаны, медведи, олени и лисы! Мы обрушимся на кроликов!
Винцентий. А я расставлю силки на кузнечиков. Ополчусь на сверчков.
Лаврентий. Я буду ловить лягушек.
Бартол. А я — бабочек.
Лаврентий. За летучими тварями охотиться трудно.
Бартол. Да, трудно, зато прекрасно. Или, может, по-твоему, прекраснее охотиться за червями и улитками, раз у них нет крыльев?
Лаврентий. Я предпочитаю удить рыбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
Эразмий. Хорошо, что ты такой богобоязненный и, однако ж, не суеверный. Мне кажется, и тут уместно помнить пословицу: не всё, не везде, не кому попало.
Гаспар. Я выбираю такого священника, которому могу доверить тайны сердца.
Эразмий. Мудро. Ведь есть немало и таких, которые бездумно разглашают услышанное в исповедальне, — это известно точно. Есть и бесстыдники, и просто несведущие, которые расспрашивают о том, что лучше бы обойти молчанием. Есть неучи и глупцы, грязные стяжатели, — не душу обращают они к тебе, но только слух, а сами не способны различить меж виною и правым деянием, ни наставить не могут, ни утешить, ни утишить. Что это так, я слышал часто и от многих, да и по собственному опыту знаю.
Гаспар. Я тоже, и даже слишком. Потому и стараюсь сыскать человека испытанного бескорыстия, образованного, положительного, сдержанного на язык.
Эразмий. Честное слово, ты счастливец, если понял это в такие юные годы!
Гаспар. И, наконец, главная моя забота — не совершать ничего такого, что было бы опасно доверить священнику.
Эразмий. Вот это всего лучше, но только можно ли уберечься?
Гаспар. Конечно, до крайности трудно, однако ж с помощью Христовой — легко. Первым делом, необходима добрая воля, и я обновляю ее в себе неукоснительно, особенно воскресными днями. Затем, по мере сил, избегаю общения с нечестивцами. Ищу дружбы с людьми безукоризненными, чтобы через такую дружбу и самому сделаться лучше.
Эразмий. Разумная — осторожность: худые речи портят добрые нравы.
Гаспар. Праздности бегу, словно чумы.
Эразмий. Не удивительно! Ведь нет такой пакости, в которой праздность не была бы наставницей. Но по нынешним нравам, если не хочешь сообщаться с дурными, надо жить в одиночестве.
Гаспар. Ты судишь небезосновательно. «Большинство скверно», — как говорил греческий мудрец. Но я избираю лучших меж немногими. И нередко бывает так, что товарищ на товарища действует благотворно. В играх, подстрекающих к беспутству, я не участник; если забавляюсь, то невинно. Вежлив я со всяким, но близок только с хорошими. Если ж когда столкнусь с дурными, то либо пытаюсь исправить их осторожными увещаниями, либо зажмурюсь и терплю, а как скоро удостоверюсь, что проку от этого никакого, бегу втихомолку при первой же возможности.
Эразмий. А желание надеть капюшон прельщало когда-нибудь душу?
Гаспар. Нет, никогда, хоть и не раз меня искушали, призывая от сокрушительных волнений века сего в тихую монастырскую гавань.
Эразмий. Что я слышу? На тебя уже охотились?
Гаспар. Как только ни подступались они ко мне и к моим родителям, эти ловчие! Но я твердо положил не вступать ни в брак, ни в священнический сан, ни в монашеский чин, ни в иное любое состояние, из которого уже не смогу освободиться, — до тех пор, покуда не узнаю себя по-настоящему.
Эразмий. А когда это случится?
Гаспар. Может, и никогда. Но раньше чем по двадцать восьмому году никаких решений принимать не стану.
Эразмий. Отчего так?
Гаспар. Оттого, что повсюду слышишь, как священники, монахи и мужья оплакивают свое безрассудство, ввергнувшее их в рабство.
Эразмий. Опасливый ты человек — боишься пойматься.
Гаспар. Пока что у меня три заботы.
Эразмий. Какие?
Гаспар. Совершенствоваться в добрых нравах. Далее, если в этом не преуспею, то хотя бы хранить незапятнанною свою чистоту и доброе имя. Наконец, приобретать знания и усваивать науки, которые при любом образе жизни будут мне на пользу.
Эразмий. Значит, поэтов ты обходишь стороною?
Гаспар. Не совсем. Но читаю лишь самых целомудренных, а если и у них встретится что нескромное, бегу поскорее мимо, как некогда проплыл мимо сирен Улисс, заткнув себе уши.
Эразмий. А какого рода занятиям ты отдаешь предпочтение? Медицине, светскому или церковному праву, богословию? Ведь языки, словесность и философия ведут к любому из них одинаково.
Гаспар. Я еще не делал выбора и вкушаю понемногу от каждого, чтобы ни в одном не остаться полным невеждою и чтобы, испробовав все, вернее определить, к которому именно я годен. Медицина в любых краях прокормит надежнее всего. Правоведение открывает путь к высоким званиям. А богословие мне особенно по душе, зато не по душе нравы иных богословов и мелочные их распри.
Эразмий. Кто ступает так сторожко, оступится не скоро. В наши времена, когда сомнению подвергается всё без изъятия, очень многие избегают богословия, опасаясь пошатнуться в католической вере.
Гаспар. Что я читаю в священных книгах и в Символе, который зовется Апостольским, тому верую непоколебимо и далее не допытываюсь. Остальное пусть обсуждают и определяют богословы, ежели им угодно. Впрочем, если что принято у христиан обычаем и не расходится впрямую со Священным писанием, я подчиняюсь, чтобы никого не ожесточать.
Эразмий. Какой Фалес выучил тебя этой философии?
Гаспар. Еще совсем мальчишкою я бывал в доме у Иоанна Колета, человека редкостных качеств. Ты его знаешь?
Эразмий. Еще бы! Как тебя.
Гаспар. Он и напитал нежный возраст подобными наставлениями.
Эразмий. А что, если и я последую твоим правилам, с тобою наперерыв? Ты не будешь гневаться?
Гаспар. Наоборот, полюблю тебя еще сильнее, и намного! Ты же знаешь, схожестью нравов крепнет взаимная приязнь.
Эразмий. Верно, но только не меж искателями одной должности, когда они страдают сходным недугом.
Гаспар. И не меж искателями одной невесты, когда все мучатся любовью одинаково.
Эразмий. Но, кроме шуток, — попробую усвоить этот образ мыслей.
Гаспар. Дай тебе бог удачи!
Эразмий. Может, и догоню тебя.
Гаспар. Обгони, сделай милость! Но имей в виду: дожидаться тебя я не стану, потому что всякий день стараюсь превзойти и одолеть самого себя. И все же попытайся вырваться вперед, если хватит сил.
Охота
Павел. Фома. Винцентий. Лаврентий. Бартол
Павел. «Особая каждого страсть увлекает». Мне, к примеру, нравится охота.
Фома. Мне тоже. Но где собаки, рогатины, сетки?
Павел. Прочь, кабаны, медведи, олени и лисы! Мы обрушимся на кроликов!
Винцентий. А я расставлю силки на кузнечиков. Ополчусь на сверчков.
Лаврентий. Я буду ловить лягушек.
Бартол. А я — бабочек.
Лаврентий. За летучими тварями охотиться трудно.
Бартол. Да, трудно, зато прекрасно. Или, может, по-твоему, прекраснее охотиться за червями и улитками, раз у них нет крыльев?
Лаврентий. Я предпочитаю удить рыбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141